Когда исследовательский коллектив Ленинской библиотеки, в состав которого входил и я, начал проводить социологические исследования читательских интересов, 60–70 % книг на руках у читателей были получены ими из библиотек. Опросы «Левада-центра» последних лет свидетельствуют о том, что библиотечных книг на руках у читателей практически нет.
И наверное, последнее — о нелитературных, скажем так, ролях литературы: литература как публицистика, как историческое просвещение, как философия и т. д. До перестройки эти роли в значительной степени исполнялись. В 1990-е, как мне кажется, почти сошли на нет. Теперь — вновь — писатели или называющие себя таковыми, многие из них, «с головой» в публицистике (нередко выдаваемой ими, а также обслуживающими их «критиками» за литературу), «исторически просвещают» и «философствуют». С чем ты это связываешь?
Причин, как мне кажется, две: нарастание закрытости российского общества, страны в целом и слабость интеллектуального слоя, оказавшегося неспособным за довольно долгий срок развить вполне самостоятельные, авторитетные, влиятельные формы исторической мысли, общественной мысли, философской мысли, хотя отдельные пробои здесь есть, но они не меняют ситуацию в целом.
ЧЕТЫРЕ ИНТЕРВЬЮ ИНТЕРНЕТ-ЖУРНАЛУ «ГЕФТЕР»
Памяти Бориса Дубина
Четыре интервью в «Левада-центре», данные интернет-журналу «Гефтер» в последний год жизни Б. В. Дубина
Говорить о социологе Борисе Дубине — значит задумываться об одной из судеб эпохи. Можно утверждать, что он был человеком нескольких эпох, но в каждой из них его жизненный выбор определялся поиском свободы, не подпадающей под заведомое определение, независимости, не чуждой дружеского участия к оппонентам. Дубин много присматривался, прежде чем что-либо принимать. Но восхищаться он умел безраздельно, точно отмеряя привязанности длиной всей жизни. Не станем упоминать его заслуг — о них известно досконально. Отметим единственное, что редко или вовсе не проговаривалось при его жизни: он был одинаково нужен всем. Его нравственное чувство принималось за безошибочное, его научный труд был интересен до последнего дня, его стихи и переводные работы принимались как мерило вдумчивости, любви к жизни, политическая позиция ни разу не увязывалась с выгодой, его дружба оставалась нерушимой, его обязательность и сегодня обсуждается как пример профессиональности и безжалостности к себе. Горько, что сегодняшний день начат без него. Благодарим Вас за все, Борис Владимирович!
Левада-style I
Впервые: Левада-style // Гефтер. 2013. 25 сентября (http://gefter.ru/archive/10047). Беседовал Александр Марков.
Первая беседа Алексея Левинсона и Бориса Дубина в нашем цикле биографических бесед о формировании начал интеллектуального опыта в России.
«Гефтер» продолжает цикл, посвященный формированию публичного интеллектуала в России. Мы приглашаем всегда двух гостей. У нас своего рода интеллектуальный ринг, или интервьюирование гостями друг друга. И прежде всего, обращаясь к Алексею Георгиевичу Левинсону и Борису Владимировичу Дубину, хотелось бы узнать, как, собственно, формируется жизненное кредо публичного интеллектуала в России? Какие факторы больше всего в вашем опыте, жизни влияли на то, чтобы стать не интеллигентом старого типа, не просто книжным человеком, не просто академическим работником внутри определенных головных структур, внутри готовых моделей, а обращаться к публике и во многом к истории? Как появляется решимость взаимодействия не только с готовыми, но и с новыми, нетривиальными темами интеллектуальной жизни?
Алексей Левинсон: Знаете, мы нечаянно подготовились немножко к другому. Мы, наверное, сможем ответить на эти вопросы в том числе в следующей беседе, но мы хотели бы это делать вполне определенным образом. Мы хотели бы рассказывать о человеке, с которым мы были длительное время в близком контакте, — о Юрии Александровиче Леваде, и, наверное, в рассказе о нем и о том, как проходило его общение с нами и многими другими, получатся ответы на ваши вопросы. Может ли быть Левада назван публичным интеллектуалом? Наверное, да. А дальше уж все получится, по-моему, само. Согласен?
Борис Дубин: Да, конечно.
А. Л.: Я хочу дать такую справку, чтобы было понятно, почему мы берем на себя смелость говорить про Леваду. Потому что я был с ним знаком, то есть не знаком, а состоял в регулярном очень близком общении на протяжении сорока лет, с 1966 года и по год его кончины — 2006-й. Боря — немножко меньше, но все равно…
Б. Д.: Больше четверти века.
А. Л.: Да, все равно счет на десятилетия, и все равно в моей жизни — это больше, чем половина моей жизни, а уж по значимости и говорить нечего. И нет сопоставимых фигур среди всех, кого я видел за свою жизнь, поэтому говорить о Леваде — это говорить о самом главном, самом главном из тех, кто влиял на меня. Я думаю, не так интересно, как он влиял лично на меня, а стоит поговорить, какое влияние вообще этот человек оказывал и оказал на многое — на нашу жизнь, на людей вокруг. Вот это то, о чем мне хотелось бы говорить. Да, еще технически наше общение проходило в каких форматах? В 1966 году я пришел в создававшийся тогда, без деталей если говорить, сектор теории методологии Института конкретных социальных исследований (ИКСИ) Академии наук СССР. В 1972 году этот институт был практически разогнан, подвергнут чистке, Левада оттуда был вынужден уйти, я тоже оттуда ушел. И мы далее существовали в качестве круга людей, связанных с Левадой, неформальной дружеской компании и одновременно кружка в историко-научном смысле, потому что проходили регулярные надомные семинары и прочее. И в 1988 году Левада был приглашен на работу в только что созданный Всесоюзный центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ). Он пригласил, и туда пришли люди, которые принадлежали к этому кружку, бóльшая часть из них, и среди них был Борис, в частности. И с этого времени до кончины Левады мы работали во ВЦИОМе, а потом в организации, в которую перешли Левада и его сотрудники, принявшей затем название «Левада-центр». Это моя часть биографии, Борина — немножко другая, но в общем похожая.
Б. Д.: Да, она немножко короче, и вход в круг Левады у меня был другой. Я вошел сначала в это неформальное сообщество, сообщество друзей, сообщество коллег, круг, кружок, семинар через Льва Гудкова, который был давно и тесно связан с Левадой еще через прежние времена, через ИКСИ и всякие другие связи. Это был приблизительно самый конец 1970-х годов, потом несколько лет открытого, публичного левадинского семинара, который кочевал и переезжал из одного помещения в другое, плюс наши неформальные способы общения. Этот круг собирался непременно как минимум один раз зимой и как минимум один раз летом для смеси дружеского общения, персональных контактов, научных обсуждений, просто для проявления солидарности и дружбы. А с 1988 года, когда Левада пошел во ВЦИОМ с условием, что…
А. Л.: Дословно он сказал: «Если возьмете моих ребят».
Б. Д.: Естественно, мы все пошли. И с тех пор это было едва ли не ежедневное профессиональное и непрофессиональное общение, не говоря уже о встречах, застольях, прогулках. Опять-таки семинары — одни, другие, третьи, зарубежные конференции с некоторого времени, зарубежные поездки, мы в Америке вместе были несколько дней.
А. Л.: В Югославии.
Б. Д.: Да, первая поездка — это был Дубровник. Я думаю, Алеша скажет об этом и яснее, и живее, но среди черт, которые в Леваде были для меня лично совершенно поразительны, — это свойство обрастать людьми и быть центром возникавшего вокруг него сообщества. Поскольку я всю свою жизнь, включая нынешние времена, — человек абсолютно противоположный по своим склонностям, мое пространство — это нора, рассчитанная на одного человека, так сказать, одноместная жизнь, то для меня это было совершенно поразительно, насколько Левада легко это делал, даже как бы почти играючи, и какую ответственность потом он чувствовал за тех людей, которые вокруг него собрались. И это было не просто заражение, магнитная сила, хотя и это было, без всякого сомнения, но это всегда было ради дела — это другая очень важная черта. И мне кажется, ему это было всегда бесконечно интересно. И как только этот интерес терялся, вот здесь уже дружба дружбой, а табачок врозь, такие случаи были.
А. Л.: Да нет, собственно, и дружба кончалась.
Б. Д.: Да, такие случаи тоже бывали. Но все же основные черты — это соединение активности, всегдашней, никем не подхлестнутой, и свойство соединять людей, объединять их делом и это дело продолжать, никогда не бросать, несмотря на все препятствия — и внутренние, и внешние, и общество, и власть, и собственная болезнь, и достаточно кудлатая собственная личная жизнь. И даже среди его сверстников, а это все-таки было поколение и чрезвычайно интересная и важная формация людей, родившихся в 1929–1930-м примерно году, даже среди них, среди наиболее деятельных, интеллектуально очень сильных людей такое соединение качеств и способности породить формы социальной конструкции было уникальным. Поэтому я бы сказал, что с 2006 года, со смерти Левады, общение не прекращается, оно, может быть, перешло в другую форму, но оно не изменилось в постоянстве, оно не изменилось в важности этой связи, и оно не изменилось во влиянии, которое от него исходит и которое я постоянно чувствовал.
А. Л.: Да, и это общение не во имя и не по случаю, не в день памяти, это общение…
Б. Д.: Это, собственно, жизнь.
А. Л.: И жизнь, связанная с делом.
Б. Д.: Да.
А. Л.: Борис, собственно, перешел к тому, что будет главной темой этого разговора, — Левада и вокруг него. В 1966 году Леваде было 36 лет, он в 35 защитил докторскую и был самым молодым доктором философских наук в Советском Союзе, то есть в 35 физики, математики становились докторами, а в философии такое было беспрецедентно. И быть может, с этого начинаются какие-то вещи, которые я для себя называю простым словом «чудеса»: это личность, с которой связано некоторое количество чудес. Слово «чудеса» надо понимать так: это то, что, как правило, не происходит ни с кем другим, а вот с ним или в связи с ним происходит. Тут я не говорю о мистических событиях. Я бы то, о чем Боря уже начал говорить, рискнул обозначить словом «харизма». Слово затасканное, у нас кого только ни называют харизматиком. Если следовать более строгим определениям харизмы, харизматического лидера, то Левада таким был, и только он, пожалуй, отвечает этому определению до конца, я говорю про всех людей, которых видел за годы своей жизни живьем. Что отличает харизматика по определению, это то, что ему приписывают сверхъестественную реакцию со стороны публики вокруг — способности в области чего-то, касающегося взаимоотношений личности и ее окружения в основном в нравственном аспекте. Я вообще думаю, что основное влияние, которое Левада оказал на свое окружение, пролегает именно в этой области. Потому что успехи и неуспехи нашей науки — это, как говорится, дело наживное, можно сожалеть о том, что мало этих успехов, но можно надеяться их когда-нибудь наверстать. Но вот что касается научного этоса, не вызывающего восторга и не вызывавшего его еще тогда, когда я прикоснулся к этому миру… В той советской научной среде, которую я застал, к которой прикоснулся еще студентом, это нравственное сос