Лишь 8 % людей с высшим образованием и 6 % 18–24-летних россиян читают больше 5 книг в месяц. 6 % респондентов читают в интернете тексты по специальности. Учебные тексты ищут в сети 6 % (среди молодежи — 18 %).
При этом 72 % респондентов в 2009-м были довольны своим чтением. 82 % респондентов (76 % среди молодежи) довольны своим образованием. Только для 7 % молодежи хорошая работа — это высокотехнологичная работа. Только для 14 % молодежи хорошая работа — та, что дает возможность видеть страну и мир. Только 5 % студентов связывают понятия «хорошее образование» и «ориентация на мировой уровень науки». Качество вузовских учебников в РФ-2008 волновало 6 % учащихся.
Совсем уж к слову: телевидение ежедневно смотрят 83 % респондентов «Левада-центра». Денег в 2009-м не хватало 72 % опрошенных. А прав и свобод — 4 %.
Видимо, в «пореформенные» годы постсоветское общество разделялось и на тех, кто искал и нашел в новом времени новые образовательные возможности, — и на тех, кто не мог этого делать. Или не хотел.
И разница в культурном капитале стала так же резка, как в доходах.
А численное соотношение «богатых» и «бедных» видно по опросам.
Борис Владимирович Дубин — руководитель отдела социально-политических исследований «Левада-центра», ведущий социолог чтения в РФ, проницательный аналитик образовательной сферы России и ее эволюции.
Цифры, названные выше, опубликованы и осмыслены в его работах. Эти же данные (то бишь интеллектуальную температуру социума РФ-2010, анамнез, прогноз и терапию) Борис Дубин комментирует в «Новой газете».
Борис Владимирович, в 1960–1980-х культ книги и образования казался всеобщим. Перестройка усилила его. Как же он «слинял в три дня»?
Я думаю, что время, которому положено начало при Горбачеве, закончилось очень давно — в 1993–1994-м. Дальше пошла, как сказал поэт, «другая драма». Началось разочарование в идеях, которые предлагала предыдущая власть. Причем по массовой интеллигенции «шок» 1992–1993 годов ударил сильней, чем по другим слоям. И даже не из-за того, что лишений было больше.
Жесткое время столкнулось с «легендой интеллигенции», с ее завышенными представлениями о своей роли в обществе, о своих возможностях, влиянии на власть, о своем мобилизационном потенциале.
И оказалось: потенциал скромней, чем в легенде интеллигенции значилось. Открылись вещи, которые больно и неприятно проговаривать — проще от них уйти.
Идеи конца 1980-х и начала 1990-х — нужно создать, можно создать, и мы вот-вот создадим альтернативную систему образования, свободную печать, другую, общественную сеть библиотек, иное кино и телевидение… они ведь не были реализованы системно. Ни одна. Хотя при этом: везде есть точечные примеры очень успешного развития.
В Екатеринбурге с 1990-го действует негосударственный Гуманитарный университет — с отличной библиотекой (до белой зависти — по нынешним временам), с приглашением преподавателей из Москвы и Петербурга, с экономической уверенностью — и с явным духом свободы. В Перми энергичный молодежный «Мемориал»: у них есть и летние волонтерские лагеря для подростков, и даже что-то вроде интернет-телевидения: выкладывают на сайт лекции историков, например. Похожее движение (хотя и поскромней) есть в Сыктывкаре. В Саратове, в Самаре, в Нижнем Новгороде (где федеральной программой «Культурная столица Поволжья» руководит неутомимая Анна Гор) — везде окрепли отдельные институции, сумевшие использовать потенциал времени.
Но в целом лицеи, гимназии (хоть они и появились) не стали альтернативой государственной школе. Еще меньше качественных альтернатив высшей школе. Мечта о российских образовательных институциях, которые стали бы частью мировых, системно не реализована. Отчасти — но лишь отчасти — она воплотилась в РГГУ.
Кипели разговоры о радикальной реформе высшей школы. А выяснилось: система может трансформироваться не меняясь. Может увеличить нагрузку на всех преподавателей без изменения их состава. Может изготовить и провести через ВАК массу новой учебной литературы (в том числе и по новейшим специальностям), уровень которой ниже всякого разумения.
Я как-то видела два новых учебника по очень «горячему» предмету. Из МГУ и из Кембриджа. У нас самым свежим был источник 1974 года, у них — 2009 года издания. По плотности информации книги различались на порядок.
Учебник МГУ тогда много хвалили, он и в топ-лист «Non/fiction» попал. Учебник Кембриджа был выписан без проблем через «Amazon». Правда, 19-летний владелец истратил на него свой месячный заработок. Но куда б он делся? В библиотеке родного факультета такой книжки нет до сих пор.
Думаю: это точечный пример системной беды. Или хотя бы частой.
…И оказалось: несмотря на скудеющие библиотеки и прочее, можно заставить население все больше и больше платить именно за тот уровень, какой есть. Не за возможность выбора. Не за качество. А просто за то, что это есть.
Пятьдесят один процент студентов в России сегодня — «платники». При этом, по данным статистики, профессорский корпус почти не менялся с 1980-х. Он стареет. Отстает от мировой науки. Не ведет собственных исследований.
Но отставание от мировой науки волнует только 5 % студентов. Лишь 9 % озабочены недостатком иностранных преподавателей в вузах России. И лишь 10 % недовольны качеством образования в целом.
Помните бунт студентов соцфака МГУ из-за качества преподавания? И попытки деканата его объяснить и интригами врагов — и чуть не мировой закулисой? А больше и прецедентов не было. Почему?
Очень многие из нас другого качества образования и не знают. Никогда не имели — и потому не могут предположить, что его можно иметь, что на него можно ориентироваться. Весь советский период в закрытом обществе безальтернативность была ведущим принципом. И это работает до сих пор.
Работают и усталость, равнодушие, надорванность большой части населения. Сосредоточенная на себе, плохо понимающая большой мир и не сильно желающая туда войти власть. Состояние институтов, которые должны создавать и множить интеллектуальную элиту, — той же высшей школы.
И еще: как ни парадоксально, главная мифологема российского общества сегодня — деньги. В нашем новом мифе они всё могут. И их никогда не хватает.
То есть семьи считают данное образование хорошим уже потому, что за него плачено? И значит, плохим — за 7 тысяч у.е. в год — оно не может быть?
Скорее, работает другой механизм. Чего хотят студенты? Получить хорошую специальность. Какая это — хорошая специальность? Та, что дает хорошую работу. Какая это — хорошая работа? Семьдесят восемь процентов отвечают: та, которая дает хорошие деньги. Все, круг замкнулся.
А экономике «эпохи стабильности» нужны в лучшем случае сильные геологи, нефтехимики и металловеды. Ну и дистрибьюторы всего прочего.
По нашим опросам: подавляющее большинство студентов РФ не используют те возможности дополнительного образования, которые все же есть. (В рамках этой логики оно и естественно.) Правда, 60 % говорят, что у них таких возможностей не было. Но среди тех, у кого были, — воспользовалась ими лишь треть.
По другому нашему опросу — у 40 % подростков-реципиентов была возможность учиться в гимназиях, лицеях, спецшколах. Воспользовались — 6 %.
Невзирая на прямую вроде бы связь качественного образования с позицией на рынке труда, со статусом, — по данным «Левада-центра», только 6–8 % тех, кто сейчас учится, хотят получить реальное, качественное образование.
Почему?
Дело ведь еще и в типе общества, в его представлениях о человеке, о самых разных вещах, вроде бы не имеющих прямого отношения к качеству знания.
За нашим социумом не стоит идея жизни как роста, жизни как увеличения собственного потенциала и потенциала окружающих. У нас не проповедана идея качества, идея совершенствования. Респект к тем, кто сам готов вытащить себя, как Мюнхаузен, из болота, за волосы. Общее признание ценности их усилий.
Я бы так сформулировал для себя ноу-хау развитых обществ: видимо, в них система представлений, которая формирует самого человека, его представления о себе и о другом, формирует общество (по крайней мере, его ведущие группы), держится на трех «с». Это самостоятельность, состязательность и солидарность.
Без самостоятельности в мире рабов и хозяев не может быть современного общества. Дух состязательности, альтернативы, выбора — без него нет динамики. А современное общество динамично, иначе оно не могло бы отвечать на вызовы времени. И наконец, солидарность — для человека современного общества солидарность не отменяет состязательности. Причем солидарность в устойчивых формах, воспроизводимых от года к году, от поколения к поколению.
А Россия все-таки очень атомизированное общество… В нем есть несколько серьезных ограничителей. В том числе чрезвычайная бедность населения. Не только деньгами, но и доверием, поддержкой усилий, позитивным расчетом на другого, желанием сделать лучше, чем было вчера и сегодня.
Да, все это следствия тоталитарного периода. Но они еще работают.
Поэтому нет ни ориентации на взлет, ни ориентации на единение с себе подобными. Только локальные, временные формы единения ради чего-то лучшего.
Наша проблема не в креативных способностях: они есть. А в организованности усилий, в поддержании их. В механизмах самовзращивания — как черты целого слоя, а не отдельных людей, семей или даже лицеев.
Но пока идеи и примера самовзращивания нет в опыте большинства.
В исследованиях «Левада-центра» есть подгруппа, которую мы рассматриваем как лабораторную: те, кто сейчас получил или получает второе высшее образование. Так вот, у подавляющего большинства из них родители закончили вуз, многие имеют ученую степень. Их домашние библиотеки значительно больше среднего размера по стране. Эти люди на порядок чаще говорят и читают на иностранных языках, бывали за границей.