С другой стороны, не выпустили ли «знаки внимания» джинна из бутылки? Инновационные слои услышали, что к ним обращаются, поняли, что они значимы для власти, и — соответственно — почувствовали себя силой? Не в этом ли заслуга Медведева?
В какой-то мере, возможно. Однако нужно четко разделять ощущение своей полезности власти с ощущением, что ты можешь на что-то повлиять. Второе Медведев едва ли специально культивировал. Плюс к этому нужно добавить ощущение общей несправедливости, царящей в стране, — оно тоже возникло независимо от риторики президента. Чрезвычайно важно, что в декабре люди впервые почувствовали, что они могут и должны что-то менять в своей жизни, и будет очень жалко, если они это чувство потеряют. Потому что в России до сих пор наблюдалась грустная картина: до трех четвертей населения — взрослых, имеющих и образование, и профессию людей — признавались, что они не управляют своей жизнью. Они отдельно — жизнь отдельно. И эта ситуация не рассматривалась ими как нечто патологическое, это было обычное положение вещей, никто не надеялся выпрыгнуть из колеи. Наше население не избаловано ощущением успеха: когда началась чеченская война, которую народ в массе своей не принимал, никто не вышел на улицы, когда настала череда финансовых потрясений, которая очень многих затронула, митингов практически не было. Это удивительное поведение. И вот сейчас, кажется, приходит пора других отношений с властью. Однако власть, как мы видим, к этим отношениям не готова, потому что они подразумевают партнерство — нечто, абсолютно для нее неприемлемое. Вспомним, например, почему разгорелся скандал вокруг визита Медведева на журфак. Студенты не собирались устраивать провокаций: если бы президент согласился поговорить с ними нормально, если бы пришел как нормальный человек, он получил бы, вероятней всего, столь же нормальный, заинтересованный отклик. Но власть, а тем более ее обслуга, не умеет нормально общаться, она не способна на то доверительное отношение, которое присуще инновационному слою. Старшие поколения еще понимают ее риторику — для них власть на то и власть, чтобы командовать, а люди новой формации ее органически не терпят.
В боевом тоне Медведева, которым он раздавал приказы чиновникам с экранов телевизоров, всегда чувствовалось что-то, не соответствующее самому понятию модернизации. Был ли у президента шанс изменить стилистику власти?
Каждый новый лидер пытается стилистически отличиться от своего предшественника. Поэтому Путин говорил иначе, чем Ельцин, а Медведев — иначе, чем Путин. Но эти изменения затрагивают только то, что можно назвать малым стилем, некоторые обороты речи, а основной язык остается неизменным. Проблема в том, что политический язык — как и любой другой язык — заимствовать нельзя, можно перенять отдельные элементы, но система останется своей. Поэтому Медведев говорил о модернизации на языке, неспособном породить это понятие, и чувствовалась фальшь. Можно купить айфон, но, чтобы его создать, нужно построить общество, которое хочет создавать хорошие вещи. Нужно, чтобы человек работал и при этом не уставал так, что он засыпает в любом положении — даже стоя, как это происходит в Москве: вроде и результатов труда нет, а усталость гигантская. Есть точка зрения, согласно которой культура — это величайшие достижения общества, а цивилизация — это уровень его развития. С величайшими достижениями у нас вроде бы все благополучно, а вот уровень постоянно теряется. Отсюда ужас все время рухнуть на самое дно — и у власти, и у людей. И это рождает множество нехороших чувств — желание зацепиться, прижиться, не выступать. Желание построить вертикаль. Забетонировать ее, придумать какое-нибудь громкое название периоду своего правления — перестройка, стабильность, модернизация… Эта сверхжесткость в общении — порождение страха пустоты, отсутствия опоры. Пустота не сегодня возникла, не Медведев и не Путин ее создали. Мамардашвили сказал бы, что это результат антропологической катастрофы, случившейся за годы советской власти, я до сих пор считаю, что это слишком сильные слова, но что-то все-таки в организме нашего общества было задето, что-то жизненно важное. Именно поэтому, как заметил Юрий Левада, весь ХХ век Россия движется короткими перебежками: пронестись от одного куста к другому и тут же залечь, чтобы не успели пристреляться.
Кажется, что эта жесткость языка — бесконечный порочный круг на верхних эшелонах власти. Стоило Путину оттеснить Медведева при рокировке, как уже Медведев публично отчитывает Кудрина. Как прорваться к другому общению?
Никто из наших правителей не отказывался от ловко придуманной Сталиным привычки «осаживать» своих противников. Причем лучше при других, а не один на один, чтобы показать человеку, что он ничего не стоит, чтобы те, кто рядом с ним, тут же поежились и подумали, а не пересесть ли им подальше. Для Путина осадить стало любимым делом: начиная от его «мочить в сортире» и заканчивая сходством белых ленточек с контрацептивами. Такой язык стал нормой, и Медведев к нему приспособился. Теперь вот самого Медведева путинская команда считает должным щелкнуть по носу: чтобы знал, где его место. Язык выдает политика с головой, потому что он — свидетельство того типа отношений, которые приняты в его окружении, а эти отношения, в свою очередь, свидетельствуют о качестве человеческого материала, из которого сделана наша власть. Начав изучать политический язык, вы придете к цепи удручающих открытий. Когда был ГКЧП и когда его участники собрались и сели за столом, а мы смотрели на них с экранов телевизоров, самое поразительное было — увидеть ничтожность наших правителей. Если это первые лица, то кто же остается на вторых-третьих ролях? Это удручающее качество элит не меняется сразу и не меняется одним человеком. Паскаль, да и мудрецы до него говорили, что только зло растет само собой, а добро нужно строить каждый день, потому что оно разрушается на глазах. Нужны коллективные усилия общества по созданию этого добра: чтобы прекратились перебежки, чтобы появилась не властная, а смысловая вертикаль жизни.
«Русские спасаются в одиночку»
Впервые опубликовано в журнале «Бізнес» (https://www.business.ua). Текст на портале не сохранился. Републиковано со ссылкой на «Бізнес»: Дубин Б. Русские спасаются в одиночку // Релігія в Україні. 2012. 20 июля (https://religion.in.ua/zmi/foreign_zmi/17350-russkie-spasayutsya-v-odinochku-boris-dubin-rukovoditel-otdela-socialno-politicheskix-issledovanij-analiticheskogo-centra-yuriya-levady.html). Беседовала Романия Горбач.
Как выглядит экономика Украины на фоне России, «Бизнес» описал совсем недавно, проанализировав товарооборот между странами (см. № 23 от 04.06.2012, с. 21–26). Но пропуск на Запад получают страны со сформировавшимся гражданским обществом, а не те, у кого трубопроводы длиннее или ВВП на душу населения больше. Вот почему мы попытались в беседе с российским социологом выяснить, как же у нашего соседа обстоят дела с формированием общества и далеко ли России до Европы.
«Русские спасаются в одиночку», — отмечает Борис Дубин, руководитель отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады.
Часто Россию относят к странам с закрытым типом общества. Могут ли в таких условиях рассчитывать на успех попытки развития гражданского общества, насколько эффективными будут гражданские институты — посредники между властью и народом?
В России мы все-таки со строительством институтов и гражданского общества немножко опоздали. Ведь не секрет, что современная российская молодежь не считает престижной и не стремится к работе в секторе гражданского общества. Есть множество других влекущих занятий — более выгодных, более перспективных для карьерного роста. К тому же в существующих зачатках гражданского общества существуют очень большие проблемы плюс сильное давление со стороны государства, которое хочет всех себе подчинить либо уничтожить.
Что касается закрытого общества — в последние годы для многих слоев общества не является проблемой возможность выезда, учебы или работы за рубежом. Поэтому какая-то связь российского общества, граждан ярко выраженного национального государства с современным, все более наднациональным обществом, осуществляется. Люди, участвующие в научных и коммуникационных программах, впитывают окружающую среду, возвращаются обратно и что-то в этой закрытой российской сфере меняют.
Но, по данным нашего центра, бóльшая часть населения России — где-то 85 %, как не были за рубежом, так и не хотят, и знать не желают. Почему? Это тема уже совсем другого разговора.
Страны западного мира сумели объединить три идеи: солидарности, состязательности и самостоятельности. Могут ли эти идеи быть объединены и успешно применены на восточноевропейском пространстве?
Конечно да. Думаю, что идеи эти вполне универсальны, но здесь есть одна тонкость, которая приводит к сложности реализации этих идей в условиях нынешней России. Дело в том, что такого рода универсальные идеи, ценности, не являются в принципе основой для национальной солидарности. Зато благодаря господству этих ценностей образуется некий тип личности. И это очень важно.
То есть возникают проблемы при соприкосновении этих идей с идеями национальной идентичности?
Вот именно! Довольно сложно состыковать эти вещи. Хотя на этот вопрос есть много ответов. Триединство западных идей успешно существует в столь специфических национальных государствах, как США, Франция и Германия. В этих странах есть высокий уровень национальной идентичности, своеобразные стандарты повседневной жизни и обыденного сознания. При этом для всех них характерен высокий уровень политических институтов, социальных, гражданских, культурных и т. д.
Как в этой связи выглядит Россия?
В России же нет такой координации между государством, обществом и его институтами. У нас задача наладить такую координацию никогда даже и не ставились. Подданные — они на то и есть подданные, чтобы им сказали, что делать, и они сделают, что сказано. Если же не сделают — сработает принцип «я их задавлю» или не «дам им нефти, газа».