С разливом бедственным сравню вино,
Мужей могучих валит с ног оно.
Живое тело — это дом души,
Храм — где бессмертный свет горит в тиши.
Все сокрушает ливневый поток,
Ломает и лачугу и чертог.
А пьянство неумеренное — тьма,
Гасящая бессмертный свет ума.
Коль на свечу хоть капля попадет,
Дрожащий огонек свечи умрет.
Но диво — винопийца день за днем
Привык свой светоч заливать вином.
Не только жар в мангале потушить,
Способен ливень и маяк залить.
Плеснув воды на тлеющий сандал,
Ты видишь — жаркий уголь черным стал.
Кто веселить себя привык вином,
В мрак погружает свой духовный дом.
Скажи: вино — огонь, что создал бес,
И может сжечь посев семи небес.
О смертный, ты на плоть свою взгляни,
С сухой соломою ее сравни!
Страшись, не затевай с огнем игру,
Иль кучей пепла станешь на ветру.
Вино, огонь родящее в крови,
Огнем геенны адской назови.
Прозрачно, чисто, как вода, вино,
Коварным обольщением полно.
Оно играет искристо, маня
Пленительным сиянием огня.
Четыре свойства у огня того;
Печальна участь пленника его.
Четыре элемента существа
На том огне сгорают, как трава.
Сгорают тело, чувство, разум сам,
Сгорают честь, и вера, и ислам.
Того огня ничем не потушить
И никакой водою не залить.
Ведь ливнями шумящий небосвод
Им порожденных молний не зальет.
Вот так же бурный дождь апрельских гроз
Не может погасить сиянья роз.
Но в том светильник жизни не зачах,
Кто искренне раскается в слезах,
И только эти слезы, может быть,
Способны пламя ада потушить.
Слеза мольбы на желтизне щеки
ильней потока яростной реки.
Кто плачет, полон веры и любви,
Слезу его жемчужиной зови.
У плачущих в раскаянье людей
Слеза любая жемчуга ценней.
Кто кается на людях, тем не верь:
Прощения для них закрыта дверь.
Неискренен в раскаянии тот,
Кто руку на святой Коран кладет.
Не верь ни воплям, ни потоку слез
Того, кто кается, страшась угроз.
Кто предан истине всем существом,
Не волен тот в раскаянье своем.
В душе всегда хранит он божий страх
На трудных испытаниях путях.
Пусть — по незнанью — он в грехе живет,
Раскаянье само к нему придет.
Несовершенство чувствуя свое,
Он плачет, истребляя бытие.
И, грозный счет ведя делам своим,
Рыдает он — отчаяньем томим,
Но, милостью небесной огражден,
Как золото из тигля, выйдет он.
Свет красоты бессмертной возлюбя,
Откажется от самого себя.
И он в своем раскаянье найдет
Неисчерпаемый исток щедрот.
Сам человек — что может сделать он,
Коль силой высшею не одарен?
Без помощи таинственной ее —
Увы — ничто раскаянье твое.
Под вечным светом очищай себя!
От вечной тьмы оберегай себя.
Молись, чтоб совести твоей скала
Всегда несокрушимою была.
Ведь совершенный сердцем человек —
Гора неколебимая вовек.
Друг! Не своим желанием живи,
А волею божественной любви.
ГЛАВА LIIШЕСТНАДЦАТАЯ БЕСЕДА
ГЛАВА LIVСЕМНАДЦАТАЯ БЕСЕДА
Когда апрель прекрасный наступил
И миру всю любовь свою явил,
Нам ветерок с нагорий и лугов
Принес благоухание цветов.
Он ветви гибкие плакучих ив
Шуметь заставил, до земли склонив.
Им подмести велел он пыль с земли,
А тучки землю поливать пришли.
Вот молнии сверкающий аркан
Весь облачный перепоясал стан.
Гром отгремел, весенний дождь прошел,
Рейхан благоухающий расцвел.
В саду, обильно политом, возник
Из черной почвы синий базилик.
И этот цвет полмира охватил,
Как сферу синюю цветник светил.
Росток рейхана, ростом как дитя,
Смеется, юной красотой блестя.
Весна, свое являя колдовство,
Готовит благовонье из него.
Покрылось поле травяным ковром,
Цветы рейхана — гурии на нем.
Раскрылись розы в свежести ночной,
Роса их льется розовой водой.
И дремлет, в сновиденья погружен,
Младенец — нераскрывшийся бутон.
Тюльпан в степи так весело плясал,
Что ветер шапку у него сорвал.
Цветы, как дети, вкруг зеркальных вод
В саду образовали хоровод.
И в пляске круговой они идут
И песенку «Гульходжа-Гуль» поют.[22]
И так же все похожи на детей
Травинки, обступившие ручей.
Как звезды на высоких небесах,
Цветы красуются на деревах.
И все живущие изумлены
Величием цветения весны.
Как будто не ряды дерев цветут,
А хороводы девушек идут,
Чтоб красоту их видели поля,
И горы, и холмы, и вся земля.
Дни эти — пир, и блеск, и торжество
В полях, в садах — цветущего всего.
Но несколько ночей и дней пройдет,
Наступит новый времени черед.
Когда возникнут завязи плодов,
Осыплет ветер лепестки цветов.
Зазеленеет на ветвях листва,
Заплещет, как стоустая молва.
Знамена бело-красные падут,
Зеленые знамена расцветут.
Шелка цветные сбрасывая, сад
В зеленый облачается халат;
Взамен жемчужин — изумруд блестит,
А вместо красных лалов — хризолит.
Цвет яблонь в стекловидных лепестках
Покрылся ржавчиной на всех ветвях.
И вот сквозной листвой блистает сад,
Как Хызр, надев зеленый свой халат.
Темнее ночь в тени его густой,
Его роса — родник воды живой.
Как молодая пери, скажешь ты,
Сад полон неги, томной красоты.
В зеленый шелк одеты все сады;
На шелке, вместо пуговиц, плоды.
Деревья — в пуговицах золотых,
В жемчужинах, в рубинах дорогих.
Плоды айвы, как золото, горят,
А яблоки — как жемчуг и гранат.
Инжир благоухает, словно мед,
И груши налились прозрачней сот.
Под кровлей виноградной, в знойный день,
Где зреют гроздья, — сладостная тень.
Я этот сад, что полн творящих сил,
С великим бы художником сравнил.
Он словно рай, блистающий в тиши,
Он словно жизнь разумная души.
Когда плоды садовник соберет,
Сад станет как беззвездный небосвод.
Торчат нагие ветви без плодов;
Он как жемчужница без жемчугов.
Прекрасный сад разграблен до конца,
Нет у него жемчужин для венца.
Усильем созданные жизни всей —
Плоды надежд оборваны с ветвей.
А ветви без плодов ты назови
Людьми, в чьем сердце нет живой любви.
Грусть каждой обнаженной ветви той
Сравнима лишь с душевной пустотой.
Мне кажется — болеют дерева:
Желтеет и чернеет их листва.
Желтея в муках, как меджнун больной,
Листву роняет ветка над водой.
Она согнулась, словно буква «даль»,
От безнадежности ее печаль.
С плакучих ив, как ливень медных стрел,
Под ветром вихорь листьев полетел.
Листва сама пожелкнуть не могла,
Ее печаль огнем своим сожгла.
Спалил листву, как пламя, листопад,
И только сучья черные торчат.
Листки последние — клочки парчи —
Декабрьский ветер оборвет в ночи.
Печален сад безлиственный, нагой…
Земля покрыта тлеющей листвой.
В долинах, защищенных гранью гор,
Кой-где желтеет лиственный убор.
Но и туда дыханье января
Доходит, разорение творя.
Стоят ряды деревьев, — о тоска! —
Как черные индийские войска.
Стоят деревья голы и черны,
Как толпы пленников обнажены.
Они скрипят и стонут на ветру
И, леденея, стынут поутру.
А листья, если в ворох их сгребут,
Лишь на костер для сторожа пойдут.
В ад превратился светлый райский сад;
Ад с ним в сравненье — райский вертоград.
Мне наших дней весна и листопад
Напоминают чем-то этот сад.
Ведь каждый человек, едва рожден,
Как бы сияньем утра озарен.