гали собраться «понизовым» и «верховым» городам «в сход» и самим избрать царя: «всею землею выберем на Московское государство государя, ково нам Бог даст»[682]. В качестве очередной меры в Нижнем Новгороде собирались дождаться уже посланных из Казани «передовых людей» и вместе идти под Суздаль воевать с польскими и литовскими людьми.
Стремление князя Дмитрия Михайловича Пожарского в стольный град бывшего Суздальского княжества защищать «отцовские гробы» понятно, но тогда этого сделать не пришлось. Было бы наивно думать, что широко заявив о созданном в Нижнем Новгороде движении, собравшиеся там во имя идеалов привычного общественного порядка люди встретят повсеместную поддержку. Скорее наоборот, как всякий политический жест, совпадающий с накопившимися в обществе ожиданиями, вызов воевод князя Дмитрия Михайловича Пожарского и Ивана Ивановича Биркина был принят и реакция на их выступление не замедлила себя ждать, как в Москве, так и под Москвою. Подмосковным полкам во главе с Иваном Заруцким появление нижегородской рати расстроило выстроенные комбинации с объявлением «своего» царя. В итоге им стал для Первого ополчения не царевич Иван Дмитриевич, а его мнимо, который уже раз спасшийся, «отец» Дмитрий Иванович. Практически, все уже знали, что это «с Москвы из-за Яузы дьякон Матюшка», но игра в самозванца продолжалась. Если рассмотреть ее через призму конфликта двух ратных сил — подмосковной и нижегородской, то можно увидеть, что для Ивана Заруцкого в возвращении к имени царя Дмитрия Ивановича была еще скрыта возможность проверить своих сторонников: также ли слепо они продолжают поддерживать подмосковные «таборы». И он должен был убедиться, что начинает проигрывать. «Новый летописец» написал об этой присяге, легшей тяжелым пятном на всю историю Первого ополчения: «Под Москвою ж воевод ы и казаки поцеловаша тому вору крест. Кои ж бьппа под Москвою Дворяне же, не хотяху креста тому вору целовати. Они же их хотеху побита и сильно иных ко кресту приведоша, а иные ис-под Москвы утекоша»[683]. Троицкие власти, выгораживая своего любимца боярина князя Дмитрия Трубецкого, писали, что он тоже был принужден «силою» принять эту присягу царю Дмитрию, но ведь принял же! Поэтому попытки келаре Авраамия Палицына в своем «Сказании» описать, как после этой присяги князь Дмитрий Трубецкой обращался в Троице-Сергиев монастырь» чтобы оттуда «писали» к князю Дмитрию Пожарскому и умоляли его «о немедленом шествии под царствующий град Москву, и все бы воиньстио было в соединении»[684], выглядит как очень большое преувеличение. Достоверно известно другое, что после присяги «Вору», находившемуся в Пскове, совсем рядом с Нижним Новгородом, в соседнем Арзамасском уезде воевода Григорий Плещеев перешел на его сторону, нарушив единение «понизовых» городов. Точно такая участь ждала и другие городе, которым предстояло присягнуть самозванцу вслед за подмосковным таборами.
Первый военный удар планам нижегородского ополчения нанес Иван Заруцкий, когда попытался в союзе с Андреем Просовецким захватить «Ярославль и все Поморския грады, чтоб не дата совокупится Нижегородцкой рати с Ярославцы» в середине февраля 1612 годе Когда в Нижнем Новгороде получили от ярославских гонцов известие о том, что их союзнику в «верховых» городах угрожает опасность, и отправили передовой отряд во главе с князем Дмитрием Петрович» Лопатой-Пожарским и дьяком Семейкой Самсоновым. Они выполним наказ «идти наспех в Ярославль» и успели опередить приход туда рая Андрея Просовецкого, а казаков, бывших в Ярославле, «переимаху в тюрьму пересажаху». Все это заставило нижегородскую рать выступив в свой поход, но уже не тем маршрутом, как планировалось раньше, s не соблюдая никакой видимости возможного союза с казаками, с которыми началась открытая война.
Вынужденное выступление нижегородского ополчения вместо Суздаля на Ярославль произошло «в великий пост» 1612 года, начинавшиеся 23 февраля. Переход войска от Нижнего Новгорода до Ярославль к расчетам П.Г. Любомирова, должен был занять от двух до трех недель[685]. Недавно его расчеты были немного поправлены. Сохранилась грамоя отправленная воеводе Переславля-Залесского Андрею Федоровичу Палицыну, которого извещали из Костромы о планируемом приходе нижегородской рати во главе с князем Дмитрием Пожарским в Ярославль» 15 марта[686]. Ясно, что руководители ополчения хотели использован последний зимний путь, идя вверх по Волге (значительную часть пути по льду реки). В любом случае ополчение должно было дойти до цели назначения перед началом ледохода и весенней распутицы на дорогах. «Новый летописец» изображает поход ополчения как триумфальное шествие. Везде, куда приходило войско «князя Дмитрия и Кузьмы», в Балахне, Юрьевце Поволжском их встречали «с радостию» и наделяли «многою казною». В действительности, нижегородской рати еще предстояло убедить другие города в необходимости поддержки нового земского войска. Более достоверные детали похода сохранила «Повесть о победах Московского государства», автор которой запомнил, что в ополчении заранее просчитали маршрут и написали «из Нижнева Нова града от всей земли по градом и по болшим селам, чтобы ратным людем на станех готовили запасы и кормы, чтобы никакие скудости не было». Так и получилось, войско князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина уже ждали, приготовя все необходимое «по станом». Сложности начинались там, где Кузьма Минин пытался насадить свой «нижегороцкий устав» и начать принудительный сбор по известному принципу: «две части имения своего в казну ратным людем отдати, себе же на потребу третию часть имения оставити». Не все были готовы подчиниться новому правительству «всея земли», кто-то хотел утаить имущество «скудни называющеся», но Кузьма Минин действовал не одним убеждением, а еще и угрозами: «Он же, видев их пронырство и о имении их попечения, повелевая им руце отсещи»[687]. До такой страшной казни дело не дошло, но показало серьезность намерений земских сил. Дальнейший маршрут ополчения лежал через Юрьевец, Решму, Кинешму и Плес.
В Костроме, куда нижегородское ополчение подошло не позднее 14 марта, князя Дмитрия Пожарского и Кузьму Минина ждало новое испытание. Еще на подходе к городу, в Плесе, ополчение встретили костромские посланцы, предупредившие о недружественных действиях воеводы Ивана Петровича Шереметева и его «советников», лояльных Боярской думе в Москве. Костромской воевода, когда-то подписавший Приговор Первого ополчения 30 июня 1611 года, не собирался пускать ополчение в город, «и не хотяше с ними быти в совете». Все это было очень серьезно, так как Кострома была первым городом на пути из Нижнего Новгорода, с крупным посадом и значительной торговлей. Именно там, а не в небольшой Балахне способны были оказать значительную поддержку ратным людям. Кроме того, костромская дворянская корпорация была самой крупной в Замосковном крае и насчитывала более тысячи человек. Подойдя к городу, рать князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина встала «на посаде близко города». «На Костроме ж в те поры бяше рознь, — писал автор «Нового летописца», — иные думаху с Ываном, а иные со всею ратью»[688]. Не обошлось без восстания против воеводы Ивана Шереметева, который спасся только благодаря заступничеству князя Дмитрия Пожарского.
Сопротивление костромского воеводы показало, что дальнейший успех нижегородской рати не мог держаться на одном призыве к добровольному совету и обеспечению набираемого земского войска. Сменив Ивана Шереметева в Костроме на нового воеводу князя Романа Ивановича Гагарина и дьяка Андрея Подлесова, князь Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин сделали важный шаг к общеземскому правительству. Однако, шаг этот был по-прежнему осторожный, с оглядкой на существовавшее распределение земских сил, главная из которых все равно оставалась под Москвою. Поэтому возвращение на воеводство в Кострому князя Романа Гагарина и дьяка Андрея Подлесова, впервые назначенных туда в 1611 году тоже из Первого ополчения, могло восприниматься, как поддержка прежних распоряжений, шедших из подмосковных полков. Важно было показать воеводам на местах, что они не будут сменены если поддержат земскую борьбу с казачьими бесчинствами. Так состоялся переход на сторону нижегородского ополчения переславль-залесского воеводы Андрея Палицына, похвальную грамоту которому написал из Костромы 15 марта 1612 года бывший дьяк Челобитного приказа Первого ополчения Семейка Самсонов. Жизнь прежнего костромского воеводы не только была сохранена, спустя некоторое время Иван Шереметев даже войдет в состав «совета всея земли». Другое воеводское назначение, сделанное из Костромы, было связано с Суздалем, судьба которого продолжала волновать князя Дмитрия Пожарского. По челобитной суздальцев туда был направлен стрелецкий отряд во главе с князем Романом Петровичем Пожарским, «чтобы Просовецкие Суздалю никакие пакости не зделали» (речь о казаках, воевавших под началом братьев Андрея и Ивана Просовецких). В этот момент, судя по направленной из Костромы грамоте воевод ополчения в Переславль-Залесский противостояние с казаками было особенно напряженным: «И мы, господа, слыша то, что под Москвою атаманы и козаки своровали, вору крест целовали, конечно об них скорбим, что оне воровством своим, оставя свет, во тьму преложились и новую кровь вчинают… А мы… хотим, собрався всею землею, вскоре итить и битися с ними до смерти сколько Бог помочи даст». «Русских воров» ставили в один ряд с польскими и литовскими людьми, призывая: «А на вражью бы есте прелесть, что Иван Зарутцкой с своими советники с атаманы и казаки вору крест целовали, ни в чем не сумнялись и стояли против их мужественно, что и против прочих врагов, польских и литовских людей»