Первое ополчение
Назревавший кризис прорвался от удара одной ногайской сабли. Пока Москва делила чины и казну, города Замосковного края узнавали, что паны, приезжавшие в свои «приставства», ничуть не лучше уже знакомых им со времен тушинского режима вольных казаков и беглых пахоликов. В одной из земских отписок периода создания ополчений в феврале 1611 года писали: «А на Москве владеет все Литва, и к нам в Ярославль с Москвы паны приезжали и кормы на нас правили всякие нещадно и мы сверх крестнаго целованья им паном кормы давали по великой нуже»[570]. Окраины государства жили своей жизнью, все чаще посматривая в сторону Калуги (например, Казань), где сидел Лжедмитрий II, запертый войском бывшего гетмана Яна Петра Сапеги. Король Сигизмунд III продолжал войну под Смоленском и многим уже становилось ясно, что московское посольство провалилось, а король, вместо отправки войска для борьбы с самозванцем, хочет сам править в столице Московского государства. Поэтому когда ногайский князь Петр Урусов убил «царя Дмитрия», напав на него во время выезда на охоту под Калугой 11 (21) декабря 1610 года, это событие стало сигналом к действию для многих людей.
Несколько недель обезглавленный труп «царика» лежал в калужском Троицком соборе и все это время в городе шли споры по поводу присяги королевичу Владиславу. Служилые татары, окружавшие самозванца в последние месяцы его жизни, разбежались, так как немедленно на них обрушилась месть посадских жителей. Русские сторонники самозванца и казаки прекрасно знали по Тушино польско-литовскую шляхту и не стремились к новому объединению с теми, против кого уже повернули свое оружие после бегства Лжедмитрия II из-под столицы. Иван Мартынович Заруцкий успел побывать в ставке короля Сигизмунда III под Смоленском, но что-то быстро вернулся (гетман Станислав Жолкевский объяснял в своих записках его отъезд тем предпочтением, которое отдавалось сыну боярина Ивану Михайловичу Салтыкову перед предводителем казаков). А главное состояло в том, что «царь умер, да здравствует царь». Спустя месяц после «калужской охоты», в середине января 1611 года Марина Мнишек родила сына, которого назвали грозным именем Иван в честь «дедушки». Ребенка родителей, венчавшихся в православной церкви на глазах калужского посада, крестили в православную веру[571]. Рождение царевича Ивана Дмитриевича спасло жизнь Марины Мнишек и стало продолжением ее исторической драмы в России.
Начало земского движения по организации Первого ополчения, называющегося еще «Ляпуновским» (по имени его главного организатора Прокофия Петровича Ляпунова), не случайно совпало с калужскими событиями. Хотя недовольство «Литвой» возникло еще раньше. На переговорах в Речи Посполитой с посланником Денисом Аладьиным в 1613 году обвинили главу смоленского посольства боярина князя Василия Васильевича Голицына в том, что он первым настроил патриарха Гермогена и Прокофия Ляпунова против короля: «и к Ермогену патриарху в столицу, и на Рязань к Прокофью Ляпунову, и к иным многим изменником по городом грамоты росписал неправдиве, будто государь король, его милость, не хочет дата сына своего королевича его милости Владислава на Московское государство». Делал это боярин князь Василий Васильевич Голицын, по мнению польско-литовской стороны, для того, чтобы воцариться самому: «умыслив сам быта вашим великим государем»[572]. Со смертью одиозного «царика», возникал вопрос о era наследстве и о том, куда повернут оружие непримиримые враги короля Сигизмунда III, имевшие основания обвинять его в том, что он украл у них победу под Москвой. Позиция предводителя казаков Ивана Заруцкого, немедленно взявшего под свое покровительство и охрану Марины Мнишек и «царевича» Ивана Дмитриевича, устраивала немногих. Остальные стояли перед выбором: служить королевичу или…
В этот момент и прозвучали знаменитые призывы патриарха Гермогена. Вопрос об его причастности к делу создания ополчения, несмотря на свою очевидность, относится к числу спорных тем истории Смуты[573]. Независимо от того, писал или не писал патриарх Гермоген призывные послания (а какая-то переписка все-таки была, например, с рязанским архиепископом Феодоритом), именно его открытое неповиновение польско-литовским властям и их русским сторонникам обозначило возможный выход из тупика. Патриарха Гермогена не послушали летом 1610 года при сведении с престола царя Василия Шуйского и в дальнейших контактах с гетманом Жолкевским, грубо указав ему, чтобы не вмешивался в земские дела. Поэтому у него были все основания для обид на Боярскую думу, продолжавшую держаться буквы договора о призвании королевича Владислава, уже успевшего превратиться в фикцию. Как ни парадоксально, но именно русские сторонники Сигизмунда III и глава московского гарнизона Александр Госевский не меньше самих организаторов ополчения «повлияли» на превращение патриарха Гермогена во вдохновителя народного движения. Еще в конце ноября 1610 года на его авторитет попыталась опереться Боярская дума, чтобы отослать московскому посольству под Смоленск выгодные для короля Сигизмунда III распоряжения послан митрополиту Филарету и боярину князю Василию Васильевичу Голицыну «во всем покладыватца на ево королевскую волю». Патриарх решительно отказался оттого, чтобы вместо королевича передать русский престол королю: «и то ведомое стало дело, что нам целовати крест самому королю, а не королевичю, и я таких грамот не токмо, что мне рука приложити, и вам не благословляю писата, но проклинаю, хто такие грамоты учнет писата»[574]. Он немедленно отреагировал призывом к открытому неповиновению вошедшим в Москву полякам и литовцам, когда узнал о смерта самозванца в Калуге. Под Смоленском передавали слова патриарха Гермогена: «Легко теперь этих поганых и разбойников истребить можем, когда у нас согласие будет и один только в земле неприятель»[575].
Не были, видимо, эта речи тайной и в самой Москве, а также за ее пределами. Из Переславля-Рязанского воевод а и думный дворянин Прокофий Ляпунов тоже обращался к Боярской думе с посланием, чтобы она прямо объявила, ожидается или нет приезд королевича Владислава, не соглашаясь на передачу русского престола Сигизмунду III[576]. Следующим шагом стал отказ воеводы Ляпунова присылать в Москву так необходимый столице рязанский хлеб в конце 1610 года. Собранные доходы тоже оставались в его распоряжении, и он использовал их на земское дело, начав выяснять, кто еще готов, как и он, до конца воевать против польского короля Сигизмунд а III и его сторонников в Москве. Московских бояр такая перспектива очень пугала и они сообщали королю Сигизмунду III под Смоленск, что Прокофий Ляпунов «воевод и голов с ратными людьми от себя посылает, и городы и места заседает, и в городех Дворян и детей боярских прельщает, а простых людей устращивает и своею смутою от вашей государской милости их отводит; а ваши государские денежные доходы и хлеб всякой збирает к себе»[577]. Опять попытались повлиять на патриарха Гермогена, чтобы он остановил рязанского строптивца («а к Прокофью послата, чтоб он к Москве не збирался»). Однако это обращение достигло противоположного результата. Патриарх Гермоген говорил: «а к Прокофью Ляпунову стану писата: будет королевич на Московское государство и крестится в православную християнскую веру, благословляю его служить, а будет королевич не крестится в православную християнскую веру и Литвы из Московского государства не выведет, и я их благословляю и разрешаю, кои крест целовали королевичю, идти под Московское государство и померета всем за православную християнскую веру»[578].
Этим и «страшен» был патриарх Гермоген всем его недоброжелателям, потому что, как раньше другой патриарх Иов освобождал жителей московского посада от присяги ложному Дмитрию, так и Гермоген мог дать каноническое разрешение от клятв королевичу Владиславу. Александр Госевский в Москве и королевское окружение под Смоленском были уверены в том, что имеют дело с последними очагами сопротивления в Московском государстве. Стоило только скомпрометировать патриарха, не имевшего права обращаться с прямыми призывами к войне с новой властью. Александр Госевский предъявлял на переговорах с русскими боярами в 1615 году грамоту патриарха Гермогена в Нижний Новгород, перехваченную 29 декабря 1610 года (8 января нового стиля). В грамоте, якобы, было написано о том, что «кн. Ф.И. Мстиславский со всеми иными боярами и думными людьми Москву Литве выдали, а Вора дей в Калуге убито; и они б, собрався все в сборе со всеми городы шли к Москве на литовских людей». Однако московская сторона отвечала, что «патриарх так не писывал» и предположение Л.М. Сухотина о том, что грамота была сфальсифицирована бывшим главой московского гарнизона польско-литовских войск, выглядит не таким уж невероятным[579].
Другое дело, что из Нижнего Новгорода, города известного своей самой последовательной приверженностью земскому делу в царствование Василия Шуйского, к патриарху Гермогену действительно потянулись ходоки, желавшие узнать мнение патриарха о том, как быть дальше. В том, что патриарх «словом приказывал» нижегородцам протестовать против Литвы, не сомневаются даже скептики. Одного этого было достаточно для того, чтобы начать объединительное движение для похода под столицу, где боярское правительство забыло летние клятвы следовать воле «всей земли» в выборе государя.
Патриарха Гермогена в Москве теснили и держали под подозрением, но в итоге под Смоленском решили, что надо использовать его авторитет в своих целях. В марте 1611 года канцлер Лев Сапега отправил к нему официальное посольство во главе с Адамом Жолкевским (племянником гетмана Станислава Жолкевского) говорить «о делех всего государства Московского»