В итоге в Костроме не только была собрана «дань» по «уставу» Кузьмы Минина. С этого момента нижегородский совет начинает распоряжаться как новая земская власть в «верховых» городах. Такому превращению способствовали не одни воеводские назначения, после которых князь Дмитрий Пожарский мог почувствовать себя, как писал П.Г. Любомиров, «в положении правителя государства». В Костроме, по сообщению «Повести о победах Московского государства», произошел еще и набор на службу костромских дворян и детей боярских. Кузьма Минин не просто обеспечил их жалованьем, но потребовал от них земской службы: «и служивым людем, костромичам, с ратными людми идти повеле»[690].
Настоящее земское правительство — «совет всея земли», было создано после прихода нижегородской и костромской рати во главе с князем Дмитрием Пожарским и Кузьмою Мининым в Ярославль в первых числах апреля 1612 года. Прошел ровно год с того момента, когда отряды Первого ополчения окружили сожженную Москву, но так и не достигли успеха. Вместо этого в подмосковных полках утвердилась рознь между дворянами и казаками и уже совершилась присяга новому самозванцу со старым именем «царь Дмитрий Иванович». Земское дело освобождения Москвы приходилось начинать заново и далеко от столицы.
«За свою веру и за отечество»
Дорога под Москву оказалась долгой для нижегородского ополчения. Четыре месяца стояло ополчение в Ярославле, побуждаемое из Троице-Сергиева монастыря и из других мест к походу на помощь подмосковным полкам. Но у «земского совета», сложившегося в Нижнем Новгороде, были свои цели, которые он и реализовывал в период ярославского стояния. Известно, что именно в это время ополчение князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина укрепилось настолько, что создало «совет всея земли» и вступило от его имени в дипломатические контакты с шведами в Новгороде Великом. Казалось, что ополчение князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина стало приобретать черты настоящего правительства, а Ярославль становился столицей для других городов, поддержавших нижегородское движение. Так ли это, впрочем следует еще разобраться.
Сначала в Ярославле повторилась та же история с «уставом» Кузьмы Минина, что и в Балахне, только «лучшим» людям ярославского посада не было смысла прикидываться нищими. Их торговля была хорошо известна по всей Волге. К моменту, когда ополчение выступило из Нижнего Новгорода, там уже были получены «неокладные доходы» с самых заметных ярославских купцов: с Григория Никитникова — 500 рублей, с Василия и Степана Лыткина — 350 рублей, с Второго Чистова — 100 рублей. Сбор затронул также Строгановых, у которых было взято сразу больше 3000 рублей. Деньги брали в долг по указу нижегородских воевод и «выборного человека» Кузьмы Минина. Формулировка цели этого сбора позволяет узнать официальную цель ополчения, как ее декларировали в Нижнем Новгороде: «ратным людям на жалованье которые пошли из Нижнего с стольником и воеводою с князем Дмитром Михайловичем Пожарским, да с выборным человеком с Кузьмою Мининым для Московского очищенья»[691]. Поэтому, когда нижегородское ополчение дошло до Ярославля, то ярославскому земскому старосте Григорию Никитникову, уже участвовавшему своими капиталами е обеспечении движения, изначально было сложно подчиниться нижегородскому мяснику. Пришлось Кузьме Минину показывать, что ос не зря называется «выборный человек», а не просто земский старосте Нижнего Новгорода. «Повесть о победах Московского государства» рассказывала: «Пришедше князь Димитрей Михайлович с полки и сташа в Ярославле. Козьма же Минин пришед в Ярославль и поиде в земскую избу денежнаго збору и для кормов и запасов ратным людем по его нижегородцкому окладу. Ярославцы же посацкия люди, Григорий Никитин и иныя лутчия люди, послушати его не восхотеша. Он же много тязав их своими доброумными словесы и повеле не в честь взял их, Григорья Никитина с лутчими людми, и отвести ко князю Дмитрии Михайловичу, и повеле жывоты их напрасно брати. Они же вси, видевше от него велику жестость и свою неправду, ужасни быша, и вся вскоре с покорением приидоша, имение свое принесоша, по его уставу две части в казну ратным людем отдающе, 3-ю же себе оставиша»[692]. Впрочем, и здесь, как и в Костроме, всех звали для участия в земском совете. Григорий Никитников и другие «лучшие» ярославские посадские люди тоже вошли в него с самого начала.
Первая грамота «ото всей земли» была направлена из Ярославля в Сольвычегодск 7 апреля 1612 года. В ней наконец-то формулировались цели создавшегося движения и определялась позиция по отношению к подмосковным «таборам» князя Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого. Призыв собрать свой «земский совет» и прислать для этого «изо всех чинов людей человека по два» с наказами выборным («и с ними совет свой отписати, за своими руками») достаточно говорил о том, что в Московском государстве начинал создаваться новый земский центр власти. Главное, что, пожалуй, впервые жители Московского государства услышали такой беспощадный анализ не того, что происходит сейчас, а всех лет Смуты, воспринятой как наказание за грехи: «По умножению грехов всего православного крестьянства, по праведному прещению неутолимой гнев на землю нашу наведе Бог». Отправной точкой стала смерть царя Федора Ивановича: «первое прекратил благородный корень царского поколения». А дальше разные цари сменяли друг друга, но ничего не удавалось сделать. Борис Годунов происходил «из синклиту», то есть из боярского сословия, и его царство скоро прекратилось. Гришка Отрепьев — это «предотеча богоборного Антихриста», он «безстудно нарек себя царем Дмитреем» и «чародейством» захватил престол, приняв от Бога «пагубную смерть». «Потом же произволися бо царьствовати царю Василию», — начинал автор грамоты (какой-то земский историк) рассказ о недавних временах, но тут произошло «межусобное кровопролитье», в котором были виноваты «воровские люди», приходившие под Москву «с Ивашкой Болотниковым». «Оставшеи воры» продолжили смуту, стали собираться в Украинных городах «и меж себя выбрали вора и назвали его тем же проименованием, царем Дмитреем». С этого момента началось вмешательство «литовского короля» и случились самые тяжелые времена: «и мнози от грабителей и ненасытных кровоядцов царями себя называше Петрушка, и Август, и Лаврушка, и Федка, и иные многие, и от них многия крови разлияшася и безчисленно благородных людей мечем скончаша».
Автор земской грамоты 7 апреля 1612 года напоминал «злую смерим Петрушки, стояние «воров» в Тушине «два годы», осаду королем Сигизмундом III Смоленска и присылку гетмана Станислава Жолкевского с обещанием дать королевича Владислава на русский престол. Не упустил он случая напомнить и о приходе в Коломенское «лжеименитого царя из Колуги». В грамоте содержатся важные детали для понимания тех ожиданий, которые связывала русская сторона с договором о призвании королевича Владислава. Оказывается, гетман Станислав Жолкевский «с полскими и с литовскими людми» должен был «от Москвы отойтить и стать в Можайску», то же самое и король Сигизмунд III должен был оставить осаду Смоленска. Сведение с престола царя Василия Шуйского было связано с этими ожиданиями, и его совершили «ют лукавому совету» Михаила Салтыкова «с своими единомышленики». Его же и Федьку Андронова обвиняли в следующих преступлениях! «царя Василья с братьею, утаяся ото всей земли, отослали к королю под Смоленск; а полских и литовских людей, которые были с Желтковским, пустили внутрь царьствующаго града Москвы». Завершилось я: е все тем, что «литовской король» нарушил все мирные постановленья, «сына своего королевича на Московское государьство не дал», «жестокими приступы Смоленеск взял» и «послов, которые посланы от всей земли, митрополита Филарета, да боярина князя Василья Васильевича Голицына с товарыщи, послал в Польшу в заточенье».
Особый интерес представляет история создания Первого ополчения, как ее видели год спустя. В этой части грамоты земского совета 7 апреля 1612 года было уже не до прорисовки деталей эпической картины Смуты. Ее авторам нужно было четко и внятно объяснить, как они относятся к тем, кто начинал освобождение Москвы и к тому, что происходило в подмосковных полках. Воевода Прокофий Петрович Ляпунов пользовался явной симпатией тех, кто оказался в Ярославле для создания нового движения. Он раньше всех «в Резанской же области», «сослався со всеми городы Московского государства» пришел под столицу. Вместе с ним пришли «бояре и воеводы, и столники, и стряпчие, и дворяне болшие, и дворяне и дети боярские всех городов, и всякие служивые люди». Все они «положили совет» и принесли клятву биться с врагами «до смерти», «литовских людей в Москве осадили, и тесноту им великую учинили». Из всего этого заметно, что в новом ополчении пытались представить дело так, что Прокофий Ляпунов был главным, если не единственным создателем Первого ополчения, не упоминая ни о роли патриарха Гермогена, ни о призывах шедших, из того же Нижнего Новгорода, ни о союзе с бывшими тушинцами. Среди тех, кто принес клятву освободить Москву, авторы грамоты перечисляли только служилых людей «по отечеству», совсем не упоминая казаков. То, что это было сделано намеренно, становится ясно из дальнейшего текста грамоты. В ней полностью отказывались от какого-либо компромисса с казаками и их вождем Иваном Заруцким, для описания преступлений которого не останавливались перед преувеличениями, обвиняя его чуть ли не в предательстве и во всем плохом, что случилось под Москвой: «Старые же заводчики великому злу, атаманы и казаки, которые служили в Тушине лжеименитому царю, умысля своим воровством с их началником, с Иваном Заруцким, хотя того, что полским и литовским людем ослаба учинить, а им бы по своему воровскому обычаю владети, Прокофья Ляпунова убили, и учали совершати вся злая по своему казацкому воровскому обычаю». Далее последовали новые преступления: «и всчали в полкех и по дорогам многие грабежи и убийства, и дворяном и детем боярским смертные позоры учинили, и бедных полонеников, которые выходили из города всякого чину мужьска и женьска, поругали, иных смерти предали; началник же их Иван Заруцкой многие грады, и дворцовый волости, и монастырския вотчины себе поймал и советником своим, дворяном и детем боярским и атаманом и казаком роздал». Именно эти бесчин