края, то дворянам этих уездов пришлось воевать друг с другом!
Нижегородское ополчение воеводы Андрея Семеновича Алябьева, ходившее походами на Арзамас, Муром, Касимов, вступало в бои с отрядами под предводительством дворян из Владимира и Суздаля, воевавших на стороне Лжедмитрия II. Вообще, это забытое нижегородское ополчение сыграло тогда ключевую роль в борьбе с тушинцами в центре страны, ему удалось отбить крупный штурм Нижнего Новгорода 2 декабря 1608 года и начать ответное наступление. Когда весть об этих успехах нижегородцев достигла Москвы, то к гам прислали царскую грамоту 9 января 1609 года, в которой их «похвалили» за «службу и раденье», проявленные в осаде и обещали «великое жалованье» (придачи поместных и денежных окладов служилым людям и льготу, а также беспошлинную торговлю посадским людям). Царь Василий Шуйский извещал о том, что происходит в Москве, убеждая, что у них «все здарова, и в людцких и в конских кормех всяким нашим ратным и служилым людем нужи никакие нет»[443]. Из грамоты становится понятно, что основная надежда в столице возлагалась на ожидание подкреплений: «немецких людей» с боярином князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским и русского ополчения из Новгорода Великого, отрядов, шедших с «Низа» с боярином князем Федором Ивановичем Шереметевым, и смоленскую рать. Но князь Скопин-Шуйский находился далеко и только начинал переговоры со шведами о наборе вспомогательного войска, боярину Михаилу Борисовичу Шеину нельзя было оставить смоленских укреплений, а боярин Федор Иванович Шереметев увяз в боях с «ворами» под Чебоксарами. Битвы с ними иногда превращались в побоище, как это случилось под Свияжском 1 января 1609 года при подавлении выступления «татар», «мордвы» и «черемисы» из «Понизовых» городов: «и топтали их, и кололи, что свиней, и трупу их положили на семи верстах»[444].
Время правления царя Василия, почти все прошедшее в междоусобных войнах, заставляло думать о том, что «земля» может успокоиться только со сменой царя. Появились ходоки к патриарху Гермогену, пытавшиеся уговорить его, чтобы он, в свою очередь, способствовал добровольному уходу царя Шуйского. «Новый летописец» оставил какие-то сумбурные сведения об агитации нескольких дворян, пытавшихся поднять Боярскую думу против царя Василия Ивановича. Среди возмутителей спокойствия оказались верейский выборный дворянин князь Роман Иванович Гагарин, ходивший походом «на Северу» против царевича Петрушки, небезызвестный рязанец Григорий Федорович Сунбулов, пожалованный в московские дворяне после отъезда из болотниковских отрядов под Москвою, а также московский дворянин Тимофей Васильевич Грязной, назначавшийся «головою» в боях с воровскими полками под Москвою в 1606 году. Все эти дворяне объединились в одном стремлении свести с престола царя Василия, но убедить открыто выступить против него смогли только боярина князя Василия Васильевича Голицына. Это тоже было немало, если вспомнить действия князей Голицыных под Кромами в 1605 году и принятие ими присяги первому «царевичу Дмитрию». Однако царь Василий Шуйский сам вышел на Лобное место в окружении бояр, приехавших из войска, стоявшего под Москвою. Тогда царю Шуйскому удалось отстоять свою власть, но многие «побегоша из города», боясь расправы, «и отъехаша из Тушино человек с триста»[445].
Новое выступление, видимо, произошло «в субботу сыропустную» 25 февраля 1609 года. После этого «к бывшим братиям нашим», то есть ко всем, кто поддерживал самозванца, обратился с своими посланиями патриарх Гермоген. Он укорял их: «не свое ли отчество разоряете, ему же иноплеменных многия орды чюдишася, ныне же вами обругаемо и попираемо». Патриарх убеждал перестать поддерживать тушинского «царика» и обещал, что «о винах ваших у государя упросим». А как пример царского милосердия приводил пример с вышеописанными событиями накануне Великого поста: «и которая ваша братья, в субботу сыропустную, восстали на него государя и ложныя и грубныя слова изрицали, яко же и вы, тем вины отдал и ныне у нас невредимы пребывают и жены ваши и дети також во свободе в своих домех пребывают». Некоторые подробности февральских событий 1609 года содержатся в другом послании патриарха Гермогена: «На царя же восстание их таково бе порицаху бо нань, глаголюще ложная, побивает де и в воду сажает братию нашу Дворян и детей боярских, и жены их и дети в тайне, и тех де побитых с две тысячи; нам же о сем дивящеся и глаголющим к ним, како бы сему мочно от нас утаитися, и их вопрошающим: в каково время и на кого имянем пагуба сия бысть?». Со слухом о тысячах людей, которых хотели казнить «посажением» в воду, патриарх Гермоген легко помог справиться царю Василию Шуйскому. Сложнее было спорить с посланиями, появлявшимися из Тушино и адресованными московскому «миру». В таких грамотах более умело выделялись слабые места правления царя Шуйского: «князя де Василья Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные де городы того не ведают, и князь Василей де Шуйской нам на царстве нелюб и его де Для кровь льется и земля не умирится, чтоб де нам выбрати на его место иного царя». Отвечая на этот, использованный тушинцами в своих целях справедливый, в общем, упрек о скоротечном избрании на царство Василия Шуйского, патриарх Гермоген создал формулу русского централизаторского самодержавия: «дотоле Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астарахань, ни Псков, и ни которые городы не указывали, а указывала Москва всем городом». Оспорил он и то, что те, кто открыто выступил против царя Василия в Москве выражают мнение «мира»: «немногими людми восстали на царя, хотите его без вины с царства свесть». Действительно, по представлениями Смуты, мало было самим выйти к Лобному месту для начала переворота, надо было, чтобы такое выступление обязательно поддержали бояре: «И те речи были у вас на Лобном месте, в суботу сырную, да и разъехались иные в город, иные по домом поехали, потому что враждующим поборников не было и в совет их к ним не приставал никто»[446].
Другое выступление против царя Василия Ивановича стало ударом с той стороны, с которой он меньше всего мог ожидать. В Москве был открыт заговор боярина Ивана Федоровича Крюка-Колычева, якобы, замышлявшего убить царя Василия Шуйского в Вербное воскресенье 9 апреля 1609 года. «Новый летописец» писал об этом: «Боярин Крюк-Колычов, на него сказал царю Василию Василей Буторлин, что он умышляет над царем Василием и в Тушино отпускает. Царь же Василей повеле поимати, и многих людей с ним переимаху и ево и многих людей пытаху; и после пытки его повеле казнить на Пожаре, а кои в ево деле были, посадиша по тюрмам». Необычным здесь было то, что в измене был обвинен один из самых приближенных к царю Василию Шуйскому бояр. Ивана Федоровича Крюка-Колычева называли даже «временщиком» этого царствования. И вот его звезда закатилась из-за каких-то очень темных обстоятельств. Слишком, видимо, уже был раздражен и обескуражен царь Василий Шуйский многочисленными изменами, поэтому поверил доносам на ближайшего боярина. Личность же доносчика была известна современникам, характерно, что среди всех отрицательных эпитетов, которыми награждали «ушников» царя Василия, о Василии Бутурлине давали самый нелицеприятный отзыв: «Стольник Василий Иванов сын Бутурлин. А такова вора и довотчика нет, и на отца своего родного доводил». Из расспросных речей подьячего Московского судного приказа Матвея Чубарова, бежавшего в Тушинский стан, известно, что заговор вроде был, но пытали одного боярина Ивана Федоровича и он никого не выдал. Слухи же ходили самые разные, вплоть до того, что «царю Дмитрею Ивановичю всеа Руси» «прямят» и другие близкие царю Василию Шуйскому бояре князь Борис Михайлович Лыков и князь Иван Семенович Куракин. Снова обозначилось отрицательное отношение к царствованию Шуйского бояр и князей Василия Васильевича и Андрея Васильевича Голицына. Даже после казни Ивана Крюка-Колычева в Москве продолжали ходить слухи о возможном убийстве царя и «замятие», то ли на Николин день 9 мая, то ли на «Вознесеньев» — 25 мая. Все видели, как «дети боярские и чорные всякие люди приходят к Шуйскому, с криком и вопом, а говорят, до чево им досидеть? Хлеб дорогой, а промыслов никаких нет, и ничего взяти негде и купити не чем. И он у них просит сроку до Николина дни, а начается де на Скопина, что будтось идет к нему Скопин с немецкими людми»[447].
Немного поправились дела царя Василия Шуйского, когда к нему в самом начале мая 1609 года вернулись некоторые перебежчики, в том числе князь Роман Иванович Гагарин. Теперь он с той же силой убеждения, как поднимал бояр против царя Василия Шуйского, говорил про самозванца: «прямо истинный Вор, а завод весь Литовского короля, что хотят православную христианскую веру попрати; а то в таборех подлинно ведомо, что в Нов город пришли Немецкие люди, а Литву от Нова города отбили прочь». Эти же речи подтвердил выехавший вместе с князем Романом Гагариным к царю Василию Шуйскому литовский ротмистр Матьяш Мизинов[448]. Получив такое точное подтверждение своих ожиданий со стороны противника, многие поостереглись уезжать из столицы в Тушино и стали ждать прихода новгородской рати. Тем временем царь Василий Иванович раздавал обещания исправить злополучный «холопский вопрос», продолжавший портить отношения служилых людей между собою. Законодательная деятельность тогда почти прекратилась. Какой смысл был в ней, если царь не распоряжался едва ли не половиной своего царства. Но от 21 мая 1609 года известен указ о закреплении за старыми владельцам тех холопов, которые служили «безкабално лет пять, или шесть, или десять и болши» (то есть, примерно с Уложения 1597 года, исключая самые спорные голодные годы). Необычной была фраза, которой оканчивалась статья: «А о том рекся государь говорить з бояры»