После низложения царя Василия Шуйского бывшие русские тушинцы, оказавшиеся в столице, получили возможность действовать в осуществление своих планов. В пору патового противостояния с Лжедмитрием II, ожидавшим под Москвой, что власть сама упадет ему в руки, Боярская дума во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским сделала другой выбор в пользу королевича Владислава. Гетман Станислав Жолкевский, вышедший в поход из Можайска 20 (30) июля 1610 года, знал об этом уже на подходе к столице. Положение, сложившееся после прихода под Москву королевских отрядов, недавно очень хорошо объяснил Б.Н. Флоря: «если русские власти в Москве добивались выступления Жолкевского против «вора», стремясь отложить рассмотрение других вопросов, то гетман, напротив, обещал помощь против «вора» только после заключения соглашения и настаивал на скорейшем начале переговоров. В результате русская сторона пошла на уступки»[546]. У этой уступчивости все-таки был свой предел, потому что, вопреки распространенному мнению, решение принималось не одною Боярской думой — «семибоярщиной», а с участием «всей земли». Ее мнение выражали целые депутации стольников, дворян московских и городовых, ездивших на Хорошевские луга, где встал со своим отрядом гетман Станислав Жолкевский. Главный пункт договора, заключенного 17 (27) августа 1610 года московскими боярами князем Федором Ивановичем Мстиславским, князем Василием Васильевичем Голицыным Федором Ивановичем Шереметевым, окольничим князем Данилой Ивановичем Мезецким, думными дьяками Василием Телепневым Томилой Луговским «по благословению и по совету» патриарха Гермогена и освященного собора, а также «по приговору» всех чинов состоял в вопросе о вере будущего русского самодержца. Королевичу Владиславу целовали крест и соглашались «вовеки служити и добра хотети во всем, как прежним прирожденным великим государем» при непременном соблюдении им ряда условий, из которых первыми была венчание на царство «венцем и диадимою» от московского патриарха и освященного собора «по прежнему чину и достоянию, как прежние великие государи цари московские венчались». Естественно, что гетман Станислав Жолкевский, не имея инструкций короля, да и просто по представлениям человека из Речи Посполитой, не мог поручиться за королевича Владислава, что он переменит католическую веру на православие. Но уже в этом требовании венчания на царство по прежним образцам содержалось скрытое положение о присоединении к православию. В чине венчания, как это было, например, с Мариной Мнишек, предполагалось недопустимое для католика принятие причастия от православного патриарха. Московской стороне удалось включить и прямое требование о переходе королевича Владислава в православие. Правда, оно попало уже в конец договора, рядом с теми статьями, про которые сказал гетман, что тепере от короля науки не имеет». О крещении королевича и о других «недоговорных статьях» следовало еще послать особое посольство, чтобы договаривать с королем и королевичем. Тем не менее, статья о крещении сформулирована так, что не оставляет сомнения в непременности этого условия: «А о крещеньи, чтоб государю королевичу Владиславу Жигимонтовичу пожаловати, креститися в нашу православную христианскую веру греческаго закона и быта в нашей в православной христианской греческой вере». В самом деле, было бы трудно ожидать от государя-католика исполнения записанных в договоре пунктов о соблюдении нерушимости «христаанския нашия православный веры греческаго закона» и о недопущении католической проповеди («и иных никаких вер не вводити»), Нельзя было построить даже одного костела в Москве без разрешения патриарха и Боярской думы.
В своей основе договор с гетманом Станиславом Жолкевским содержал положения, уже обсуждавшиеся русскими тушинцами в феврале 1610 года с королем Сигизмундом III под Смоленском. Такая преемственность двух документов объясняется не столько тем, что тушинской партии удалось укрепиться в Москве после сведения с престола царя Василия Шуйского, а и тем, что по многим статьям взаимных договоренностей было известно мнение короля Речи Посполитой. Хотя и в этом случае августовский договор 1610 года с гетманом Жолкевским содержит важные отличия, свидетельствующие об эволюции представлений русских бояр и служилых людей о пределах возможной унии с соседним государством. Русская сторона уже прямо заявляла, что не желает видеть соперников среди польских и литовских людей, претендовавших на воеводские и иные должности в Московском государстве. Пункт королевского ответа о «спольной думе» двух государств, содержавшийся в февральском документе, был отменен в августе, вместо чего было записано упоминание о челобитной «великому государю» всех чинов Московского государства: «чтоб того не было, кроме дела», то есть, чтобы королевич Владислав подтвердил запрет на раздачу должностей своим сторонникам. Со спорами и давлением на гетмана Станислава Жолкевского русской стороне удалось настоять еще на одном принципиальном положении, прямо затрагивавшим все служилое сословие. Все жалованье, поместья и вотчины закреплялись за теми, кто уже имел на них права и пожалования: «А жалованье денежное, оброки и поместья и вотчины, кто что имел до сих мест, и тому быта по прежнему». Все это означало своеобразный «нулевой вариант», закреплявший в собственности служилых людей все, что они могли приобрести (а кто-то из них и потерять) в годы Смуты. Понимая, что одного такого пункта недостаточно для укрепления сложившегося порядка, далее в него включено едва ли не самое основное положение для того, чтобы можно было искоренить продолжение Смуты: «и вперед всяких людей Российского государства жаловати, смотря по службе и кто чего достоин». Собственно говоря, это и был негласный «общественный договор» Московского государства, разрушенный в Смутное время. И теперь призвание на русский престол королевича Владислава как «прирожденного государя» сопровождалось реставрацией принятого когда-то порядка. В договоре с гетманом Жолкевским сразу же определялся порядок жалованья служилых людей. Члены Боярской думы и государева двора, все получавшие отдельные «приказные» и воеводские назначения, должны были получать жалованье из казны, собиравшейся в финансовых приказах — Четвертях. Уездное дворянство должно было снова возвратиться к получению жалованья «с городом», то есть во время периодических, раз в несколько лет, разборов и верстаний служилых людей. Главным и в этом случае, в отношении четвертного и городового жалованья, было возвращение к порядку «как преж сего бывало при прежних государех»[547].
Заключение августовского договора для московской стороны имело еще одно значение гарантии участия королевского войска в борьбе против самозваного «царя Дмитрия», продолжавшего стоять под Москвою. У Лжедмитрия II и его гетмана Яна Сапеги еще оставалось представление, что с ними могут считаться как с серьезной политической силой. Более того, «царик», чувствуя свой последний шанс и поддержку «царицы» Марины Мнишек, находившейся с ним в Николо-Угрешском монастыре под Москвою, несколько раз угрожал столице штурмом, а также отчаянно стремился получить хотя бы нейтралитет королевской стороны. Чего только не пообещал Лжедмитрий II королю Сигизмунду III в этот момент: еще десять лет выплачивать Речи Посполитой громадные суммы в 300000 рублей и 10000 рублей «королю на стол». Самое «сладкое» блюдо, предлагавшееся королю Сигизмунду III — помощь в борьбе за овладение престолом в Швеции. Но король Сигизмунд III, державший уже почти в руках, как ему казалось, московскую корону, не прельстился на вечный мир с самозванцем и с своей бывшей подданной Мариной Мнишек, продолжавшей считать себя московской Императрицей[548]. Более того, король послал из-под Смоленска похвальную грамоту боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому, где прямо писал, что царик — это самозванец: «А колужского б есте вора на государство не принимали, потому что вам про него ведомо, что он вор, а не Дмитрей»[549].
В срыве попытки штурма Москвы войсками Лжедмитрия II 2 (12) августа 1610 года сыграл роль случай. Русские отряды, служившие после Клушинской битвы и сдачи позиций под Можайском под началом гетмана Станислава Жолкевского, ударили на совершавшее ночной маневр войско Дмитрия. Сотни под командованием Ивана Салтыкова и Григория Валуева, действовавшие на свой страх и риск, расстроили планы «царика» разделить войско, перейти на Троицкую дорогу и ударить с тыла на тот участок обороны, откуда в Москве меньше всего могли ждать нападения, в то время как полк Иосифа Будилы, остававшийся с самозванцем, должен был отвлечь внимание на себя у Серпуховских ворот. Отсюда произошел перелом в переговорах с гетманом Станиславом Жолкевским, ибо одна сторона сочла его «виновником» своего поражения, а другая — победы. В текст договора, заключенного с гетманом Станиславом Жолкевским дополнительно попали статьи о совместной борьбе с «вором» и о том, чтобы «Яна Сапегу с польскими и литовскими людьми от того вора отвести». Марине Мнишек было запрещено называться «государынею московскою», гетман должен был отвезти ее назад в Польшу[550].
18 (28) августа 1610 года состоялось утверждение договора, составленного на русском и на польском языках. Обе стороны достигли максимума в возможных компромиссах. Московские бояре принимали на русский престол иноземного королевича, но этот шаг компенсировался гарантиями сохранения веры и образа правления. Главное, появлялась надежда, что с королевской помощью междоусобная борьба закончится, а Сигизмунд III остановит начатую им войну[551]. Гетман Станислав Жолкевский, который, по его собственному выражению, «не спал в делах короля его милости», тоже мог возвратиться королевскую ставку под Смоленск с триумфом. Он сделал все для того, чтобы Речь Посполитая стала арбитром в московских делах. Перспектива, открывавшаяся для двух стран, была небывалая, даже лучше, чем во времена первого царя Дмитрия, потому что решался самый основной вопрос Смуты для русских людей о «прирожденности» их государя. При желании и терпении с обеих сторон можно было добиться не только политической унии, но и ненасильственной вестернизации России.