И люди, которые сегодня занимаются литературой и искусством, тоже, скорее всего, не думают о себе в терминах «интеллигенции». Играть какую-то ведущую роль, роль образца нынешние люди с образованием не хотят. У них другая цель — занять соответствующее место, завоевать его. Для сравнения: в той же Германии в кругу самых влиятельных людей страны — выдающиеся писатели и известные журналисты. В нынешней же России никто не назовет вам писателя, который является властителем дум. Стадионы беснуются под взглядами эстрадных певцов, а не поэтов.
«Молодежь предъявляет запрос на будущее»
Впервые: Дружба народов. 2012. № 3 (https://magazines.gorky.media/druzhba/2012/3/boris-dubin-molodezh-predyavlyaet-zapros-na-budushhee.html). Беседовала Наталья Игрунова.
Борис Владимирович Дубин — российский социолог, культуролог, переводчик, руководитель отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады («Левада-центр»), заместитель главного редактора журнала «Вестник общественного мнения». Постоянный автор «Дружбы народов».
Собственно, весь этот разговор о том, как и чем живет современная российская молодежь, вырос из одной брошенной Борисом Дубиным реплики: «Если уж кто сегодня читает, так это молодые».
Молодежь в последнее время тянут на себя, буквально вырывают друг у друга из рук политики — «единороссы» опекают «Наших», Путин общается с байкерами и футбольными фанатами, в Татьянин день встречается с томскими студентами, Медведев в этот же праздничный день приходит на журфак МГУ, Прохоров тоже встречается со студентами — казанскими, «несистемная» оппозиция гордится, что на ее митинги выходят и студенты, и «офисный планктон», и молодые анархисты, Лимонов выводит на площадь юных «леваков»… Что за этим — стремление заполучить их голоса на выборах или молодежь становится реальной политической силой?
Ну, силой все-таки едва ли. Скорее, дело в изменении общего тренда во власти (хотя бы на словах): риторику стабилизации пытаются менять на риторику рывка, прорыва, сдвига и т. п. Соответственно, ориентация на молчаливое, малообеспеченное, а потому зависимое и послушное (впрочем, не без лукавства и недовольного бурчания) большинство — пожилых, с невысоким образованием, небольшой пенсией жителей небольших городов и сел, а они составляют свыше трех пятых взрослого населения страны, — то и дело сменяется обращением к меньшинству, но молодому, активному, образованному, умеющему работать и зарабатывать. Тем более что оно в самое последнее время начало проявлять себя и свою неудовлетворенность установившейся «стабильностью» — может быть, не столько в политическом плане (пока?), сколько в плане гражданском и, рискну сказать, как бы моральном, что ли. Речь идет о людях, которые хотели бы, чтобы их личность и достоинство уважали — власть же заточена под совсем другие отношения и к партнерству, насколько можно видеть, не готова. Но и в стороне, понятно, остаться не хочет, а желает, как всегда, возглавить: с одной стороны, это, мол, «результат путинского режима», а с другой — они «бандерлоги», прикатили-де на «ауди» и «шакалят у посольств», с третьей — нужно внедрять в них патриотические ценности, и тут, конечно, поможет православная церковь и т. п. Вот такой, как обычно, компот.
Знает ли о своей роли в обществе сама молодежь? Принято считать выросших в постсоветской России молодых аполитичными прагматиками. Что-то меняется? Жизнь допекла или вошли в «сознательный возраст» новые поколения?
Молодые жители России в целом не так уж разительно отличаются от российского социума в целом. Их ориентиры и оценки, если говорить в общем, близки к средним по населению (и это расходится как со стереотипными оценками большинства: «Они совсем другие» или «Мы были совсем другими», — так и с наблюдениями, выводами и ожиданиями исследователей молодежных движений на Западе, которые отмечают межпоколенческие конфликты и разрывы, формирование у молодежи особой «субкультуры» и проч.). Для российской молодежи, как и для социума в его большинстве, характерен достаточно низкий интерес к политике, низкий — даже ниже, чем у других групп, — уровень доверия ко всем политическим институтам, за исключением фигуры президента, низкий же уровень реального участия в политических и общественных инициативах при все-таки относительно высокой — на сей раз выше, чем среди населения, — оценке подобных инициатив как потенциальной общественной силы. Им, как и россиянам в целом, свойственна общая неопределенность, непродуманность, несистематизированность, даже противоречивость политических, социальных ориентаций и предпочтений, которые в ряде случаев — скажем, в отношении к благам западной цивилизации, с одной стороны, и к западным ценностям, Западу как политической силе, с другой, — выглядят просто взаимоисключающими. Конечно, молодежь в среднем более удовлетворена своей жизнью, чем, скажем, пожилые граждане страны. Но ведь у нее и запросы выше, тогда как возможность их реализовать не настолько уж больше, чем у всех остальных, а потому среди молодых — особенно явно в совсем последние годы — стали накапливаться значительные напряжения.
Главные болевые точки — материальные? моральные?
Я бы сказал — социальные. Их жизнь осложняют прежде всего низкие заработки и высокие цены, невозможность чаще всего хорошего трудостройства, отсутствие своего жилья и дороговизна жилья съемного. Отсутствие смысла жизни, ощущение пустоты значительно уступают по значимости экономическим сложностям, но ведь и эти чувства характерны как минимум для каждого шестого молодого россиянина.
А на улицы они выходят для чего? Потусоваться, сбросить адреналин, протестовать, бороться за идею? У них есть какие-то объединяющие идеи и общие ценности?
Опять-таки, если говорить в среднем, их приоритеты или, лучше сказать, дефициты окружающей их жизни — это хорошие деньги, хорошая, то есть приносящая те же хорошие деньги, работа, хорошая семья, круг хороших друзей. Что до идей, то, насколько могу судить, в массе нынешняя российская молодежь не особенно интересуется идеями, ценностями, чем-то общим — и в смысле общем для многих или всех, и в смысле обобщенном, не привязанном к конкретным персонам и ситуациям. Это, впрочем, характерно для большинства российского социума — отсюда слабое понимание самой идеи права, силы правовых норм и крайне примитивная трактовка религии, христианских ценностей (христианство понимается как православие, а православие — как «наше», больше того — только наше, отделяющее «нас» ото «всех»).
А, скажем, для Татарстана или Северного Кавказа, где основная часть населения — мусульмане, это тоже характерно?
В наших опросах мы насчитываем от 4 до 6 % мусульман, в пересчете на мусульманскую молодежь это были бы и вовсе данные ниже границы статистической достоверности. Но в целом понимание религиозной принадлежности как способа этнонациональной самохарактеристики характерно также и для мусульманских регионов России или бывших среднеазиатских республик СССР после его распада, эрозии общесоветских символов и стереотипов.
Десять лет назад (в конце 2002 года) мы с вами записали для «Дружбы народов» разговор о существовании русской литературы в новом времени, в новой — постсоветской — реальности[14]. Естественно, он вышел за «книжные» рамки и касался в том числе и вкусов, интересов, ценностей, самосознания молодых. В частности — видят ли они в ком-то из современников лидеров, «образцы для подражания». Вы тогда привели такие цифры: «…В стране сегодня нет ни „предложения“, ни „спроса“ на более высокие ориентиры и образцы. В только что проведенном у нас во ВЦИОМе[15]исследовании российской молодежи (от 16 до 35-летнего возраста) в ответ на предложение назвать пять-шесть людей в нынешней России, чья жизнь может служить ориентиром для других людей, 30 % назвали Путина, 6 % — Шойгу, 5 % — Жириновского. Практически все фамилии, значимые хотя бы для нескольких процентов опрошенных, принадлежали отечественным публичным политикам, людям уже при власти. Популярных среди молодежи всего мира звезд кино, спорта, массмедиа; совершивших важные открытия и удостоенных престижных национальных и мировых премий врачей, ученых, путешественников; прогремевших религиозных лидеров, руководителей правозащитных и экологических общественных движений в ответах российских молодых людей либо вовсе нет, либо единицы». Ваш вывод: «Публичный мир сегодняшнего россиянина — даже самого молодого, динамичного, открытого! — крайне сужен. В нем нет настоящих лидеров — людей, которые по собственному разумению формируют свой смысловой мир, выбирают свой жизненный путь, а потому могут служить образцом для других — для разных групп общества. Сами эти группы выражены слабо: старые крошатся и оседают, новые либо не образуются, либо не выходят за пределы салона, клуба, кружка „своих“. Полемики ни внутри них, ни между ними нет, поскольку нет серьезных идей, ценностной одержимости, общих вопросов: их ведь среди „своих“ не ставят. Не удивительно, что свыше половины наших опрошенных затруднились дать хоть какой-то ответ на вопрос о „героях нашего времени“ или сказали, что не видят в современной России людей, которые могли бы выступать общим ориентиром для многих». Интересно — что-то изменилось за это десятилетие? В последние месяцы вопрос о «героях нашего времени» снова то и дело возникает, в конце прошлого года эту тему даже вытащили на обсуждение «энтэвэшники» — как актуальную. И публичная жизнь накануне президентских выборов у нас весьма оживилась. Вы ведь наверняка проводили какие-то подобные исследования?
Ситуация осталась похожей: называют в основном телеэкранных политиков и значительно меньше — тоже «обэкраненных» звезд эстрады и моды, но значимость каждого названного, включая первых лиц, становится все ниже и ниже: они приелись, и сама идея значимости чьего-то примера становится слабее. Из относительно новых фигур, быть может, выделят Михаила Прохорова. Молодежь крупнейших городов — на уровне опять-таки нескольких процентов — назовет еще, пожалуй, кого-то из блогеров (скажем — еще одна новинка — Алексея Навального) или успешных людей культуры (допустим, Виктора Пелевина, Бориса Акунина, Леонида Парфенова). Сколько-нибудь общезначимые авторитеты по-прежнему в большом дефиците.