И как-то объясняют ответ или это просто так считается?
Так считается. Это стереотип, который, как флажок, выкидывается в ситуации сравнения. Как это, сравнивать их и нас — понятно, что мы лучше! А раз лучше, так уж во всех отношениях, и школа наша лучше. И такое противоречие никак не смущает респондентов, для них это ответы на совершенно разные вопросы. Большинство признает, что отечественные школы и вузы дают образование хуже как раз по тем областям, которые молодежь считает самыми актуальными, перспективными. Молодые люди хотят быть бизнесменами, компьютерщиками, юристами, менеджерами, а тут дело поставлено плохо. На Западе, считают многие, — хотя это умозрительное представление, ведь Запад на зубок пробовали единицы, — этим профессиям учат лучше. Но… все равно, у нас лучше.
Короче говоря, общий тип отношения к учебе адаптивный: приспособиться, вытерпеть, получить диплом и дальше претендовать на более или менее престижную работу, потому что вуз все-таки связывается с качеством работы. Вот тут важный пункт. Мы же спрашивали об отношении не только к учебе, но и к более широкому кругу ценностей. Что самое важное? И чего не хватает? Ответ таков: самое важное — деньги, и не хватает тоже денег. Хорошая работа — что это такое? Ответ: хорошая работа та, которая дает хорошие деньги. Что такое хорошее образование? Такое, которое дает возможность получить хорошую работу и в конечном счете хорошие деньги. Другие ценности, упоминания которых, казалось бы, можно было ожидать: знания, расширение кругозора, возможность себя реализовать — расцениваются как чужие. Может, это ценности родителей, интеллигенции, но они чужие для большинства учащихся и даже отучившихся. Не это определяет отношение к жизни и к учебе. А определяется все в конечном счете тем, что нужно получать хорошие деньги, и такие возможности невелики. К тому же они ухудшаются. Раньше вроде были лучше, а теперь становятся все хуже и хуже.
Но все-таки путь к хорошему заработку лежит через образование?
Да. Но для кого? Сорока пяти процентам опрошенных в принципе достаточно среднего образования. То есть почти половина страны не настаивает на том, чтобы получать еще и высшее. Из когорты 15–29-летних только четверть, 25–26 %, собираются поступать в вузы или уже поступили. Высшее образование — это, может быть, даже не единственный путь к хорошей работе. Больша́я и даже бóльшая часть россиян считает, что дело, во-первых, в опыте, а его можно получить и без образования, и, во-вторых, в везении, удаче, деньгах, которые можно вложить в то, чтобы найти место получше, в знакомствах. Иначе говоря — это уже обобщение социолога, — большинство не связывает отношение к жизни в целом и к учебе в частности с личным усилием человека. Жизненный успех не является результатом его усилий. Если так случилось, значит, повезло, сумел оказаться в нужном месте в нужное время, были родители, которые смогли дать деньги, или у них были знакомства, связи и т. д. Такая картинка.
Какая же тогда мотивировка у той четверти, которая идет в вузы?
Потянуть время до полного взросления, завести знакомства, осмотреться и найти, что получше, оказаться за пределами городка или села, откуда отправился учиться, обрести связи, найти мужа. Подытоживая, можно сказать, что примерно каждый десятый — это в лучшем случае — из учащихся или собирающихся учиться в вузе реально заинтересован в качественном образовании. Около двух третей не сильно вкладывались в учебу, примерно у 60 % и возможности не было что-то дополнительно делать, выбирать, формировать круг дисциплин, которым стоит обучаться, повышать качество этого обучения, но и большая часть тех, у кого такая возможность была, этим не воспользовались, считая, что достаточно того, что есть. Поэтому платность расценивается скорее как цена доступа к образованию, получению диплома и обретению статуса человека с образованием, но не качества образования.
А в чем тогда ценность этого статуса?
Ну, другая эпоха все-таки. Существует стереотип, что сегодня без образования нельзя, нельзя надеяться на хорошую работу, положение…
Это стереотип того меньшинства, которое идет в вузы?
Да, конечно. Получается, что жизнью правит сила инерции, привыкания, претерпевания, и только, условно говоря, для 6–8 % той когорты, которая учится или может обучаться в высшей школе, становятся важны проблемы качества. Тогда они начинают ставить на второе образование или на поступление в аспирантуру, магистратуру.
Есть очень остро ощущаемый в средней, а потом и в высшей школе разрыв между школой и жизнью. Опыт разный: мало ли, чему там в школе учат — на улице все совсем по-другому! Нас учили тому-то, а на рынке труда спрашивается совершенно другое. Мы получали такие-то знания, а оказывается, надо было другие. Этот разрыв в конце концов воплощается в разрыв между учениками и учителями, хотя большинство нынешних и бывших студентов оценивает свои вузы достаточно хорошо, лучше, чем школу.
Потому что это молодость, лучшие годы?
И поэтому тоже, а потом, если не требовать ничего другого, то и так жить можно. На необходимость что-то делать должно было бы наталкивать какое-то недовольство, неудовлетворенность. Тогда человек старался бы найти другого преподавателя, перейти в другую группу, в другой вуз и так далее, но до сих пор в России все это достаточно жестко, проблематично и требует очень больших трудов. Даже если хочешь устоять на месте, надо сильно бежать, а уж чтобы куда-то вырваться, надо нестись просто с немыслимой скоростью. На это многие не считают себя готовыми. Почему не собираетесь в вуз? — Ну, на это моих знаний не хватит. Или: тут нужны деньги, а у меня таких денег нет. Вот две обычные причины того, почему молодые люди не идут в вуз. В результате почти половина группы, которая вполне могла бы туда пойти, довольствуется тем, что есть.
Как соотносятся такие цифры с показателями в других странах?
Страна, где только четверть населения собираются поступать в вуз, не может считаться развитой и даже развивающейся. В США и Японии высшее образование получают от двух третей до трех четвертей молодежи, таковы нормальные показатели современной развитой страны. Те, которые имеем мы, подходят странам, которые то ли задержались в развитии, то ли адаптируются, то ли потеряли силу и энергию, чтобы хотеть чего-то большего. Мы и по другим нашим исследованиям знаем, что основные установки большинства населения России — адаптивные. Привыкнуть к тому, что есть, как-то устроиться, пусть даже ценой некоторого понижения запросов, но не радикального. Видимо, есть какая-то критическая точка, дальше которой люди не согласны идти. Но в целом наша страна — страна людей, привыкших привыкать. Иногда такой режим жизни как будто бы сменяется каким-то другим, но достаточно быстро все возвращается к прежней привычке, и тогда для большинства становится главным постараться не упустить свое, но слишком не зарываться, помня, что может стать совсем худо. Такая мерка — «лишь бы не было совсем худо» — значительно уменьшает волю людей, желание лучшей жизни, ведь если пугать человека, что может быть хуже, вряд ли он станет сильно вкладываться в то, чтобы стало лучше. Скорее, будет следить, чтобы быть не сильно хуже других людей своего уровня. Это синдром выхода из советского режима, когда, во-первых, отбито желание активно участвовать в жизни, которая от этого станет лучше, во-вторых, слабы связи солидарности за пределом очень узкого круга своих, и в-третьих, очень высока степень отчужденности от любых институтов, составляющих общество, степень недоверия ко всем им, от суда до парламента, от милиции до ЖЭКа. Это все «они», это все чужое. В таком контексте оказалось, что надеждам начала 1990-х годов — в сфере образования это были надежды на новую, альтернативную среднюю и высшую школу — почти что не на что опереться в смысле человеческого материала. Нет критической массы людей, готовых воспринять другое отношение к делу, включиться не просто в личную гонку за карьерой, преуспеванием, а в работу школы или института и попробовать сделать ее лучше. И система опять начала прокручиваться, а потом вернулась в прежнее состояние, чуть-чуть изменившееся в лучшую сторону за счет некоторого количества более образованных людей или некоторого количества молодежи, которые лучше, чем мое поколение, знают иностранные языки, чуть-чуть лучше относятся к Западу и к тому, что можно взять с Запада, хотели бы поехать туда учиться или стажироваться. И последнее — очень важен этот разрыв или барьер: наше и чужое, Россия и Запад, постоянное сопоставление: мы лучше или мы хуже. По опыту получается, что у нас хуже, но нельзя же допустить, чтобы это было, и в порядке компенсации появляется надуманный довод: мы особенные. Невероятно велик разрыв и между центром и периферией страны, а периферия в России огромная, за пределами московского Третьего кольца теперь уже начинается большая периферия с редкими островками какой-то другой жизни, по большей части в зонах, примыкающих к нефтяной или газовой трубе… там арыки, там вода, там уже пальмы растут, а все остальное — пустыня. По данным этого опроса мы видим, что проблемы доступности образования, которые были пять, а то и десять лет назад, нисколько не решены и даже обострились, возникло новое неравенство, связанное не только с тем, что ты с периферии и тебе недоступен столичный вуз, но и с тем, что даже если ты в столице, у тебя нет денег, которые надо заплатить за хороший, престижный вуз, чей диплом будет что-то значить на рынке труда. Люди не питают никаких иллюзий и ориентированы на то, чтобы притерпеться, а если есть хоть какие-то ресурсы, пристроиться, но в одиночку. Работать же на систему, на институции, на то, чтобы поднимать весь уровень и свой вместе с ним, и наоборот, поднимать свой уровень, с тем чтобы и общий поднялся, практически никто не хочет.
Однако нельзя сказать, что все пути к хорошему образованию для одаренных людей, даже с периферии, даже не имеющих больших мате