[704]. Такого «дословного» повторения приказной структуры подмосковных полков не понадобилось бы, если бы у ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина не было задачи поддерживать «земскую» часть парков, стоявших под Москвою. Логичнее было бы передать управление другим лицам, в противовес «дельцам», «запятнавшим» себя участием, подчинявшимся врагам и проч. (мало ли еще каких обвинений можно измыслить при желании обвинить участников Первого ополчения, но этого не происходило). Известны упоминания о деятельности в ярославском ополчении Дворцового и Монастырского приказов (его возглавлял думный дьяк Тимофей Андреевич Витовтов, служивший ранее в подмосковных полках), но о Судном приказе и почти о всех четях, по словам П.Г. Любомирова, опять нет «никаких положительных свидетельств». Думается, что их и не надо искать, так как дьяк соответствующего ведомства в ополчении, особенно, с опытом службы при царе Василии Шуйском, действительно мог дать, при отсутствии в Ярославле всех приказных архивов, определенную справку. Однако решения все равно принимались общие, по приговору совета «всея земли». Точнее всего обозначил созданную структуру власти в нижегородском движении сам князь Дмитрий Пожарский на переговорах с новгородцами, говоря о том, что, соглашаясь на воеводство, он подчинился решению «бояр и всей земли».
Те, кто приезжал в Ярославль (особенно выборные представители в земский совет) били челом о своих нуждах, в ответ на эти челобитные следовало принятие земского приговора, по которому раздавались грамоты, проводились дозоры земель, назначения воевод, делались разные распоряжения. Так, например, 5 мая 1612 года, в ответ на челобитную «земских и посадских людей» с Белоозера, был принят «приговор всей земли» о городовом деле в Белоозере. В грамоте предлагалось «по нашему всей земли указу» немедленно начать делать город, а всех ослушников строго наказывать. Из дела выясняется очень любопытная деталь, что одновременно с белозерцами в Ярославле пытались добиться от «всей земли» облегчения городовой повинности мужики Шушбалинской, Череповецкой и Робозерской волостей, привезшие «волостных людей челобитную за руками». Однако в Ярославле они были посажены в тюрьму и бежали оттуда обратно к себе домой. А следом появилась грозная указная грамота на Белоозеро «бояр и воевод и Дмитрия Пожарского с товарищами», в которой ослушников Вешнячка Тимофеева с товарищами предлагалось уже на месте «за воровство… вкинута в тюрму на месяц». Ополчению важно было с самого начала продемонстрировать свою непримирмость с «ворами», поэтому в грамоте содержится ссылка на готовность прибегнуть к еще более суровым мерам по отношению к тем, кто не подчиняется земским приговорам: «А будет, господа, которых волостей Белозерского уезда мужики не станут вас, по нашему всей земли приговору, слушать в земских делех, и вы б о том к нам в Ярославль отписали, и мы к вам на Белоозеро пошлем ратных многих людей и велим мужиков воров за непослушанье переимав вешать»[705].
Со временем указные грамоты ярославского ополчения распространились на широкий круг «земских дел». 25 июля 1612 года, в ответ на Челобитную старца Стефана Бекбулатова (бывшего «царя» Симеона Бекбулатовича), его должны были перевести из далеких Соловков в Кирилло-Белозерский монастырь. В грамоте об этом, отосланной из Монастырского приказа ополчения в Кириллов монастырь, говорилось о принятом решении: «И по совету всей земли велели есмя старцу Стефану Бекбулатову, быта в Кириллове монастыре»[706]. Земские приговоры были действительны только там, где признавалась власть ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина и не было никакой другой верховной власти.
Несколько месяцев, которые ополчение простояло в Ярославле, потребовались еще и для того, чтоб подготовить достаточное количество пищалей, свинца и пороха. Видимо, князь Дмитрий Пожарский уделял этому немало времени. «Новый летописец», упоминая о попытке покушения на князя Дмитрия Пожарского, рассказывал о том, что все произошло «в тесноте», во время осмотра «наряда»: «Бывшу ж ему в съезжей избе, и поиде из съезжей избы смотрити наряду, которому идти под Москву. И пришед ста у дверей розрядных. Казаку же именем Роману, приемшу его за руку, той же Степанка казак, которой прислан ис-под Москвы, кинулся меж их и их розшибе и хоте ударити ножем по брюху князь Дмитрея, хотя его зарезати». Удар ножом пришелся в казака Романа, а князь Дмитрий Пожарский даже не успел понять, что произошло, думая, что речь идет о какой-то случайности. Но когда был найден нож и казака Стеньку допросили с пристрастием, тогда открылся заговор. Однако князь Дмитрий Пожарский не дал казнил раскаявшегося казака, и «землею ж» всех соучастников покушения (действительных или мнимых, не берусь судить) разослали «по городам по темницам, а иных взяша под Москву на обличение и под Москву приведоша и объявиша их всей рати»[707]. «Пискаревскому летописцу, тоже известно о покушении «на съезжем дворе», только в его версии казак случайно «поколол» ножом «сына боярского», сопровождавшей князя Пожарского. Какие-то ярославские раны еще долго преследовал земского воеводу, потому что, согласно этой летописи: «Ивашка Заруцкой прислал в Ярославль, а велел изпортити князя Дмитрея Пожарского и до нынешня го дни та болезнь в нем». И все же одним только милосердием к несостоявшимся убийцам («не дал убить их») князь Дмитрий Пожарский немало выиграл в противостоянии с казаками.
Это покушение было использовано как повод для того, чтобы привлечь на свою сторону всех земцев (не исключая, кстати, казаков). В «Пискаревском летописце» упоминается о недошедшем до настоящей времени тексте обращения князя Дмитрия Пожарского, который «писал под Москву к боярину ко князю Дмитрею Тимофеевичи) Трубецкому с товарыщи, и ко всем дворяном и детем боярским, и стрельцом и казаком», объявляя про «воровство» Ивана Заруцкого[708]. У казачьего предводителя, возможно, знавшего свою вину, не выдержали нервы, и он оставил поле противостояния двух сил «земско-казачьей» под Москвою и «земской» в Ярославле. Когда, в конце июля 1612 года, ополчение двинулось из Ярославля в Москву, казаки отошли оттуда, «мало не половина» подмосковного войска, оставив воеводу князя Дмитрии Тимофеевича Трубецкого дожидаться подхода ополченцев.
Выступление ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина из Ярославля было позднее поставлено келарем Авраамием Палицыным в заслугу… самому себе. В его «Сказании» содержится совершенно особенный отзыв об ярославском ополчении и его вождях, которым остальные современники все-таки отдавали должное и относились к ним с уважением не только в тот момент, но и позднее (не говори о «памяти потомков»). Авраамий Палицын оставил нелицеприятный если не сказать злой отзыв о том, что он нашел в Ярославле. Монастырский келарь выехал из Троице-Сергиева монастыря 28 июня, и через пару дней должен был доехать до пункта назначения: «И пришедше ему во град Ярославль, и виде мятежников, и ласкателей, и трапезолюбителей, а не боголюбцов, и воздвижущих гнев и свар между воевод и во всем воиньстве. Сна вся разсмотрив, старец и князя Дмитрея и Козму Минина и все воиньство поучив от божественных писаний и много молив их поспешити под царствующий град и к тому таковым мятежником не внимати». В чем тут дело? Непростые отношения властей Троице-Сергиева монастыря с ополчением в Ярославле вызваны были их собственной позицией: им во что бы то ни стало надо выгородить своего «любимчика» князя Дмитрия Трубецкого, оказывавшего покровительство монастырю, выдававшего ему грамоты и охранявшего от наездов подмосковных казаков в троицкие вотчины. Но «пария» князь Дмитрий Пожарский, в отличие от своего подмосковного визави, даже «неволею» не мог бы целовать креста неведомо кому, как это сделал князь Дмитрий Трубецкой, поддержав кандидатуру псковского «Дмитрия», и, с этой точки зрения, его позиция выглядела более взвешенной и безупречной. Как бы не нападал при этом на ярославское ополчение Авраамий Палицын.
То, что цель троицких властей изначально была примирить двух воевод, и рассказать о том, что делается под Москвою, говорится в «Сказании». Более ранняя посылка из Троицы соборных старцев Макария Куровского и Иллариона Бровцына («со многомолебным писанием поведающе им вся содеваемаа под Москвою») не дала результата. Какое это могло быть «писание», дает представление сохранившееся послание троицких властей, обращенное к обоим князья — Дмитрию Трубецкому и Дмитрию Пожарскому. Эту грамоту обычно связывают с более поздним временем, однако мотивы обращений из Троице-Сергиева монастыря к пребывающему в розни войску, оставались, видимо, неизменными, до тех пор пока не случилось объединения земских полков под Москвою. «Молим убо, молим вас, о благочестивии князи Димитрие Тимофеевичь и Димитрие Михайловичь! — обращались к воеводам троицкие старцы, — сотворите любовь над всею Российскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею». Они призывали «отрините клеветников и смутителей от ушес ваших и возлюбите друг друга нелицемерно, не словом, но делом». Грамота обличала, правда, не обращаясь ни к кому конкретно, всех тех, кто погряз в «пиянстве» и других грехах, «беззаконно и богопротивно ныне пируют с гусльми и сурнами и цымбалы». Воевод князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского убеждали, что настали «последние дни», «времена зла» и приводили впечатляющий список пороков, к которым оказались сопричастны их современники: «будут убо человецы самолюбцы, сребролюбцы, досадители, горделиви, хулницы, родителем непокорней, неблагодарни, непреподобни, нерадиви, немилостиви, врази, невоздержницы, некротцы, небоголюбиви, предатели, предваряюще словом, превозношаеми, сластолюбивы паче, имеюще образ благочестия, силы же его отречени». «Кто убо от нас непричастен сим злым? — вопрошали троицкие старцы и призывали освободить страну из рук «враг»: «беззаконных Лютор, и мерзких отступник Латын, и неразумных и варварских язык татар, и округ борющих и обидящих нас злых разбойник и черкас»