- Да, совсем не похож на альменский камень, - бросил я на землю поднятый кусок ракушняка со следами грубой обработки. Явно топором.
- Где это такой есть – альменский? – спросил меня Сосипатор.
- На западе Крыма. На реке Альме. – ответил я. – Очень качественный и плотный известняк. Почти как мрамор. Белый как молоко. И крепкий. Красивые дома из него можно строить.
Помню, при советской власти, из крупных блоков альменского камня симферопольские власти даже хрущевские пятиэтажки возводили. По типовым проектам железобетонного строительства. Государственный план по жилищному строительству не обращал внимания на дефицит цемента. Вот и выкрутились отцы города. И хотя из такого камня можно было что угодно построить, ставили типовые ««хрущёвки»» как планом прописано. Социализм!
Камня нарубили тарабринские зимовщики много и в аккуратные штабеля сложили. Но он весь какой-то нестандартный. Разного размера блоки. И разного веса. Понятно, что не для себя работали, но хоть какой-то минимальный стандарт должен быть. Понадеялся я на Тарабрина, а надо было проверять и контролировать самому.
Что ж, придётся строить, как в Южной Америке индейцы развлекались – тетрисом. Разве что цемент придется вывозить из Москвы своего ««осевого времени»» или Америки шестидесятых. Не возиться же здесь с пережиганием щебня на известь. Да и куриных яиц у нас нет, чтобы кладку на известь класть как в Московском Кремле.
Но интересующего меня в первую очередь бута и щебня тут было навалом – отходы производства. Мне надо ямы на дороге по просеке засыпать, прежде чем этот деловой камень на постройку конюшен вывозить.
Но на будущую зиму я дам зимовщикам твердое задание по размерам строительного камня. И спрошу строго. Дом из такого убожества ставить – штукатурить его придется, как древние греки саманный турлук закрывали – по пять сантиметров штукатурки толщиной. А ведь еще и церковь построить придётся – она-то красивой должна быть. Как храм Покрова-на-Нерли. Потому, как нет ничего более постоянного, чем временное. И чем уродливей это временное, тем дольше стоит. Те же сталинские временные бараки взять. И в 21 веке в них люди живут, хотя прогнили эти бараки насквозь.
Глава 9
Готовый собачий питомник был весьма похож на привычное в ««осевом времени»» собачье заведение - полицейский или хорошей части охраны железной дороги. Иначе и быть не могло – сам же его проектировал по виденным в той жизни образцам. Для каждой собаки был построен отдельный просторный и крытый вольер из сетки-рабицы с деревянным полом и тёплая будка внутри него. В вольерах высокий человек мог стоять в полный рост. Задние стенки вольеров были наружными стенами самого питомника. Сами вольеры на тридцать шесть собак располагались ««покоем»», а посередине оставлен просторный выгул с некоторыми снарядами для дрессировки. Бум, двойная лестница, барьер, дорожка из разновеликих пеньков. Кроме нормальных ворот наружу, была еще между вольерами калитка в сторону будущих конюшен, чтобы при необходимости можно было пройти насквозь все дворы маетка, не выходя за периметр.
Кстати, высокую лестницу, вполне, можно было использовать и как сторожевую вышку. С нее окрестности далеко видно.
Сосипатор многое посчитал баловством, но согласился со мной, что если территория позволяет, то почему бы и нет. Но заявил с некоей задумчивостью.
- Не каждый человек так живёт, как вы тут для псов понастроили. И вольер да ещё будка в нём.
И это любитель собак говорит. Псарь от бога. Наверное, я еще многое в людях не понимаю, хоть и жизнь прожил. Или у них в девятнадцатом веке совсем другие стандарты были.
- Сам же проект утверждал, - удивился я.
- Так-то бумажка, а тут вживую сам видишь, - вздохнул Сосипатор. – Но мне нравится. Надеюсь, и мне тут дом построят не хуже, чем моим собакам.
- Со временем, дорогой Сосипатор, со временем, – обещал я. - Не всё сразу. Слышал, как говорят: Москва не сразу строилась. Пока тут поживешь, - кивнул я на административное здание питомника у ворот. Две бытовки были поставлены в два этажа с наружной лестницей и балконом, с которого весь питомник как на ладони. Под балконом остеклённая веранда. Первый этаж под склад. Второй для жилья – две комнаты распашонкой с печкой в тамбуре. Рядом пристроен навес для собачьей кухни с чугунной печью-плитой и дровяным складом. По-спартански пока.
Построили питомник целиком из вывезенных мною из Москвы девяностых материалов. Даже крыша была из металлочерепицы – ее в отличие от всего остального белорусы собирали. А так питомник сладила Тарабринская артель плотников. И уже перешла на соседний двор ваять из дубового лафета каркас первой конюшни. Пока еще деревянной.
Но пилорама работает, так что стройматериала пока хватает. А стены первой конюшни решили делать засыпными - опилками, пропитанными известью меж двух дощатых стен. Внешняя стена внахлест, внутренняя – в стык. Такую конструкцию уже на собачьем питомнике опробовали. Опилок у нас много пилорама производит. Успевай только солярку завозить. И с известкой проблем нет никаких. Каменщики сами щебень ракушечника на нее жгут.
А под каменную конюшню пока только траншеи под фундамент прокопали. И бутовый камень с каменоломни завезли. Цемент из Америки. Ручную бетономешалку из России девяностых. Где что выгоднее было брать, там и брали.
Между собачьим питомником и деревянной конюшней оставили место для брандмауэра. Противопожарную безопасность никто не отменял. Но его очередь последняя. Если нарубленного камня хватит.
Кони пока - все шестнадцать тяжеловозов, - на вольном выпасе внутри огороженных полей. Свежей травкой заправляются и поля удобряют. Если камни не возят.
А камни возить – целая операция. Далековато расположены каменоломни. За сутки всего одна ходка обозом получается. Туда и обратно. Пока грузят - коням на морду вешают торбу с овсом. У речки обязательная остановка – коней напоить.
Одна телега почти восемь сотен килограмм везёт. А восемь фур – шесть с половиной тонн. Можно и больше грузить, но тогда коням чаще отдых давать надо и на колёса избыточная нагрузка получается – оси-то деревянные. Смазываем местной нефтью, что на поверхность сочится на севере керченского полуострова – не хватало мне еще деготь из других времён таскать. Так что нашли оптимум. И так Шишкин весь извёлся. С одной стороны ему лошадок жалко, с другой – для них же конюшню из этого камня строить.
Это еще он обиженку на меня держит, что заставил я с ходу его лошадок щебень возить на дорогу – воронки от пней засыпать.
Вывез поваров-детдомовцев в ««Неандерталь»». Не без косяков. Несмотря на то, что всё было чётко оговорено с ребятами ««на берегу»» - оплата, условия работы и быта, пять лет на месте без отпуска, глухомань, полное отсутствие цивилизации и привычных для современной молодежи развлечений, невеста нашего хлебопёка, когда поняла, где оказалась, устроила нам многочасовую истерику. Не сразу, а как увидела в моем домике леопардовые шкуры и узнала, что это обитатели соседнего леса. Пришлось доставать заначку простейшего народного антидепрессанта.
Но, как бы то, ни было - хлебопечка работает, народ кормит свежим хлебом. Почти по царской армейской норме – фунт в день. Правда фунта не получается, так как форма хлебная рассчитана на буханку в 700 грамм. Но полбуханки свежего хлеба в день каждый в пайку получает.
Этой паре мы еще взрослую бабу дали в помощь – закваску готовить, а то молодёжь даже не знала, как обходиться без магазинных дрожжей. А местные бабы в этом доки.
Второй повар, тот, что на полевую кухню нанялся, только и сказал, когда узнал где он.
- Прикольно. А мамонты тут есть?
Когда узнал, что нет тут мамонтов, кисло выматерился.
- Ну, так не интересно. А с бабами тут как?
- Каком кверху, - ответил ему Жмуров. – За руку взял – женись.
Да и мало у нас пока женского персонала. Жена Вани Шишкина. Жена да дочь ветеринара. Моя жена, жена да дочери Сосипатора, которые еще не приехали. Еще пара тёток в возрасте. Остальные мужики тут командированные, без семей. Сказали: семьи привезут, когда будет куда – как построятся. А пока в двух больших палатках армейских монастырём живут.
На пилораме Ян Колбас с помощниками из бывших лесорубов работают ударно. Штабель бревен потихоньку тает, штабеля досок потихоньку растут. Сушатся.
Колбас нет-нет, да и напомнит мне про свою деревеньку.
- Всё помню, - отвечаю ему. – Соль. Сосипатор. Потом и моё обещание тебе исполним. Не опоздаем. Мне пока из архива еще документы не принесли. Да и на место надо съездить, своим глазом посмотреть, что там, да как в 21 веке. Мало нас с эсесовцами впрямую махаться.
Архивариусов в Москве и Минске я деньгами зарядил на поиск событий в 1943 году в деревне Лапинцы Воложинского района Минской области. По возможности с полным списком жителей этой белорусской вески. Но, как это обычно и бывает, архивные крысы торопиться не любят. Как их не стимулируй. У них и своя плановая работа есть, за которую начальство спрашивает.
Пока удалось узнать только приблизительную дату события – вторая половина июля 1943 года. Списка жителей не обнаружено. Известно только то, что все они были ««заживо сожжены вместе с постройками»» в ходе карательной операции ««Герман»», в которой принимал участие украинский полицейский батальон под руководством зондеркоманды СС.
Ужаснее было другое. Архивная справка гласила, что в Белоруссии во время Великой Отечественной войны немцами и их украинскими и прибалтийскими приспешниками было уничтожено 628 сел и деревень вместе со всеми жителями, включая немощных стариков, инвалидов, и матерей с грудными детьми. Мне жизни не хватит их всех спасти, даже долгой жизни проводника. Но хоть одну веску мы спасём. Я обещал Яну.
Юшко делает полную профилактику ««шкоде»» - той скоро в поход.
Я настроился на рейд в революционную Гатчину, и уже прикидывал в фотошопе прикольные мандаты для группы захвата собак, но прибывший Тарабрин сказал, что монстра с прицепом пойдет с нами в дореволюционный Омск - за сельхозтехникой на конной тяге. Так что экипировка, соответствующая времени экспедиции.