[743]. Казачьей станице ничего не стоило сделать крюк и после Унжи оказаться в окрестностях села Домнино и Исуповского болота, по сей день смущающего добравшегося туда приезжего человека своим таинственным видом. Кстати, в памяти прямых потомков Ивана Сусанина его смерть связана отнюдь не с болотом, а с селом Исупово, где деревенского старосту пытали, а потом посадив на «столб», то есть на кол, изрубили саблями.
Причиной пыток и казни, согласно грамоте, выданной Богдану Собинину 30 ноября 1619 года, был отказ Ивана Сусанина указать место нахождения Михаила Романова: «Как мы, великий государь… в прошлом во 121 году были на Костроме и в те поры приходили в Костромской уезд польские и литовские люди, а тестя его Богдашкова Ивана Сусанина в те поры литовские люди изымали и его пытали великими немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь… были, и он Иван, ведая про нас, великого государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти»[744]. Напомню, что подходившим под Москву польско-литовским отрядам в ноябре 1612 года было известно, что кандидатуру Михаила Романова уже называли в качестве одного из возможных претендентов на трон. Это означает, что вся история Ивана Сусанина, если снять с нее оперный костюм, действительно, выглядит не рядовым событием, долгое время известным лишь в своей округе и только позднее возвышенным в исторической памяти как один из подвигов времен Смуты.
Московские правители не могли справиться с «черкасами» на Севере государства и войском Ивана Заруцкого, обосновавшегося с верными ему казаками в рязанских и тульских местах в конце 1612 года. Обе эти силы представляли тех кандидатов, от которых объединенное земское ополчение уже отказалось: запорожские казаки — королевича Владислава, а донцы и «вольные казаки» Заруцкого — царевича Ивана Дмитриевича, сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек. Вошедшее в Москву войско отказывалось воевать дальше, пока не будет решена проблема царского избрания. Прямо об этом говорилось в грамоте, отосланной казанским властям в связи с избранием Михаила Федоровича: «а без государя ратные люди, дворяня и дети боярские, и атаманы, и казаки, и всякие разные люди на черкас и на Ивашка Заруцкого идти не хотели»[745]. К двум названным кандидатам прибавлялась еще кандидатура шведского королевича Карла-Филиппа, поддержанная ополчением князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина. В ноябре 1612 года посланцы из Новгорода оказались в столице Московского государства и у них сложилось впечатление, что бояре поддерживают кандидатуру иноземного государя, а казаки ее отвергают и требуют государя из русских родов. Споры должны были затронуть само руководство «совета всея земли», потому что одним из тех русских бояр, кто уже стал обозначать свои претензии на трон захватом Ваги и расположением на старом дворе царя Бориса Годунова, был боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой.
Становилось очевидным, что дело царского избрания должно было опереться не на волю какой-то отдельной боярской партии, — это было бы повторением ошибок в избрании царя Василия Шуйского. Как сказано в «Новом летописце», на Московском государстве ожидали государя «праведна, чтоб дан был от Бога, а не от человек»[746]. Наиболее полным образом мнение «всей земли» мог выразить только земский собор и решение о его созыве было принято уже в первые дни после освобождения Москвы. Самая ранняя из известных грамот о созыве земского собора, направленная в Сольвычегодск, датируется 11 ноября 1612 года. Первыми, кому писали руководители ополчения, извещая в одной грамоте и о взятии Москвы, а также о вызове представителей на собор для «земского совета» были Строгановы. После учреждения трехдневного праздничного молебна «з звоном» по случаю московского «очищенья», их просили прислать «для земского вопчево дела» из Соли Вычегодской «пяти человек посацких уездных людей добрых ото всех посацких и волостных людей, опричь вас, Строгановых, а к вам, Строгановым, вперед отпишем, как вам к Москве быти». Был назначен и срок приезда: «на Николин день осенной нынешнего 121 году», то есть 6 декабря 1612 года. С отправкой письма Строгановым так спешили, что даже не указали прямо, что собор созывается для избрания нового государя. Понять об этом можно было только из контекста потому что общие земские дела должны были продолжаться, «покаместа нам всем Бог даст на Московское государьство государя по совету всей земли»[747]. Зато не забыли еще одну просьбу — о присылке денежной казны.
В грамотах, отправленных несколько дней спустя — 15 ноября в Новгород и 19 ноября на Белоозеро — о цели созываемого земского собора говорилось уже более определенно со ссылкой на непрестанные требования «всяких чинов людей», желавших избрать царя. Тогда и было принято общее решение «совета всея земли», чтобы «всем сослатця во все городы… и обрати б на Владимирское и на Московское государство и на все великие государства Российского царствия государя царя и великого князя»[748]. Нормы представительства тоже были скорректированы, на собор в Москву требовалось прислать «изо всяких чинов люди, по десяти человек из городов для государственных и земских дел»[749]. Общий смысл всех призывов, рассылавшихся из Москвы в первое время после ее освобождения, сформулировали в следующих словах: «…Царский престол вдовеет, а без государя нам всем ни малое время быти не мощно»[750].
Главное дело с выбором нового царя едва не разрушилось из-за того, что выборные с мест просто не могли так быстро организоваться и приехать в Москву по первому зимнему пути. Точно неизвестно, сколько человек успело собраться в Москве к Николину дню 6 декабря, однако сколько бы их ни было, они еще не могли составить избирательный собор, поэтому понадобилось перенести срок начала соборных заседаний и отослать новые грамоты с напоминанием о присылке выборных. Срок был сдвинут на месяц и перенесен на день Богоявленья 6 января 1613 года. Представительство на соборе было увеличено еще больше, видимо из расчета созвать необходимое число членов собора с мест: «И мы ныне общим великим советом приговорили для великого земсково совету и государсково обиранья ехать к нам, к Москве из духовново чину пяти человеком, ис посадцких и уездных людей двадцати человеком, ис стрельцов пять человек». Но с рассылкой грамот опять опаздывали, и грамоту на далекую Двину отправили только 31 декабря. Ясно, что она была доставлена после нового назначенного срока съезда выборных в Москву. В грамоте тем временем говорилось: «А изо многих городов к нам к Москве власти и всяких чинов люди съехались… А у нас за советом з Двины выборных людей государское обиранье продлилось»[751].
«Совет» из Двины был важен, но еще важнее был приезд представителей из Новгорода и Казани, которых так и не оказалось в Москве до начала соборных заседаний. Самым сложным оказалось созвать Освященный собор, но новгородского и казанского митрополитов — первых по степени в церковной иерархии, так и не оказалось на соборе. Грамота о вызове 10 человек «уполномоченных для поставления великого князя», известная в пересказе Юхана Видекинда, достигла Новгорода только 1 февраля. Шведская администрация Новгорода из-за отсутствия в грамоте упоминания имени Карла-Филиппа, подозрительно отнеслась к этому документу и сочла необходимым переслать его в королевскую канцелярию в Стокгольм (там его несколько десятилетий спустя и мог найти Видекинд). Права действовать самостоятельно, без разрешения воеводы Якоба Делагарди, новгородский митрополит Исидор был уже лишен.
«Многажды» писали о приезде в Москву «великому господину Ефрему митрополиту» в Казань. Последняя из таких грамот была написана во время действия избирательного земского собора. Ее отправили от имени Освященного собора, Боярской думы и «всего Московскаго государства всяких чинов людей» 25 января 1613 года. Казанского митрополита Ефрема и хозяина Казанского государства «Никанора Михайловича» (дьяка Шульгина) просили «чтоб ему, великому господину Ефрему митрополиту, для государского обиранья, взяв собою духовных из всяких чинов выборных, крепких и разумных и постоятельных людей, сколько человек пригоже, ехати к Москве наспех». Для подкрепления соборного обращения было отправлено отдельное посольство во главе с архимандритом Ипатьевского монастыря в Костроме Кириллом. Вряд ли тогда уже было понятно, какую роль сыграет в недалеком будущем Ипатьевский монастырь в избрании Михаила Романова. Хотя на пути из Москвы в Казань архимандрит Кирилл мог рассказать о ходе царского избрания инокине Марфе Ивановне и ее сыну, если они в тот момент находились в Костроме (о чем тоже точно не известно). Последнее обращение в Казань снова оказалось безрезультатным, в Москве до последнего ожидали приезда митрополита Ефрема («и за ним, великим господином, и за советом Казанского государства всяких чинов людей государское обиранье продлилось многое время»), но потом все равно вынуждены были известить казанские власти об уже состоявшемся решении[752].
Во главе Освященного собора оказался ростовский и ярославский митрополит Кирилл (Завидов). Кирилл был архимандритом Троице-Сергиевого монастыря в царствование Федора Ивановича и Бориса Годунова в 1594–1605 годах, а с ростовской кафедры был смещен Лжедмитрием I. После этого он находился на покое в Троице. Сменивший Кирилла новый глава Ростовского митрополичьего дома митрополит Филарет — отец Михаила Романова, оставался в польско-литовском плену. Поэтому Кирилл был снова призван к церковному (и не только служению в прежнем сане ростовского и ярославского митрополита. Митрополит Кирилл хорошо знал многих знатных паломников в Троицу, входивших в Боярскую думу. Его почтенный возраст и преемственность личных связей с деятелями времен последних «прирожденных» государей оказались востребованными. В возвращении митрополита Кирилла был еще один дополнительный смысл, так как на митрополита Филарета, после смерти патриарха Гермогена, смотрели как на местоблюстителя патриаршего престола. В отсутствие же Филарета делами церкви распоряжался митрополит сарский и подонский (крутицкий) Иона (Архангельский). У митрополита К