Уже перевалило за полдень, когда она избавилась от воды и убедилась, что пол надо отчищать, она в обморок падала от усталости и голода. Раскрыла все окна, входную и заднюю двери, пытаясь проветрить помещения, сама же направилась в кладовую найти чего-нибудь поесть. Нашлось немного чего: в то утро она как раз собиралась в еженедельный поход за продуктами, – одна лишь горбушка хлебного каравая да остатки хлопьев «виноградные орешки», но без молока, потому как последнее она дала Джейми с Сьюзен на завтрак. Приготовив себе чашку чая, она принялась за «виноградные орешки» с водой, еду довольно ужасную. Ей надо бы в магазин съездить, если она поужинать захочет, но она упрямо застряла на мысли отчистить пол. Когда она наполовину уже закончила, перестала идти вода из кухонного крана, попытки же включить насос и подкачать еще воды успехом не увенчались. Вода, должно быть, в аккумулятор попала, решила она, но это означало только одно: пол докончить она не сможет. Не сможет и ванну принять, а она вся в мерзкой грязи. А теперь еще и время было почти шесть вечера, и магазины давно закрылись. Она пошла забрать оставленные в гостиной половые тряпки и жесткую щетку для оттирки пола, поскользнулась на остатках куска мыла, каким пользовалась, и подвернула колено. Это уже было слишком. Она рухнула на пол и залилась слезами.
Такой и нашел ее Эдвард (она не слышала, как его машина подъехала по дороге, поскольку над домиком ревело множество самолетов).
– Девочка моя! Дорогая! Диана! Что стряслось?
От потрясения, что видит его, от его внезапного появления она заплакала еще сильнее. Он склонился помочь ей, но, когда она попробовала встать, в колене резануло так, что Диана вскрикнула от боли. Он поднял ее на руки и уложил на диван.
– Ты колено подвернула, – сказал он, и она кивнула – у нее зубы стучали.
– Вода кончилась. Я не смогла отчистить пол. – Это казалось ей таким горем, что она плакала не переставая.
Он снял с вешалки у двери ее пальто и накрыл им ее.
– У тебя есть виски?
Она покачала головой:
– Нет, мы в прошлый раз допили.
– Я привез с собой. В машине осталось. Ты лежи, не двигайся.
Все время, пока он ходил за виски, искал стакан, давал ей свой темно-зеленый шелковый носовой платок, придвигал стул, чтобы сесть рядом, он беспрестанно бормотал, утешая и ободряя: «Бедненькая моя, как же тяжко тебе досталось. Я приехал, как только смог. Пока я узнавал телефон этого паба… никак не могу вспомнить его название… ты уехала. Не понимаю, с чего это связь прервалась. Я вел себя по-скотски… после всего, что ты вынесла. Без сна, и, спорить могу, ты не обедала. Что тебе нужно будет после того, как ты выпьешь, так это хорошая горячая ванна, а потом я свожу тебя поужинать.
Однако в ответ она едва ли не раздраженно заметила:
– Не могу я! Я в ванну не смогу залезть. Да и воды больше не осталось. Ни капли.
– Тогда так. Я отнесу тебя в машину и отвезу в гостиницу.
Она чувствовала, как раздражение, растворившееся при его появлении в чистом облегчении, вновь начало сгущаться. Он, похоже, всегда считал, что все на свете можно решить немногими – преходящими – земными благами. Он вывезет ее на ужин, затем привезет обратно в это место одиночества, где она продолжит жить безо всяких взрослых бесед за рамками обмена словесами с лавочниками и тем мужиком, кто – будем надеяться – починит или заменит аккумулятор в наносе. Все будет, как было прежде: она останется одинока и бедна, станет все больше и больше тревожиться о будущем, становясь старше, и придет день, когда – она это знала – он бросит ее. Ей хотелось спросить: «А что потом?» – но что-то внутри осмотрительно остановило ее. Она чувствовала, что сражается за свою жизнь, и решила, что в данном случае лучше сделать притворный шаг, нежели ошибочный.
Она подняла на него взгляд, гиацинтовые глаза все еще купались в слезах:
– О, дорогой, как это было бы прелестно, ты даже не представляешь!
С той самой их первой встречи в поезде Зоуи чувствовала, что жизнь ее раскололась – не поровну – на две, нет, не половинки, а части. Были Джульетта, семейная жизнь Казалетов с ее лишениями, ее обыденностью, ее обязанностями и привязанностями – и был Джек. Джека было куда меньше: порождение беспорядочно урванных дней и ночей, – зато до того наполненных восторгами, любовью и удовольствиями, доселе ей неведомыми, что, казалось, именно им отдана бо́льшая часть ее внимания – и эта часть способна проникнуть ей в мысли в любое время, оттеснив все, что угодно. Поначалу, конечно же, такого не было: передумав ехать прямо домой и остаться в Лондоне, чтобы поужинать с ним, привлекательным незнакомцем, столь открыто выставившим напоказ свой интерес, она уверяла себя, что это наверняка волнующе и, возможно, будет забавно (сколько лет прошло, когда она в последний раз была в ресторане хоть с каким-то мужчиной!), а потому смотрела на это как на слегка бесшабашное развлечение. Не больше. То, что она обедала с Арчи (к чему она с удовольствием стремилась по той же причине), вдруг, похоже, не считалось. Они пообедали, но после она воспротивилась минутному порыву доверительно поведать ему о незнакомце, впала в рассеянность, не находя, о чем бы еще можно было поговорить. Арчи явил себя как сама доброта: принес подарок для Джульетты и с пониманием отнесся к ее нудной поездке к матери. Когда они пили из маленьких чашечек горький кофе в гостиной его клуба (кофепитие проходило главным образом в молчании), он сказал:
– Бедная Зоуи! Ведь вас мучит некое жуткое состояние неопределенности, верно? Хотите поговорить об этом? Ведь я ясно вижу, что дома вам этого нельзя.
– Не знаю, что и сказать. Разве что… вы ведь не верите, что на самом деле Руперт жив, так?
– Нет, не думаю, что верю. Слишком много времени прошло. Разумеется, возможно, он и… – Арчи оставил фразу повисшей в воздухе.
– Полагаю, чувства говорят мне, что я должна верить, что он жив. А я не могу. Но мне хотелось бы знать. От этого я чувствую себя совсем… ну… а-а, ладно…
– Разозленной, я бы решил, – подсказал он. – Простите, этот кофе ужасный. Хотите запить его бренди?
Позыв рассказать ему вернулся. Она сказала, что выпьет.
Ждала, пока официант принесет коньяк, и лишь потом принялась рассказывать.
– Просто мне захотелось поужинать с ним, – закончила она. – Понимаете, это показалось таким маленьким приключением.
– Да.
– Считаете, что это плохо с моей стороны?
– Нет.
– Единственное, я на поезд не успею.
Он порылся в кармане и достал ключ.
– Можете переночевать у меня, если хотите. Если в этом окажется необходимость.
– Арчи, вы добры. Вы не расскажете… никому… обещаете?
– Даже не думал об этом.
Уже на ступенях клуба он спросил:
– А чем вы намерены заняться до вашего ужина?
– О… хотела попытаться купить где-нибудь платье. Я к маме ни одного не взяла… подходящего, я имею в виду. – Почувствовала, что начинает краснеть.
– А ваш багаж?
– Сдала в камеру хранения на Чаринг-Кросс. Кроме очень маленького чемоданчика. – Туда она положила необходимое в вокзальном дамском туалете, чтобы, по крайней мере, наложить макияж и надеть свои лучшие туфли.
– Что ж, захотите переодеться у меня дома, милости прошу. Кстати, а вы адрес мой знаете?
– Хорошо, что вы напомнили. Не знаю.
Он достал свой ежедневник, приложил его к колонне портика, записал адрес и вручил ей его.
– Элм-Парк-Гарденз. Это возле Южного Кенсингтона. Не потеряйте мой ключ, хорошо? Не беспокойтесь о том, чтобы звонить. Просто приходите или нет, как получится. – Нагнулся и поцеловал ее в щеку. – Желаю хорошо провести время в любом случае.
Позже, когда такси везло ее к магазину Гермионы, она задумалась о том, почему это он, похоже, считает, что она может и не прийти. Уж не думает ли он, что она из того рода особ, что проводят ночь с полным незнакомцем, с кем просто идут ужинать? От мысли такой она по-настоящему возмутилась.
Оказалось же, любые сомнения, какие могли быть у Арчи, имели веские основания. Она провела ночь (или то, что оставалось от нее) в квартире-студии в Найтсбридж. «Мои намерения, – сказал он ей за ужином, – сугубо благородны. Я хочу соблазнить вас».
Тогда, за ужином, это попросту казалось дикой, хотя и лестной, задумкой: у нее не было никакого намерения, чтобы ему сопутствовал успех. «Я не ложусь в постель с людьми после первой же встречи с ними», – парировала она.
«А я не желаю делать с вами что бы то ни было, что вы привыкли делать с людьми», – в тон ей ответил он.
После ужина он повел ее в «Астор», где они выпили еще шампанского и танцевали. Купленное у Гермионы платье оказалось идеальным выбором, оболочкой из нежного черного шелка, обрезанной чуть выше колен, с низким квадратным вырезом и широкими бретельками, оно было прохладным и пленительным и стоило, она это чувствовала, каждого пенни из своих двадцати двух фунтов. Она воспользовалась предложением Арчи переодеться в его квартире, провела изумительные полтора часа, моясь, одеваясь, накладывая косметику на лицо, занимаясь прической: то поднимала волосы, то снова опускала и, наконец, подняла их и перевила жемчужными бусами (единственным украшением, которое было у нее с собой), соединив их в узел на макушке. Духов у нее не было, сумочки на выход тоже, одно только зимнее пальто, чтобы надеть прямо на платье, но приходилось обходиться этим. В тот момент она находила удовольствие во всем этом приготовлении себя к выходу в свет (как и во всем остальном), и, когда пришел Арчи, она парадом прошлась перед ним, словно он был ее родителем, от которого предстояло получить одобрение перед тем, как отправиться на первые танцы.
– Ей-право! – воскликнул он. – Это полтора платья, или, полагаю, можно бы сказать – половина платья. В любом случае выглядите вы чрезвычайно красиво. Хотите выпить перед отъездом?
Ей не хотелось. Встреча была назначена на семь. Оставив свой чемоданчик у Чарли, она на такси отправилась в «Ритц».