К концу пути (всего-навсего полторы мили[35]) она поведала все местные новости. Коммандер Лоуренс сломал руку, свою правую руку, и теперь ему очень трудно играть в бридж; страшная нехватка картошки – лавка торгует ею по карточкам; леди Харкнесс до того грубо обошлась с женой викария, что викарий не счел возможным обратиться к ней в ратуше, хотя пожертвования на ремонт зала церкви крайне необходимы, а леди Харкнесс всегда была таким щедрым источником; Прим, полосатая кошка, которую они считали котом и звали Патриком, вдруг принесла четырех котят, «так что теперь она Примроза, Прим сокращенно, – поясняла Мод. – Родила она их прямо на кровати у Сесили, что было для той ужасным ударом, но, конечно, повела она себя в этом отношении чудесно. По-моему, это все наши новости, – закончила она. – О том, что итальянцы сдались, вы, конечно, знаете».
Зоуи видела плакат в Ватерлоо.
Они добрались в конце концов до «Бедняцкого края», машина заползла в невероятно маленькую пристройку с односкатной крышей с одной стороны домика, служившую ей гаражом, после того как Зоуи вышла из нее, а ее багаж был с трудом извлечен с заднего сиденья.
Ее мать вышла из общей комнаты поприветствовать их. На ней было шерстяное платье пыльно-розового цвета с искусственными жемчугами времен окончания вуза. Она тщательно навела макияж: голубые тени и тушь на ресницах, яркая губная помада и персикового цвета пудра, которая посыпалась на Зоуи, когда они расцеловались. Было похоже, что целуешься с мохнатым мотыльком.
– Как же приятно, что ты выбралась сюда, – произнесла мать так вяло, что Зоуи в ее голосе различила однообразное удивление.
Ей полагалось пожелать поднять вещи наверх, разобрать их и «помыться» перед тем, как присоединиться к обеим женщинам в гостиной. «Вы в своей обычной комнате», – возгласила Мод сверху лестницы – будто был иной выбор. Но при трех спальнях его быть не могло, думала Зоуи, поднимая тугой запор на двери, который всегда застревал, когда замок впервые пытались открыть, и сразу попала под порыв холодного сырого соленого воздуха. Окно было раскрыто настежь: когда она спустится вниз, ее уведомят, что комнату проветривали, и каждая из двоих думала, что другая окно закрыла. Она упоминать об этом не станет. Комната была маленькой и узкой, места в ней хватало лишь для кровати, комода и стула. Висели темно-синие шторы, которые она, закрыв окно, задернула, и еще штора в углу комнаты, за которой можно было с грехом пополам повесить одежду. На стене над кроватью висел большой красочный плакат «Когда вы в последний раз виделись со своим отцом?», на комоде стоял все тот же керамический горшочек с осыпающимися бессмертниками. Она наведалась в туалет, развесила одежду и с подарками в руках спустилась к поджидавшим хозяйкам.
Потом все сидели у небольшого, не желавшего разгораться камелька, у всех были бокалы с шерри, и Зоуи отвечала на вопросы о здоровье Джульетты и семейства Казалет, а мать рассказала ей про то, как кошка родила котят на ее кровати. Мод наконец сказала, что должна пойти позаботиться об их ужине, и немного поспорила с матерью Зоуи, уверяя, что никакая помощь ей не понадобится. «Вы вдвоем радуйтесь компании друг друга. Я на кухне совершенно счастлива». Она закрыла дверь к ним, и наступила тишина, пока они с матерью лихорадочно соображали, чем ее нарушить.
– Мод чудесная, – возвестила мать, прежде чем Зоуи до чего-то додумалась.
– Она действительно, похоже, добра.
– Она всегда была доброй. Не знаю, что бы я без нее делала. – А потом, словно сообразив, что ее слова могут быть восприняты за некоторый укор, добавила: – Конечно, я бы справилась.
– Боюсь, тебе тут будет слишком тихо, – вновь заговорила мать. – Коммандер Лоуренс сломал руку, так что, боюсь, наш вечерний бридж будет не столь приятен, как обычно. Он сломал руку, пытаясь забраться на чердак.
– Ты же знаешь, мама, я неважно играю в бридж.
– Но я полагала, при всем том большом семействе, ты уже успела вдоволь наиграться.
– Они не много играют.
– Ой-ей. – Последовала пауза: кусок полена вывалился из огневой решетки, и Зоуи пошла водворить его обратно. – Зоуи, милая, надеюсь, ты не против, если я спрошу, но, конечно же, я так за тебя переживала…
– О Руперте известий нет, – поспешила она сказать. – Совсем нет. – Каждый раз, когда она приезжала, мать задавала тот же самый вопрос теми же в точности словами, и это было одним из того, что она выносила меньше всего. – Я уже обещала тебе, как только будет хоть что-нибудь новое, я тебе позвоню по телефону, разве ты не помнишь? – Пытаясь скрыть раздражение, она сбивалась на истерический тон.
– Дорогая, не сердись. Я не хотела тебя расстроить. Вот только…
– Извини, мама. Я бы предпочла не говорить об этом.
– Конечно. Я вполне понимаю.
Опять настало молчание, потом мать произнесла:
– Ты помнишь леди Харкнесс? Она приходила один раз выпить шерри, когда ты была тут, по-моему, это с год назад было. Очень высокая женщина с превосходной кожей? Так вот, она довольно несдержанно повела себя в разговоре с нашим викарием, должна с сожалением сказать, что он воспринял это не совсем правильно, отчего возникла некоторая неловкость. В плане общения, я имею в виду.
В этот момент Мод просунула в дверь свое обветренное лицо и сказала, что ужин готов.
Ужин был накрыт в крохотной комнатушке по соседству с кухней на шатком столике с раскладными ножками и состоял из котлеток размером со связанную тушку мыши – по одной каждой – с картофельным пюре и шинкованной капустой. Пока ели, Мод подробно расписывала, как готовить котлетки, если в твоем распоряжении всего четыре унции сосисочного фарша, хлебные крошки да зелень, а мать говорила, до чего же Мод распорядительна с питанием по карточкам. Затем последовали припущенные сливы в стеклянных мисочках (косточки девать было некуда). Зоуи захватила с собой карточки, предварительно посоветовавшись с миссис Криппс по поводу надлежащего вклада в питание на три дня. Ей приятно было думать о пачке имбирного печенья в своей комнате. Столовая не отапливалась, и ее беленые стены блестели от сырости. После ужина возникло небольшое препирательство из-за мытья посуды, в результате чего все три ринулись в маленькую темноватую кухню, толкая друг друга, унося оставшееся от ужина и принося нужное для завтрака. Мод предложила оставить все на столе до утра, мол, так будет гораздо легче. К тому времени, когда они вернулись в гостиную, огонь уже потух. Началось обсуждение на сон грядущий: вопрос, кто будет или мог бы помыться, горячей воды хватило бы на один раз, и обе ее хозяйки, казалось, единодушно уступали ее Зоуи. Был еще и вопрос, не хочет ли кто выпить горяченького, и, конечно, были еще и грелки, которые надлежало наполнить. Чайник был до того стар и в нем был такой слой накипи, что вечность требовалась, чтобы его вскипятить, к тому же он был настолько мал, что кипятка из него хватало всего на одну грелку зараз. В целом приготовления ко сну заняли остаток вечера, и лишь намного позже десяти Зоуи смогла закрыться в своей комнатке. «А это только среда, – подумала, – впереди еще четверг и пятница полностью и половина субботы». – И она считала оставшиеся часы, грызя печенье и прижимая к животу горячую грелку.
Этот приезд походил на все остальные, с той только разницей, что с нею не было Джули: было легче, зато значительно скучнее. Они совершали, по выражению ее матери, небольшие прогулочки; коммандер Лоуренс с женой и лабрадором навестили их к чаю. Лабрадор вежливо стоял, если к нему обращались, и размахивал увесистым хвостом, сшибая время от времени твердое печенье со столиков и тут же проглатывая их – как не бывало. Коммандер говорил, что пес плохо себя ведет, хотя обычно он не такой, однако от какой собаки можно дождаться полного послушания. Рука у него была на перевязи, отчего, по его словам (произнесенным после того, как бравый капитан со всеми подробностями описал Зоуи обстоятельства, при каких руку сломал), он чувствует себя кем-то вроде Нельсона.
Лифы матери понравились, зато корсаж вызвал сомнения. «На самом деле, мне таких два нужно бы, – сказала она, – чтоб толк был. Иначе я могу простудиться, пока он стирается».
Они нанесли обычный визит мисс Фенвик и ее матери, которая, как не раз повторила Мод, просто великолепна для своего возраста. Было ей девяносто два года. Мисс Фенвик большую часть утра потратила на мытье и одевание матери, на то, чтобы втиснуть ее в огромное кресло, которое старушка заполнила собою, как объемистый мешок с песком. Была она практически лысая и все время носила красную шляпу, одну сторону которой пронзала усыпанная алмазами стрела. Под пышной юбкой из джерси ноги ее покоились на скамеечке, обутые в домашние шлепанцы, которые формой своей напоминали, как не преминули бы заметить в семействе дома, старые широкие горошины. Беседовать с ней было трудно, потому как она была глуха как тетерев и не помнила, кто из присутствующих кто, даром что регулярно перебивала других довольно сердитыми расспросами, когда еще подадут поесть. В таких случаях мисс Фенвик всегда поясняла: «Мама и впрямь радуется случаю поесть».
Разговор при этом, если не вращался вокруг чуда древности миссис Фенвик, шел о том, что больше всего они утратили в сравнении с мирным временем, и в большинстве случаев это оказывалось едой. «Свежие сливки», – заявила Мод, она до того любит пирожные со свежими сливками – не говоря уж про клубнику со сливками. «Лимоны», – подала голос Зоуи, однако никто на нее особого внимания не обращал. Кстати о пирожных, заговорила ее мать, чего ей на самом деле не хватает, так это фуллерского торта с грецкими орехами, а мама, сообщила мисс Фенвик, на самом деле очень тоскует по бананам.
В конечном счете и этот визит подошел к концу, потому что мисс Фенвик сказала, что маме не нравится опаздывать к обеду. «Силы небесные, – подумала Зоуи, – до чего ж ужасно быть старой. Мне б уж лучше умереть, чем стать такой, как миссис Фенвик», – однако вслух она этого не высказала.