– Мне нравится ваша рубашка.
– Зоуи дала мне ее в выходные. Воротник и манжеты все износились, так что отцу они без пользы были бы, но если рукава закатать, то незаметно.
– Вы выглядите очень приятно. Привлекательно.
– Правда? Впрочем, с Полли мне не сравниться. У нее новое платье, желтое… такой цвет лимонных корок… с ее-то волосами смотрится – супер. Она пошла в Клуб реформ с дядей Хью. – Она посмотрела на него испытующе и отвернулась, когда взгляды их встретились. Он предложил ей выпить, и она попросила: только чтоб не джин с лаймом, ладно?
– Знаю, только его, похоже, и пьют девушки, только я его всегда терпеть не могла, вот и решила поменять.
– На что?
– Вы что бы посоветовали? У виски вкус резины, если вас мое мнение интересует, а единственный раз, когда я водку выпила, меня будто током ударило, а что еще есть, я не знаю. Ой, знаю. Я бы выпила темного коричневого хереса. Он мне и вправду нравится.
– Вы сегодня работали?
– А как же! Ноэль вовсе не считает, что сегодня какой-то особый день. Они даже не празднуют. Вечер проводят, читая вслух друг другу кого-то по имени Гэ эЛ Менкен[69]. Очень зрелый способ отметить мир, как считаете?
– Еще и чуточку скучноватый, на мой вкус.
– На мой тоже. Мы в самом деле пойдем к Букингемскому дворцу и будем жать, когда выйдут король с королевой? Они выйдут, как по-вашему?
– Думаю, вполне могут выйти. Такие ночи должны запоминаться.
Однако, пока они отужинали (как ему показалось, они сделали это достаточно рано), собравшаяся толпа была до того тесна, что им вечность потребовалась, чтобы подобраться поближе к дворцу, хотя все вокруг были настроены очень благодушно и мало-помалу все ж удавалось протискиваться поближе. Золотистые звездочки дождем сыпались из ракет, взрывавшихся в шафраново-лиловом небе, весь дворец был залит светом, вокруг памятника королеве Виктории люди водили веселый парный хоровод, пели песни, притоптывали ногами, а подальше, у ограждения, народ кричал, скандируя, вызывая короля. Людей были тысячи, настолько в самом деле много, и стояли они так плотно, что им весь вечер приходилось держаться за руки, чтобы их не оттеснили друг от друга, и порой им приходилось переходить на крик, чтобы друг друга слышать, порой же они просто пели то же, что пели все вокруг: «Земля надежды и славы»[70], «Боже, храни короля»[71], какие-то веселые танцевальные мелодии. Когда они увидели стоявшее на балконе и приветственно машущее королевское семейство, он решил, что для одного дня этого вполне достаточно, но ей хотелось подождать, пока они снова выйдут, Клэри была такая восторженная, что у Арчи духу не хватило отказать ей. В конце концов, много позже, чем стемнело, на балкон снова вышли король с королевой, но уже без принцесс. «Полагаю, их, бедняжек, спать отправили», – хмыкнула Клэри. И после этого согласилась, что им пора отправляться домой.
– Вам лучше со мной вернуться, – сказал он тогда. – Я ближе живу, чем вы, а такси нам не найти.
На углу Гайд-парка он сказал, что ему нужно чуточку посидеть, а потому они зашли немного в парк, что тянулся до Найтсбриджа, нашли свободную скамейку, и он закурил. И вот тут-то она и сказала ему, что знает про Полли.
– Всплыло все оттого, что я никак понять не могла, почему нам все троим нельзя было провести этот вечер вместе. Бедняжка Полл, она заставила меня пообещать, что я не стану смеяться. Будто я стала бы смеяться над тем, что так серьезно для нее. Хорошо, что она мне рассказала, а то я уже давно понимала, что что-то шло не так, а сегодня напомнила ей, что мы заключили договор – вечность назад – рассказывать друг другу все важное. И конечно же, когда она это вспомнила, то вынуждена была рассказать мне. Забавно, правда? Знаешь, что есть нечто совершенно смехотворное, но если видишь, что кому-то другому от этого совсем не смешно, то почти кажется, что и впрямь смеяться нечему.
– Вас это так насмешило?
– Ну-у. Ну, не то чтобы кому-то не стоило бы влюбляться в вас, только им бы быть поближе к вам по возрасту, разве не так?
Он открыл было рот, чтобы много чего высказать, но опять закрыл его.
– Полагаю, вам я кажусь невероятно древним.
– Нет, не невероятно, совсем нет. По сути, с тех пор, как я впервые вас увидела, вы, похоже, совсем не постарели.
– И на том спасибо.
Им друг друга не было видно, поскольку уже стемнело, а ближайший уличный фонарь светил где-то в метрах поодаль. После короткого молчания она произнесла:
– Простите.
– За что?
– За что, не знаю, но чувствую, что обидела вас. Я и в самом деле сказала Полл, что считаю, что вы не из тех, кто женится.
– Серьезно?
– Ну, мол, вот он вы – ни на ком не женатый. Это я для того, чтобы помочь ей одолеть это. Одолеет, конечно, только она в это не верит. Люди же одолевают, ведь так?
– Одолевают то, что любят?
– Если это безнадежно.
– Ах да, мне стоило бы думать, что обычно так и бывает. Я искренне сожалею о том, что с Полли произошло. Вы же знаете, я так к ней привязан.
– Она знает, но говорит, что это не та привязанность… Я это понимаю. Понимаю, что жгучий антагонизм может стать лучшим началом.
Некоторое время спустя произнесла:
– А у вас хрипящий смех, Арчи.
Он же бросил бездумно:
– А вы – да.
– Да, что?
– Повзрослели за время, что я вас знаю.
– А-а! – тут же воскликнула она. – Понимаю, что вас гложет. Вас гложет то, что я намекаю, будто вы старый. А я только то и имела в виду, что вы куда как стары для Полли.
Им, пожалуй, предложил он, лучше опять начать ковылять домой.
Когда наконец они добрались, ей захотелось выпить какао, а потому он велел ей укладываться в постель, а какао он ей принесет.
Она сидела в его постели в его пижамной рубашке, и лицо у нее было такое, будто его оттирали водой с мылом.
– Я воспользовалась вашей зубной пастой и своим пальцем. Думаю, вы возражать не стали бы.
Он вручил ей кружку и присел на край кровати – снять нагрузку на ноги.
– Знаете, что мне это напоминает?
– Конечно же, нет. Что?
– Когда я была совсем маленькой… ну, лет тринадцать… у Невилла случился приступ астмы, потому что, по его словам, я его разбудила, потому как мне дурной сон снился, и он ушел к Эллен. Вот. Пришел папа с кружкой горячего молока, а я не хотела пить из-за пенки, так он вынул ее и съел у меня на глазах. То было свидетельство любви, правда?
Он глянул на сморщившуюся поверхность жидкости в кружке, потянулся двумя пальцами, вытащил пенку и съел ее.
– Вот, – сказал. – Вы по-прежнему любимы.
– Не обезьянничайте, – выпалила она, но глаза ее так и лучились душевным теплом и радостью. Она выпила немного какао и отставила кружку в сторонку на тумбочку.
– Мне с вами кое о чем поговорить бы надо, – заговорила она медленно, словно бы не вполне была уверена, о чем именно, – кое о чем про папу. Ну, обсудить, понимаете? – Она согнула ноги в коленках и обхватила их руками: держит себя в руках, подумал он, чувствуя, как в нем поднимается волнение.
– Хорошо, – произнес он, придавая голосу оттенок веселости и спокойствия.
– Вам незачем волноваться, Арчи. Тут такое дело. – Клэри глубоко вздохнула и быстро-быстро выговорила: – После вторжения в прошлом году, понимаете, я думала, что он обязательно вернется, то есть немцев-то уже не будет, чтоб помешать ему. А потом, когда он не вернулся, я думала, что он, наверное, работу получил, с войной связанную… не знаю, какую, но какую-нибудь… и это значило, что ему придется задержаться до того, как мир настанет. Теперь он уже настал. И вот я о чем подумала. Может, будет лучше установить какой-то день, и, если он к тому дню не вернется, мне придется понять, что он не придет никогда. Думала я над этим долго, и, когда на прошлые выходные Зоуи попыталась отдать мне все его рубашки, я взяла только те, что были по-настоящему поношенными, потому как взять остальные – это было бы как смириться. Вот я придумала: если я заключу что-то вроде уговора с вами и назначу день, то это было бы разумно. – На слове «разумно» глаза ее наполнились слезами. Клэри откашлялась. – Я подумала, чтоб этот день легко запомнился нам обоим, путь это будет ровно через год. Как вам?
Он кивнул и сказал:
– Идея хорошая.
– Странно. Я ведь ужас как помнила о нем ради себя. Потому как я очень сильно тосковала по нему. Только, похоже, обернулось это во что-то другое. Да, я, конечно же, тоскую по нему, только я помню больше ради него, потому как хочу, чтоб была у него хорошая жизнь и вся целиком… чтоб не прервалась. Это вовсе не значит, что я не люблю его по-прежнему.
– Я знаю. Знаю, что любите. По-моему, – говорил он, явно с трудом подбирая слова, – именно это происходит, когда взрослеешь, и любовь твоя взрослеет с тобой.
– Более взрослая, хотите сказать?
– Более зрелая, – ответил он, улыбаясь ее любимому словечку. – Я знавал немало взрослых, которые отнюдь не отличались зрелостью.
– Правда? – Он видел, с каким наслаждением впитывала она это новое и явно приятное представление.
Теперь вспомнилось, как, когда он предложил расстаться и поспать, она произнесла: «В конце концов, милый Арчи, у меня всегда есть вы», – и повернулась к нему лицом, подняв его для поцелуя на сон грядущий… как девочка, кому и до тринадцати еще далеко.
Нога ныла. Наверное, он стареет: так ли это? Война окончилась, теперь он мог бы вернуться к солнцу, во Францию, к живописи: вернется ли? Он так долго, как, очевидно, и все остальные, думал о конце войны как о начале какой-то новой и чудесной жизни или, по крайней мере, как о возобновлении той, старой и удобной. Теперь же он раздумывал, окажется ли она такой для большинства людей. Он думал над тем, что Хью поведал об Эдварде, и пытался представить себе, как Вилли справится с тем, что осталась одна, если такое произойдет. Он думал о том, что Дюши придется оставить любимый ею садик, если они вновь станут жить в Лондоне, а ведь дом этот наверняка окажется чересчур большим для них, как только все отпрыски вновь разъедутся по своим собственным домам. Он думал, как Зоуи примиряется со смертью и мужа, и любимого: стойкость ее его трогала, – но потом он подумал, что все они из рода смелых, и Дюши с ее стоическим принятием утраты Руперта, и Бриг с его доблестной решимостью не поддаваться слепоте, и Полли с ее мужеством признаться ему в любви и вос