А какие для этого были возможности? Эмпирическое исследование чтения. Но мы придумали сделать библиографию зарубежной социологии литературы после Второй мировой войны, лет за сорок. Это был уже самый конец 1970-х — самое начало 1980-х годов. Получили разрешение на работу в спецхранах московских и ленинградских библиотек и стали «нарывать» эту самую литературу. Задача была не просто в том, чтобы создать библиографию, а создать как бы самое дисциплину, но в форме библиографии. По крайней мере, мы ее для себя так сформулировали. Сначала мы должны были сделать библиографию, подробно отреферированную и аннотированную на некоем концептуальном языке, над которым мы работали тогда, его создавая. Его не было, мы его как бы сделали. Потом сделать следующий шаг, создать сборник обзоров и рефератов по социологии зарубежной литературы. Потом попробовать сделать сборник статей по социологии литературы и чтения с участием наших коллег из этого отдела, но и с нашим участием, где и заявить эту новую дисциплину, но уже в форме статей.
С библиографией получилось — в 1982 году она вышла. Мы ее везли из типографии ровно в тот день, когда хоронили Леонида Ильича Брежнева. К Ленинке подъехать было невозможно, поэтому у нашего коллеги Сережи Шведова, который жил неподалеку, в Дмитровском переулке, мы сгрузили библиографию, а потом потихоньку перетаскивали ее в Ленинку.
Со сборником обзоров и рефератов тоже получилось — его издали вместе Библиотека Ленина и ИНИОН, надо сказать, с очень большим скрипом. Библиотечное начальство видело, что это что-то чужое, а чужое, по советским понятиям, было совершенно неприемлемо, как стихи, которые мы писали в 1970-е годы. В них, может быть, и не было ничего антисоветского, но интонации были какие-то не такие.
Тем более и времена начинались смутные.
Да. Люди начали потихоньку уезжать, начались точечные выстрелы по диссидентам и сочувствующим, «подписантов» лишали того-сего: членства в партии, места на кафедре, многие боялись, и чем выше начальник сидел, тем больше он боялся. Поэтому, конечно, директору тогдашней Ленинки все это было совершенно ни к чему. И с какого-то момента возможность прикрывать нас у Валерии Дмитриевны Стельмах свелась практически к нулю. До поры до времени, и долго, она «крышу» держала, но ситуация ухудшалась, и с какого-то момента она поняла, что не может больше контролировать ситуацию.
Гудков ушел во ВНИИТЭ[26], а я решил еще на какое-то время остаться, чтобы этот сборник статей довести до издания. Это было чрезвычайно тяжело, не пролезало ни под каким видом. Мы по десять раз вычеркивали и замазывали: «еще одну буковку выкиньте», «еще одну строчечку» — каждый день продолжалась работа по изничтожению оригиналов собственных текстов — и, когда все устроилось, вдруг что-то изменилось, и нам сказали: нет, сборник не пройдет.
В сборнике участвовала Мариэтта Омаровна Чудакова, и, когда я ей сообщил об этом, она сказала: «Ну нет, я сделаю всё! Книга выйдет!» И она пошла к своему человеку, с которым она сталкивались со стороны цензуры, когда издавали замечательный том Тынянова «Поэтика. История литературы. Кино», 1977 года, кажется. У нее сохранилось знакомство с этим человеком, и она пошла к нему напрямую. Сказала, что есть такая ситуация, есть такая книга, абсолютно в ней ничего такого нет, но вот местные власти на низком уровне очень беспокоятся. Не можете ли вы отдать некое распоряжение? Человек сказал: «Да!» На следующий же день я пришел к редакторше. Она говорит: «Мы же с вами всё решили — книги нет». Я говорю: «Как нет? Вам разве не звонили?» Она пошла к своей начальнице, возвращается через некоторое время и говорит: «Я не понимаю, что произошло, но давайте будем делать, только снимите это, это и еще вот это…» Началось выкручивание рук, но это уже было не страшно. Стало понятно, что книга выйдет. И после того как она вышла, я тоже ушел.
Мы объединились на несколько лет в Книжной палате, где был создан в 1985 году Институт книги, который должен был заниматься тем, как книги распространяются, как они расходятся. В общем, социологией, но уже со стороны распространения книг. И мы там опять на несколько лет собрались: Лев Гудков, я, Наташа Зоркая, Сергей Шведов, Саша Матвеев, и до 1988 года мы там сидели. А в 1988-м Левада кликнул: «Кто со мной?» — и мы пошли во ВЦИОМ.
Боря, спасибо за разговор, а про все, что было дальше, мы поговорим в следующий раз.
От ВЦИОМа к «Левада-центру» (часть II)
Впервые: Полит. ру. 2009. 4 ноября (https://polit.ru/article/2009/11/04/dubin/). Беседовала Любовь Борусяк.
Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками — учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, — мы поговорили с социологом, руководителем отдела социально-политических исследований «Левада-центра», известным переводчиком, лауреатом огромного количества премий в России и за рубежом: премии Андрея Белого «За гуманитарные исследования», Международной премии Ефима Эткинда, национального ордена Франции «За заслуги» и др.
Мы снова в гостях у Бориса Дубина. Во время прошлой беседы мы дошли до того торжественного момента, когда после многолетних скитаний друзья и ученики Левады начали создавать ту организацию, где мы сегодня находимся — сначала ВЦИОМ, потом ВЦИОМ— и, наконец, «Левада-центр». Ты ведь здесь уже двадцать два года работаешь?
С 1988 года, двадцать второй год.
Огромную часть жизни.
Да. У меня так получилось, что я в основном работал в двух местах: пятнадцать лет в Библиотеке Ленина и вот уже двадцать второй год во ВЦИОМе, потом в «Левада-центре». Так что на покой, видимо, уходить буду отсюда, работу менять уже не стану.
Не то чтобы я создавал ВЦИОМ. Там сложная история: он же был сначала всесоюзный, потом, с распадом Советского Союза, стал всероссийским, а потом, уже в 2000-е годы, начались наши разногласия с кремлевской администрацией. Мы ушли и создали по тому же профилю, с тем же объемом работы аналитический центр, уговорив Леваду дать ему свое имя. Как говорят люди посторонние, имя оказалось чрезвычайно удачным — оно очень хорошо запоминается. Правда, есть люди, которые время от времени нас спрашивают: «Левада — это что?»
Но я вместе с коллегами пришел сюда на очень ранней стадии. ВЦИОМ был учрежден в 1987 году и к моменту нашего прихода, к июлю 1988 года, только-только начал разворачиваться. Там же была огромная, многосторонняя, очень сложная организационная работа. Нужно было создать всю эту гигантскую фабрику. Все отношения с тогдашней партийной и государственной бюрократией приняла на себя Татьяна Ивановна Заславская, которая была первым директором и основателем центра. Они с Борисом Андреевичем Грушиным пытались противостоять ВЦСПС[27], с одной стороны, Госкомтруду — с другой, и ЦК КПСС — с третьей. В общем, хлопот было предостаточно. Татьяна Ивановна в своих замечательных мемуарах (они вошли в последний том ее трехтомника) это описала: с документами, с письмами и т. д.
Заславская с Грушиным, естественно, позвали Леваду, а Левада уже позвал нас, чтобы стать отделом теории. Шли мы туда, чтобы выработать теоретическую концепцию: что это за общество, в котором мы живем, как его можно изучать — и, в частности, изучать с помощью опросов общественного мнения. Это не было очевидным, потому что на Западе способы работы, способы изучения общества, технологии и методологии, давным-давно разошлись. Люди, которые там проводят электоральные опросы, представляют только это направление; у людей, которые проводят маркетинговые опросы, свое направление. А социология там занимается другими вещами. Может быть, социологи иногда пользуются данными опросов общественного мнения, полученными у хороших служб, но это вполне самостоятельная вещь.
Руководство центра, а потом все больше и больше Левада и мы, группа наиболее близких к нему людей, стали вырабатывать модель, в которой соединяются качественные опросы, фокус-группы, маркетинг, большие репрезентативные общенациональные опросы с концептуальной работой и все-таки с анализом, обобщением полученных данных относительно целого ряда вещей. Что за экономические отношения в этой стране, что за политическая культура и как работают основные институты? Каково отношение людей к власти, как выстраиваются повседневные отношения людей друг с другом? Каковы представления о прошлом, какие существуют взгляды и предчувствия относительно будущего? И так далее. То есть самый широкий круг вопросов, относящихся практически ко всем институтам общества и более или менее ко всем уровням и формам жизни людей у нас в стране. Может быть, за исключением бомжей или заключенных в лагерях: этого не позволяли условия работы. Все-таки мы базируемся на том, что работаем с людьми, которые где-то прописаны. Конечно, у нас были в разовом порядке специальные программы, когда мы обращались не к бомжам, но к людям, близким к состоянию «без определенного места жительства». Но в принципе мы работаем с людьми, которые прописаны, работают, и опрашиваем в основном их.
Боря, когда вы пришли во ВЦИОМ, еще никто не умел эту фабрику создавать. Опросы, конечно, и до этого существовали. Но чтобы эта машина все время крутилась, как в фирме Гэллапа, — постоянный мониторинг, постоянные исследования — такого у нас не было. Как все у вас начиналось? Тем более что когда вы пришли, то хотели заниматься преимущественно теорией. Как вы пришли к тому, что нужно создавать вот эту систему?
Видишь ли, создание системы шло параллельно всему остальному. Это возлагалось на Бориса Андреевича Грушина, у которого уже был опыт и наработки, а начиная с 1960-х годов — и концепции создания службы изучения общественного мнения. Он пытался это делать при «Комсомольской правде» и некоторое время делал. У него были люди, занимающиеся методикой и техникой опросов, был опыт их проведения, в частности в свое время известный проект «47 пятниц». Он смог таких людей привлечь по своим дружеским и профессиональным связям. А Татьяна Иванов