[586]. Эти идеи Прокофия Ляпунова найдут свой отклик, в отписке из Ярославля в Казань тоже будут обвинять московских бояр, что они «прелстились для уделов». Глубина произошедшего падения возмущала земщину, не сдерживавшуюся в своих страстных обличениях новоявленных иноземных владетелей: «Не токмо веру попрати, хотя б на всех хохлы хотели учинити, и за то б никто слова не смел молыти, боясь многих литовских людей и руских злодеев, которые с ними, отступая от Бога, сложилися… и Литва в Москву вошли и Москвою завладели, наряд и ключи к себе взяли, и казною завладели, и в Литву казну выслали, и ходили и ездили сами вооруженны, а московским людем бедным, как есть овцем, ни с каким оружием и в руках носить не велели, и учинили в работе»[587].
Рязанский союз с самого начала объединил Калугу, Тулу, Михайлов, «Сиверские» и «Украинные» города, где тоже началось крестное целованье и был заключен договор «со всею землею стояти вместе, заодин, и с литовскими людми битись до смерти». К ним примкнула «понизовая сила», стоявшая под Шацком. Посланники Прокофия Ляпунова ездили во Владимир и Коломну и смогли привезти благоприятные вести, что там «с нами одномышлены ж». Эти два города (несмотря на то, что в Коломне еще оставалась помеха в лице воеводы Василия Борисовича Сукина, подчинявшегося московскому боярскому правительству) и были назначены в качестве сборных мест для схода первых отрядов ополчения. Для своих рязанцев Прокофий Ляпунов определил самый очевидный, близкий путь на Москву через Коломну. Бывшие тушинцы, среди которых выделялось казачье войско Ивана Заруцкого в Туле и отряды «бояр из Калуги», должны были самостоятельно двигаться к столице. А «земская» часть войска из Нижнего Новгорода и других городов Замосковного края по предложению Прокофия Ляпунова должна была прежде идти на Владимир, «или вам на которые городы податнее».
Так и поступили, первые сотни направились из Нижнего Новгорода во Владимир 8 февраля. Владимир стал местом сбора воевод ранее известных прежде всего своей приверженностью царю Василию Шуйскому. Кроме нижегородского воеводы князя Александра Андреевича Репнина, там должны были собраться окольничий князь Василий Федорович Мосальский из Мурома и суздальский отряд во главе с Андреем Захарьевичем Просовецким. Андрей Просовецкий был из той же плеяды казачьих вождей Смуты, что и Иван Заруцкий (и тех же политических пристрастий). Несмотря на то, что он одним из первых включился в земское движение, во Владимире первым воеводой суздальского отряда стал окольничий Артемий Васильевич Измайлов (правда, в земских городах ему не сразу смогли простить то, что он был, фактически, временщиком у царя Василия Шуйского, и иногда упоминали его без чина окольничего и даже отчества). Под началом Андрея Просовецкого остались оказавшиеся сначала в Суздале, а потом с земскими отрядами во Владимире казаки, пришедшие из-под Пскова. События далеко развели друг от друга бывших ближайших советников Шуйского, и 11 февраля под Владимиром их атаковал (хотя и безуспешно) присланный из Москвы полк боярина князя Ивана Семеновича Куракина.
Король Сигизмунд III и московские бояре также сделали попытку привлечь для борьбы с начинавшимся земским движением войско гетмана Яна Петра Сапеги, стоявшее в Перемышле. Здесь и сказалось то, что у ополчения было все-таки две части, и бывшие тушинцы смогли уговорить гетмана Сапегу сохранять нейтралитет, обнадеживая его самого и войско уплатой им «заслуженного жалованья» в случае успеха. Из переписки гетмана Сапеги с калужским воеводою известны подробности того, как еще 14 января 1611 года сапежинцев призывали из столицы идти в поход на Ляпунова в Рязани, на Калугу и на остальные города, бывшие с ними «в совете». Однако вместо этого начались переговоры (от имени калужан их вели «боярин» князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, «спальник» Игнатий Ермолаевич Михнев и «дворянин» Данила Андреевич Микулин). Гетман Сапега говорил о себе и своем войске: «а про нас ведаете, что мы люди волные, королю и королевичу не служим, стоим при своих заслугах, а на вас ни которого лиха не мыслим и заслуг своих на вас не просим, а кто будет на Московском государьстве царем, тот нам и заслуги наши заплатит». Гетман Ян Петр Сапега признавал начавшуюся общую борьбу: «и яз то ведаю, что вы с Прокопьем Ляпуновым в совете и стоите за православную крестьянскую веру за один». Он отказывался от вмешательства в нее на королевской стороне и даже намекал на готовность к переговорам с Ляпуновым: «а я московских бояр не слушаю и с вами битися не хочу, хочу с вами быти в любви и в братъстве». Выяснялось, что в войске самого Сапеги могло быть немало сочувствовавших главным целям начавшегося движения, провозгласившего одной из своих главных целей защиту православной церкви. Хотя бы потому эта идея могла быть привлекательная для сапежинцев, что, как писал гетман, «у нас в рыцарстве болшая половина Руских людей» (речь шла о православных выходцах из Речи Посполитой, воевавших под началом Яна Петра Сапеги). Одновременно посольство от войска Сапеги из Перемышля ездило в Тулу, где смогло договориться с Иваном Заруцким. Был обрадован стремлением Сапеги к союзу и Прокофий Ляпунов, не желая, по его словам, оставлять «за хребтом» таких «великих людей». Он послал договариваться в Калугу и к гетману Сапеге своего племянника Федора Ляпунова, думая уговорить гетмана встать «в Можайске на дороге, для прибылных людей к Москве от короля, беглой Литвы с Москвы». Секрет возможного согласия был прост, его сообщал гетману Яну Петру Сапеге и своему покровителю Федор Плещеев в начале февраля 1611 года: «а про заслуженое де они так говорят: «не токмо что де тогды заплатим, коли кто будет царь на Москве, нынече де ради заслуженное платить»[588]. Однако, в условиях отсутствия общей казны ополчения, это была всего лишь декларация, которой гетман Сапега в итоге не поверил.
Ополчение еще только собиралось для «совета всей земли» к Москве, а в городах уже выбирали тех, кто мог представлять на будущем земском соборе служилые дворянские общества и посады. Имена таких представителей местных «соборов» сохранились в земской переписке. Начало «совместным» посольствам положила поездка из Нижнего Новгорода к патриарху Гермогену «сына боярского» Ратмана Пахомова и «посадского человека» Родиона Мосеева (через которых дошел до земщины патриарший призыв), а также приезд из Переславля-Рязанского в Нижний Новгород стряпчего Ивана Ивановича Биркина и дьяка Степана Пустошкина. В то же самое время в Вологду отсылали для «доброго совету» дворян Курдюка Агеевича Кафтырева, Семена Пасынкова и посадского человека Игнатия Исакова из Костромы, «для подлинного договору и поспешенья» дворянина Богдана Васильевича Ногина и посадского человека Петра Тарыгина из Ярославля «ото всего города». Все это уже напоминает ту земскую «конструкцию», которая будет использована при создании следующего, нижегородского ополчения, где стольник князь Дмитрий Михайлович Пожарский будет действовать рядом с земским старостой Кузьмой Мининым[589].
Основу городовых отрядов, собравшихся в поход к столице Московского государства, составляли местные дворяне и дети боярские, но с ними вместе приняли участие в ополчении стрельцы, казаки и даточные люди, собранные с монастырских земель. Сбор даточных людей был организован также с поместий и вотчин старых, отставных людей, вдов и недорослей, всех тех, кто не мог идти под столицу. Представление о том, как создавалось ополчение, дает отписка из Ярославля в Казань, рассказывавшая о начале похода на Москву 28 февраля 1611 года со ссылкой на «духовной чин» и «всяких чинов людей», подписавших документ с объединительным призывом. Ярославцы рассказывали, что у них в городе «собрались с воеводою Иваном Ивановичем Волынским ярославцы дворяня и дети боярские; да посланы были на Вологду, с московским головою с Иваном Толстым полной приказ пятьсот человек стрельцов, и те, не ходя на Вологду, поворотились и крест целовали в Ярославле, что им на литовских людей идти к Москве и битись до смерти; да готовых было в Ярославле старых триста человек казаков, да из-под Новагорода пришли Астороханские стрелцы и Тимофеева приказу Шарова казаки и крест целовали, да с монастырей и с земли даточные люди многие». К той же отписке была приложена «Роспись, кто из которого города пошел воевод с ратными людми», дающая представление о первоначальном составе Первого ополчения:
«С Резани, с воеводою Прокофьем Петровичем Ляпуновым, Резанские городы и Сивера.
Из Мурома, с окольничим со князем Васильем Федоровчием Масадским, муромцы с околными городы.
Из Нижнего, с воеводою со князем Олександром Ондреевичем Репниным, Понизовые люди.
Из Суздаля, да из Володимеря, с воеводою с Ортемьем Измайловым, да с Ондреем Просовецким, околные городы, да казаки волские и черкасы, которые подо Псковом были.
С Вологды и из Поморских городов, с воеводою Федором Нащекиным.
С Романова, с мурзы и с татары и с рускими людми, воевода князь Василий Романович Пронской да князь Федор Козловской.
С Галицкими людми воевода Петр Иванович Мансуров.
С Костромскими людми воевода князь Федор Иванович Волконской»[590].
Воеводами той части ополчения, что состояла из бывших тушинцев из Калуги и Тулы, стали соответственно боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Мартынович Заруцкий.
19 марта 1611 года, в день страшного пожара Москвы у русских публицистов появилась своя дата, от которой они отсчитывали «конечное разорение» Московского государства. Отряды Первого ополчения уже были на подходе к Москве, видели всполохи подожженного города и встречали на дорогах спасавшихся погорельцев… Это была упреждающая месть неуютно чувствовавшего себя в столице польско-литовского гарнизона во главе с Александром Госевским. После сожжения Москвы им бесполезно было вспоминать о жертвах майского погрома в столице, случившегося при свержении Лжедмитрия I. Они страшно боялись волнений, которые могли случиться в Вербное воскресенье 17 марта во время традиционного шествия «на осляти» патриарха Гермогена для освящения воды в Москва-реке. Боярин Михаил Салтыков предупреждал, что не позднее ближайшего вторника, то есть именно 19 марта, под Москву подойдет войско Ляпунова, и собирался бежать к королю под Смоленск. Что мог сулить приход земского ополчения нескольким тысячам поляков и литовцев,