[499]. По этому поводу от Устюга, до Верхотурья, Тобольска, Томска успели отслужить молебны «по три дня с звоном». Тем сильнее должно было быть разочарование, когда выяснилось, что царь Дмитрий никуда не исчез, а, обосновавшись в Калуге, стал собирать свой новый двор, «очищенный» от компрометирующих тушинских полковников, ротмистров и казачьих атаманов. Одни имена этих «героев», таких, как казненного в 1608 году самими сторонниками Дмитрия атамана Наливайки или другого, продолжавшего бедокурить по Коломенской дороге еще в конце 1609 года «хатунского мужика» Салкова, наводили ужас на жителей московских городов.
Произошедшее в Тушино не могло не повлиять и на лагерь Сапеги под Троице-Сергиевым монастырем, потому что это давно уже были «сообщающиеся сосуды». Перед сапежинцами стоял такой же выбор: идти или нет на службу к королю. Как и тушинцы, это войско занималось уже больше конфедерациями и выработкой условий получения «заслуженного», чем осадой сторонников царя Василия Шуйского 12 января 1610 года все было кончено, Ян Сапега не выдержал давления отрядов князя Михаила-Шуйского, в любой момент грозивших напасть из Александровой слободы, и скомандовал оставить свои позиции под Троицей. Сапежинцы отошли под Дмитров… Выходцы из сапежинских «таборов» рассказывали историю, заставившую Сапегу бежать от монастыря. Будто из ворот Троицкого монастыря выехало три старца на лошадях разной масти: серой, гнедой и вороной «и поехаша по Московской дороге мимо сапегиных табар». Как ни старались посланные за ними по приказу Яна Сапеги всадники, так и не могли их достичь почти до самой Москвы: «они же у них из очей не утекаху, а не могоша их догнати». Рассказ об этом происшествии, якобы, устрашил Сапегу и он «поиде от монастыря с великою ужастик»». Защитники монастыря приписали свое чудесное освобождение небесному заступничеству «молитвами чюдотворцов Сергия и Никона очистися»[500].
Но на земле вся слава освободителя Троицы досталась князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, немедленно перешедшему со своим войском из Александровой слободы в Троице-Сергиев монастырь. И после этого он не торопился ехать в столицу, а организовал преследование Сапеги, отправив в поход воевод князя Ивана Семеновича Куракина и князя Бориса Михайловича Лыкова с приданными ему русскими и немецкими людьми, в том числе отрядом Давыда Жеребцова. Отход сапежинских полков в Дмитров был вызван еще тем банальным обстоятельством, что у них кончились припасы, сборщики кормов были разосланы по Замосковным городам, а сам Ян Сапега остался дожидаться их в Дмитрове. Только теперь крестьяне не отдавали безропотно все, что у них потребуют по тушинским запросам. Большинство посланных так и не вернулось, найдя свои могилы где-то внутри той страны, которую им казалось также легко завоевать, как испанцам американских индейцев. Сапеге же предстояло выдержать штурм почувствовавших свою силу земских войск. Об отчаянности его положения свидетельствует то, что он вынужден был обратиться за срочной помощью к своему заклятому другу гетману князю Роману Ружинскому в Тушино.
Должна была решить, что ей делать дальше, и брошенная всеми в Тушино Марина Мнишек. Она буквально металась, писала слезные письма королю Сигизмунду III, укоряя отвернувшуюся от нее фортуну. И в этот момент ее достигли тайные записки Лжедмитрия II. Он звал ее к себе словами любви: «птичка», «любименькая», «мое сердце», и она не могла не откликнуться на этот, самый необходимый для нее призыв[501]. Оказавшись после отъезда из тушинских таборов в Дмитрове у Яна Сапеги, «царица» Марина Мнишек воодушевила горстку защитников дмитровских укреплений на продолжение обороны. Николай Мархоцкий, приходивший с тушинским подкреплением в Дмитров, сообщает ее слова, передававшиеся; видимо, из уст в уста в сапежинском стане: «Когда наши вяло приступали к обороне вала, а немцы с москвитянами пошли на штурм, она выскочила из своего жилища и бросилась к валу: «Что вы делаете, злодеи, я — женщина, и то не испугалась!». Так, благодаря ее мужеству, они успешно защитили крепость, и самих себя»[502]. В Дмитрове получилось повторение событий тверской осады. Сохранились расспросные речи участника боев под Дмитровом «ратного человека» Шумилы Иванова, служившего в полках князя Бориса Михайловича Лыкова и Давыда Жеребцова. Он и рассказал, как было дело с началом дмитровской осады 10–11 февраля 1609 года: «ко Дмитрову приступали в маслено заговейно, и назавтрее, в понеделник, государевы люди острог взяли приступом, и воровских и литовских людей побили, и в остроге взяли восмь пушек; а с досталными де не со многими людми Сопега и с воровскою женою с Маринкою, с С андомирского дочерью, заперся в осыпи; и государевы де воеводы князь Борис Михайлович Лыков с товарищи и с ратными людми, прося у Бога милости, над осыпью промышляют»[503]. Эпилог осады Дмитрова описан у Иосифа Будилы: «Сапега, видя, что нет помощи из большого лагеря, зажег крепость, разбил орудия и ушел во Ржев». Иосиф Будило имел все основания сказать про дмитровское приключение царицы Марины Мнишек: «попала из-под дождя под дождевую трубу»[504].
Итак, все начали разъезжаться из-под Дмитрова. Царские воеводы г победой, Ян Сапега через Ржеву Владимирову в Волок, а переодевшаяся в мужской костюм Марина Мнишек — навстречу судьбе и будущему мужу «Дмитрию Ивановичу» в Калугу. Их соединение в Калуге сделало еще более бессмысленным тушинское стояние. Маршрут остававшихся под Москвою их «подданных» был предопределен: под Смоленск или в ту же Калугу.
Подмосковные таборы бывших сторонников «Вора» доживали свои последние дни. Там возобладали те, кто не стесняясь, договаривался: имевшим преимущество силы королем Сигизмундом III. 4 (14) февраля русские тушинцы во главе с нареченным патриархом Филаретом и боярином Михаилом Глебовичем Салтыковым заключили предварительный договор об условиях избрания на русский престол польского королевича Владислава[505]. В конце февраля 1609 года в Тушино возвратилось посольство «рыцарства» с поучающим королевским ответом на принятые ими декларации: «его королевское величество видит, что это рыцарство не согласилось преклонить добрых своих чувств перед ничтожными побуждениями». Король Сигизмунд III считал их требования «невероятными» и «неисполнимыми». А как иначе могло быть расценено условие выполнить обещания тушинского «царя Дмитрия», «тем более, что долг этот сделан в чужом государстве и чужим человеком, когда его дело было сомнительно». В ответе короля Сигизмунда III отмечались «ограниченные полномочия» присланных к нему людей. Единственное, на что он милостиво соглашался — начать считать четверти службы у тех, кто будет действовать совместно с армией Речи Посполитой под Смоленском «пока Божиим судом и его милостию то государство [Московское] не будет передано в руки короля посредством ли переговоров, которые уже начинаются, или военною силою»[506].
В то же самое время в Тушино вернулись другие послы войска, ездившие в Калугу к царю Дмитрию со своими условиями. Калужский ответ обещал много больше. «Царь Дмитрий», видимо, еще не зная, что Марина Мнишек находится уже на пути к нему, обещал «выдать сейчас же на конного всадника по 30 злотых, если рыцарство приведет к царю в Калугу в добром здоровий царицу». Но тональность его разговора с «рыцарством» изменилась. Это уже не был во всем послушный воле своего гетмана князя Ружинского кукольный «царик», он называл имена своих изменников (князя Романа Ружинского, и боярина Михаила Салтыкова, вступивших в переписку и обсуждение будущего устройства Московского государства среди самых первых). Поэтому на предложение тушинцев «пусть его царское величество обещает, что вступит с королем в приличные переговоры», был дан четкий и недвусмысленный ответ: «это должно быть предоставлено на волю его царского величества». И еще один пункт ясно показывающий, что самозванец поставил крест на прежних подчиненных отношениях с рыцарством: «Чтобы царь не смел ничего делать без ведома старшего из рыцарства: царь обещает без ведома старшего из рыцарства не делать тех дел, которые касаются самого рыцарства, но те дела, которые касаются самого царя, царь в своем отечестве будет решать сам с своими боярами». Правда, однажды пережив потерю своего имущества после побега из Тушино, «царь Дмитрий» уже не так крепко держался за него и обещал все, что будет найдено и привезено к нему в Калугу раздать войску: «все деньги, драгоценности, столовое золото, серебро, одежда, экипажи, лошади, соболи, чернобурые лисицы, рыси, куницы, лисицы и все имущество, какое в то время забрали у царя».
Два разнящихся между собою ответа — из-под Смоленска от короля и из Калуги снова набиравшего силу царика — раскололи тушинский лагерь. Одно, о чем они могли договориться, — чтобы всем вместе, организованно, в целях собственной же безопасности, отойти к Волоку, а там действовать, кто как решит («всем заодно идти к Волоку и там разойтись в братской любви, кому куда угодно»). 6 (16) марта 1610 года тушинский лагерь прекратил свое существование[507]. Первыми от Москвы отходили роты Велегловского, Крыловского, Каменского Красовского, затем следовала артиллерия, а «при ней Донцы и пехота» под командованием боярина и казачьего атамана Ивана Мартыновича Заруцкого, далее полки Адама Рожинского и Иосифа Будилы (оставившего в своем дневнике этот перечень полков). Под началом Будилы отходила рота еще одного будущего мемуариста, неоднократно упоминавшегося Николая Мархоцкого. В середине находились возы с тем имуществом, которое успели накопить становившиеся бывшими тушинцы. «За возами, шло все войско в таком порядке, как обыкновенно идут полки: впереди его милость отец патриарх [Филарет] с боярами, потом полки — г. Зборовского, г. гетмана, г. Хрослинского, Глуховсколд Копычинского». Охраняла эту процессию «от московских наездников» стража, набранная по 10 всадников из всех рот