15 июля — Заключение перемирия с Речью Посполитой, отпуск Марины Мнишек с отцом сандомирским воеводой Юрием Мнишхом на родину
Сентябрь — Начало осады Троице-Сергиева монастыря
Октябрь — Установление в юродах и уездах Московскою государства тушинскою режима
1609, весна — Возвращение замосковных городов на сторону царя Василия Шуйского
Май — Начало похода рати боярина князя Михаила Скопина-Шуйского с нанятым в Швеции войском
Сентябрь — Поход короля Речи Посполитой Сигизмунда III под Смоленск
27 декабря — Бегство из Тушина Лжедмитрия II
1610, 12 января — Снятие осады Троице-Сергиева монастыря
март-апрель — Въезд в Москву рати боярина князя Михаила Скопина-Шуйскою, смерть воеводы
24 июня — Клушинская битва. Поход гетмана Станислава Жолкевского на Москву
17 июля — Сведение с престола царя Василия Шуйского. Начало междуцарствия
Возвращение Рюриковичей
осковское восстание 17 мая 1606 года открыло дорогу к власти новому царю Василию Шуйскому. Смена власти, видевшаяся заговорщикам как само собой разумеющееся дело, оказалась в итоге камнем преткновения для них. Никто не мог предвидеть, что имя царя Дмитрия окажется популярнее, чем самозваный царь. Не прошло бесследно и время, которое царь Дмитрий Иванович провел на престоле. В Боярской думе, повседневно сталкивавшейся с царем, судьба Дмитрия не вызывала сожаления, он откровенно пугал участников заговора опасным пренебрежением к своему «сенату». По-иному к московским событиям отнеслись те, благодаря кому Дмитрий когда-то взошел на престол. В первую очередь это касалось Северской земли, пожалованной больше других, и, получившей льготы на десять лет. После перемен в Москве можно было не просто забыть о льготах, а опасаться возмездия за свой недвусмысленный выбор, обеспечивший победу самозванца. Авраамий Палицын в своем «Сказании» показал, что в страхах людей немедленно возникла тень расправ Ивана Грозного: «Севера же внят си крепце от царя Ивана Васильевича последняго Новугороду разгром бывший, и такового же мучителства не дождався на себе, вскоре отлагаются от державы Московския». Казачья вольница, участвовавшая в «славном» походе царя Дмитрия на Москву, тоже могла ожидать возвращения тяжелых притеснений времен царя Бориса. Но даже те, кто не принимал никакого участия в истории царя Дмитрия, продолжали находиться под обаянием чудесной истории его воскресения из небытия. Царь Василий Шуйский все равно воспринимался как первый среди бояр, а возвращение к боярскому правлению, которое хорошо знали по прошлым временам, не сулило ничего доброго. Присяга быстро избранному на престол царю Шуйскому разделила людей: «и устройся Росия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяше его»[297]. Все недовольство, накопившееся в Московском государстве, теперь имело простой выход, а неподчинение новой власти оправдывалось сохранением прежней присяги. Именем царя Дмитрия началась гражданская война.
В Москве за последний год должен был смениться третий царь. Все, кто претендовал на трон после Бориса Годунова, следовали, в основных чертах установленной им «модели» престолонаследия. Она включала подтверждение царского избрания патриархом и освященным собором, царским «синклитом» и выборными от «всей земли». Боярин князь Василий Иванович Шуйский, свергнувший своего предшественника, был обречен на то, чтобы действовать в чрезвычайных обстоятельствах, вызванных московским восстанием. В этот момент невозможно было долго решать, кто будет следующим царем и ждать совета от всех чинов, сословий и областей. Кроме того, патриарх Игнатий, подчинившийся целям царя Дмитрия, был немедленно сведен с престола, и церковь тоже осталась без своего первосвященника. Так и случилось то, чего уже никогда не простили царю Василию Ивановичу. Он был избран на царский престол «малыми некими» (Авраамий Палицын), «спешно председ» (Иван Тимофеев) и не «советова со всею землею» (Новый летописец). Поставление нового царя произошло на третий-четвертый день после московского восстания — 19 мая 1606 года Василий Шуйский был «наречен» на царство, а 20 мая по всему государству были разосланы «окружные» грамоты об его восшествии на престол, к которым прилагались две крестоцеловальные записи[298]. Если одна грамота о приведении к присяге царю не вызывала никаких вопросов, то другая — крестоцеловальная запись самого царя Василия Шуйского своим подданным стала еще одним новшеством и выглядела необъяснимым разрывом с традицией.
О поставлении царя Василия Шуйского «Новый летописец» рассказывал следующим образом: «на четвертый день по убиении Ростригине приехаша в город и взяша князя Василья на Лобное место, нарекоша ево царем и пойдоша с ним во град в Соборную церковь Пречистые Богородицы. Он же нача говорити в Соборной церкви, чево искони век в Московском государстве не повелось, что целую де всей земле, крест на том, что мне ни нат кем ничево не зделати без собору никакова дурна: отец виноват, и над сыном ничево не зделати; а будет сын виноват, отец тово не ведает, и отцу никакова дурна не зделати; а которая де была грубость при царе Борисе, никак никому не мститель. Бояре же и всякие людие ему говорили, чтоб он в том креста не целовал, потому что в Московском государстве тово не повелося. Он же никово не послуша и поцелова крест на том всем»[299]. Как видим, летописец подчеркивал необычную быстроту «наречения», сопровождавшегося царской присягой, на которой настоял сам царь Василий Шуйский.
Однако за пределами его внимания остались другие важные сведения, присутствовавшие в первом «окружном» послании о восшествии царя Василия Шуйского на престол. Грамота содержала резкие обвинения «богоотступнику, еретику, ростриге, вору Гришке Богданову сына Отрепьева», который «своим воровством и чернокнижством назвал себя царевичем Дмитрием Ивановичем Углецким» и «был на Московском государьстве государем». В подтверждение своей правоты царь и бояре ссылались на преступные замыслы Гришки, чему были найдены доказательства в его переписке со своими сторонниками в Польше и Литве, а также Папой Римским. Упоминали и о расспросных речах «поляка, который жил у него близко», то есть одного из братьев Бучинских, рассказавшем о, якобы, существовавшем замысле прежнего царя «всех бояр и думных людей и болших дворян побить». А дальше воспроизводилась схема, соответствовавшая в основных деталях избирательному канону. Правда, мало она соответствовала действительности и была рассчитана не на столицу, где многие даже и не знали, что происходит наречение нового царя, а на дальние города, принимавшие присягу по этой грамоте. В ней говорилось, что царя избирали «всем Московским государьством» по решению освященного собора (без патриарха) и представителей разных чинов от бояр до торговых людей. Все они били челом Василию Шуйском, чтобы он стал царем «по степени прародителей наших, его же дарова Бог великому государю Рюрику, иже бе от Римского кесаря, и потом многими лета и до прародителя нашего великого государя Александра Ярославича Невского, от него же прародители наши на Суздалской уезд по родству розделишась». Следовательно, соблюдалось «золотое правило», новоизбранный царь не сам садился на престол, а его просили сделать это. Главною причиной общего выбора при «участии» (выраженном на бумаге) всех чинов стала его принадлежность к династии Рюриковичей и происхождение из рода Александра Невского. Так легитимным избрание царя Василия Шуйского становилось по двум причинам, он занимал трон: «за прошеньем… освященного собора, и за челобитьем бояр и околничих, и дворян, и всяких людей Московского государьства, и по коленству нашему», то есть по степени своего родства с угасшей династией прежних царей Ивана Грозного и его сына Федора Ивановича.
Как это бывало у русских царей, у начала «дней Васильевых» тоже проявился синдром благого порыва. Понимая, что стремительное воцарение нарушало негласный общественный договор с «миром», царь Василий Шуйский обещал: «а всех вас хотим жаловати и любити свыше прежнего, и смотря по вашей службе». Более того, он решился вступить в договорные отношения со «всей землей» и присягнуть как на своих обещаниях жалованья, так и на том, что больше не будет преследований без суда. Вопрос о смертной казни, несколько раз в жизни близко коснувшийся самого царя Василия, казался ему главным и именно об этом говорится в тексте знаменитой крестоцеловальной записи. Со временем стало казаться, что в ней содержится чуть ли не добровольное ограничение царской власти. Однако это совсем не так. В летописной передаче говорилось о царском обещании: «ни нат кем ничево не зделати без собору». Слово «собор» здесь употреблено риторически, в книжном значении, и означает отнюдь не известную форму правления, а всего лишь «совет». В подлинной крестоцеловальной записи сказано: «не осудя истинным судом с бояры своими (курсив мой. — В.К.), смерти не предати». Не стоит приписывать этой фразе и другое — увеличение роли Боярской думы. При ее участии и раньше принимались решения о смертной казни, например, летом 1605 года того же боярина князя Василия Шуйского! Став царем Василий Шуйский прежде всего декларировал отказ от предшествующей практики опал «всем родом», когда за вину одного, карали всех: «и вотчин, и дворов, и животов у братьи их, и у жен, и у детей не отъимати, будет которые с ними в мысли не были».
В Боярской думе царя Василия Шуйского от таких расправ уже пострадали сами князья Шуйские, князья Воротынские, Нагие, Романовы, а также Годуновы с Сабуровыми. Новый царь обещал, что пришел не для того, чтобы мстить временщикам предшествующего царствования и сдержал свое слово. Все Нагие, приближенные царем Дмитрием Ивановичем, остались на своих местах. Только чин конюшего, полученный боярином Михаилом Федоровичем Нагим явно не по заслугам, был отобран у него и отдан ближайшему родственнику царя Василия Шуйского, его младшему брату князю Дмитр