омане Ружинском и дела самозваного царя пошли иначе, он стал представлять действительно настоящую угрозу царствованию Василия Шуйского.
Между тем, в отличие от Лжедмитрия I, второй самозванец был не один. У него была законная жена Марина Мнишек и для подтверждения своей легенды он обязан был показать, что и Мнишки его принимают за настоящего спасшегося царя. В январе 1608 года Лжедмитрий II впервые обратился с письмом к своему «тестю» сандомирскому воеводе Юрию Мнишку, продолжавшему находиться в ссылке в Ярославле. Тот, обнадеженный, стал строить планы на будущее. В «Дневнике Марины Мнишек» нет никаких сведений о получении этого письма, зато там упоминаются слухи о появлении в Москве листов Дмитрия. Посланник самозваного Дмитрия поехал также в Краков к королю Сигизмунду III. С новой силой и искусством стала разыгрываться история чудесного воскресения самозванца по мере изменений в орловском лагере самозванце, где польско-литовские отряды объединились со всеми теми, кто еще продолжал верить в возвращение Дмитрия.
А царь Василий Шуйский выбрал это время для того, чтобы жениться, его избранницей стала княжна Екатерина Петровна Буйносова-Ростовская (дочь белгородского воеводы, убитого в самом начале царствования Василия Шуйского). Во Дворце, следуя обычной традиции менять имена царских невест, она стала царицей Марией Петровной. Свадьба произошла 17 января 1608 года[408]. По меркам Московского государства его возраст — 55 лет — считался уже более, чем преклонным. Чуть меньше прожили другие цари — Иван Грозный и Борис Годунов. Женитьба происходила после долгого вдовства, а затем прямого запрета царя Бориса, опасавшегося, что в новом поколении князей Шуйских окажутся претенденты на престол, что создаст угрозу правления его сыну. Уже царь Дмитрий, по сообщению Жака Маржерета, хотел нарушить этот тяжелый и незаслуженный запрет, наложенный на старшего князя Шуйского, но произошел переворот, и вчерашний жених превратился из боярина в царя Василия Ивановича. Затем необходимость борьбы с врагами, в том числе личный поход царя Василия под Тулу на долгое время отодвинули вопросы о других государственных интересах, в том числе связанных с царской свадьбой. Вокруг царя Василия Шуйского за первое трудное время его правления стал складываться преданный круг, условно говоря, «молодого двора». Позднее, в 1610 году, властям Речи Посполитой будет представлен список «ушников, которые Московское государство в разоренье и в смуту приводили при царе Восилье, и с ним советовали». Эти люди не будут торопиться присягать ни королевичу Владиславу, ни королю Сигизмунду III, поэтому польско-литовская сторона будет считать их своими врагами, также как и их покровителя, царя Василия Шуйского, считавшегося главным недругом Речи Посполитой. Рассматривая этот список, можно обратить внимание, что самыми последовательными сторонниками царя Василия Шуйского были, в основном, очень молодые люди — вчерашние рынды и стольники, успевшие отличиться в сражениях с Иваном Болотниковым. Именно такую карьеру сделали первые в списке «ушников» бояре князь Иван Семенович Куракин (он сначала пострадал при Лжедмитрии I, а потом получил в возмещение земли погибшего вместе с самозванцем Петра Федоровича Басманова), князь Борис Михайлович Лыков, окольничий князь Данила Иванович Мезецкий. В приближении оказался и шурин царя Василия Ивановича, князь Иван Петрович Буйносов-Ростовский, сидевший «у кушанья»[409].
Как окажется впоследствии, свадьба царя Василия Шуйского не решит главной проблемы — продолжения династии не последует. Все это заставит современников внимательнее посмотреть на других князей Шуйских. Особенно на молодого князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, первого мечника, приближенного еще «царем Дмитрием». В царствование своего родственника князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский сумел подтвердить свои достоинства не одним только происхождением, но и службою. Он много раз выступал во главе правительственных полков во время борьбы с Болотниковым и тоже вошел в «ближний круг» царя Василия. Но, по местническому старшинству, преемником в случае бездетной кончины царя Василия становился не он, а царский брат князь Дмитрий Иванович Шуйский, женатый на дочери Малюты Скуратова — Екатерине Григорьевне. Князь Дмитрий Шуйский был одним из самых неудачливых воевод, проигравших все заметные сражения. В конце концов, вместо продолжения династии князей Шуйских, он в очень большой степени способствовал ее пресечению. Почему-то не он, а другой брат — князь Иван Иванович был на свадьбе царя Василия Шуйского «в отцово место» (в то время как княгиня Екатерина Григорьевна Шуйская занимала положенное ей первенствующее место). Может быть, не без связи с какими-то разногласиями в царской семье по поводу этой свадьбы возник слух, дошедший до воеводы Юрия Мнишка в Ярославле. Ему писал из Москвы некий пан Коморовский: «Дмитрий Шуйский возвратился, потеряв всякую надежду, из-под Алексина, упрекал царя, что тот женился, говоря: «Ты веселишься, а кровь невинная льется». Также сказал ему, что уже царствовать тебе осталось недолго, ибо не на кого тебе опереться, а поэтому подумай о себе и о нас, поклониться надо тому, кому царство по справедливости принадлежит»[410].
Весной 1608 года бои царских войск с армией Лжедмитрия И, собранной в Орле, стали неизбежными. Все могло бы решиться в битве под Волховом, куда боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский пришел с собранным войском из Алексина, чтобы не дать новому самозванцу продвинуться от Орла дальше к Москве. Главный воевода надеялся на «глупость» польско-литовских сторонников Лжедмитрия II, но война не прощает, когда не уважают противника. Весь придуманный маневр состоял в том, чтобы заманить чужую конницу в небольшое болото, находившееся перед выдвинутым вперед полком и его обозом. Как вспоминал о действиях московских воевод участник этой битвы ротмистр Николай Мархоцкий, «они рассчитывали, что мы будем настолько глупы и неосторожны, что пойдем к ним не разузнав местности»[411]. Случилось по-другому и в результате двухдневных маневров царских полков 30–31 апреля 1608 года, часть артиллерии решили отправить назад в Волхов. Об этом стало известно Лжедмитрию II от перебежавшего к нему на службу каширского сына боярского Никиты Лихарева. По сообщению разрядных книг, «отъехали к вору… и иные многие, и бояре отпустили наряд в Волхов, видя в людях сумненье»[412]. В итоге вечером, «за три часа до темноты», случился бой в ходе которого пятнадцатитысячная рать князя Дмитрия Шуйского была разогнана гусарскими хоругвями (боевая единица польской конницы), ротами литовской шляхты («пятигорцами») и казаками, численность которых была на порядок меньше[413]. Бежавшее войско преследовали до самой Волховской засеки, где только и смогли скрыться убежавшие от погони служилые люди. Войско потеряло почти всех лошадей в засечных частоколах, обыкновенно ограждавших от набега татарской конницы.
Оставшиеся пешими дворяне и дети боярские уже не могли дальше воевать и разбежались по своим поместьям. Боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский бросил на произвол судьбы гарнизон Волхова, где еще находилось около пяти тысяч людей. Появление в Москве остатков войска, разбитого Лжедмитрием II под Болховым, произвело самое гнетущее впечатление. «Новый летописец» написал об этом кратко и емко: «и бысть на Москве ужасть и скорбь велия»[414]. При этом в разрядные книги попала запись о том, что «царь Василей послал на встречю брата своего и всех бояр о здоровье спрашиват околничего Федора Васильевича Головина. И пришли бояре со всеми людми к Москве»[415], что можно было бы, не зная деталей, истолковать как встречу триумфаторов.
Но настоящий час триумфа в этот момент наступил не для бежавших с поля боя воевод, а для Лжедмитрия II. Оказалось, что его войско могло надеяться на нечто большее, чем непрерывная война в Северской земле. Впереди уже замаячили купола столичных церквей, и грядущее падение Москвы показалось делом совсем близкого будущего. Сначала новый царь Дмитрий договорился со своим войском, точнее, оно продиктовало ему условия, принятые на своем «круге». С Дмитрием у польско-литовского «рыцарства» была одна и та же история, он расплачивался с ними одними обещаниями. Гетман князь Роман Ружинский и все воинство увязли в торге с Лжедмитрием по поводу выплат за четверти года, которыми считалась их прошедшая и будущая службах Самозваный царь не отказывался заплатить, только собирался сделать это, «вернувшись» в Москву на трон. Николай Мархоцкий описал волховские уговоры Лжедмитрия И: «Он уверял, что заплатит и со слезами просил не оставлять его, говоря: «Я не смогу быть в Москве государем без вас, хочу если Бог меня утвердит в столице, всегда иметь на службе поляков: пусть одну крепость держит поляк, другую — москвитянин. Я хочу, чтобы все золото и серебро, сколько бы ни было его у меня, — чтобы все оно было вашим. Мне же довольно одной славы, которую вы мне принесете. А если уж изменить ничего нельзя, и вы все равно решите уйти, тогда и меня возьмите, чтобы я мог вместо вас набрать в Польше других людей». Этими уговорами он так убедил войско, что все к нему пошли с охотой»[416].
Войско самозванца двинулось к Москве, не встречая сопротивления. Пал Волхов, чьи защитники сначала присягнули самозваному царю и даже пошли под командованием гетмана князя Ружинского на Москву. Однако на подходах к столице, уже из Калуги, дворяне и дети боярские неволею присягавшие Лжедмитрию II, снова бежали к царю Василию Шуйскому. О таких перебежчиках «Новый летописец» писал, что «царь же Василий их пожаловал»