Глава 10
Приезжаю в ««Неандерталь»» после очередной поездки ««на тот свет»» за соляром, а там дым коромыслом. Никто не работает, все гуляют и, похоже, навеселе, хотя держал я народ практически в сухом законе. То есть официально никому не наливали, а на самогоноварении еще никто не попался.
- Христос воскресе, барин, - полез ко мне, дыша чесноком, целоваться один из каменщиков.
Понятно. Пасха пришла. Как интересно они тут пасхалии вычисляют? По какому календарю? Помню, что в этом вопросе каждый последующий календарь хуже предыдущего. По Григорианскому календарю вообще, иной раз случается такое, что католическая Пасха выпадает раньше еврейской, чего быть по определению невозможно.
Ну, праздник, так праздник. Негоже его людям портить. Ушел к себе, на ходу христосуясь со встречным людом. В уме прокрутилась старинная кинохроника как царь Николай Второй христосуется с очередью казаков из своего конвоя. И стало дурно. Поспешил домой скрыться от радостной толпы.
На лавочке около запертой двери в мой хозблок сидел попик с простой ничем не окрашенной холщёвой рясе с деревянным наперсным крестом, правда, весьма искусно вырезанном. На коленях он держал тряпочный узелок.
При моём приближении попик встал. Был он среднего роста и довольно молод – лет двадцати пяти – двадцати семи. Русоволос и синеглаз. Волосы заплетены на затылке в длинную косу, а вот бородка реденькая и небольшая. Камилавка на голове тоже холщёвая. Не шикует батюшка.
««Брат Васькин»» - подумал я и не ошибся.
- Христос воскрес, сын мой, - благословил меня священник.
- Воистину воскрес, - ответил я отзывом на христианский пароль и облобызался с родственником. – Какими судьбами к нам…
И замялся, так как не знал, как его обзывать.
- Отец Онуфрий меня кличут, о, муж сестры моей. Я тут к тебе с пасхальными подарками – кулич, яйца крашеные, пасха, немного вина тернового. Чем богат.
- Заходи в хату, мой молодой отец, - улыбнулся я – Поснедаем ради праздника чем бог послал. Ты только на праздник или уже навсегда к нам?
- Рукоположён окормлять приход твой, но церкви не обнаружил, - заявил пришелец, перекрестившись на красный угол.
Иконы я все же привёз. Хоть и сам почти атеист, а скорее агностик, но внешне нельзя людей пугать как Петр Первый, прозванный за свою разгульную жизнь Великим.
- Экий ты борзый, - покачал я головой. - Сначала производство, а весь соцкультбыт потом. Надеюсь, полевой алтарь с собой не забыл?
- А как бы я пасхальную литургию служил без него сегодняшней ночью? И алтарь, и иконостас складной привез. А вот всё остальное по самой малости.
Ради такого дела я выставил на стол шустовский коньяк. Разлил по рюмкам. Сказал тост.
- Не пьянства окаянного ради и не чревоугодия для, а токмо не отвыкнуть дабы. С праздником, отче.
Выпили. Онуфрий от рюмки не отказывался и вообще не стремился показывать себя ханжой.
Разложил на столе свои пасхальные яства.
- Ты один или с семьей? – спросил я, повторяя рюмочный разлив.
- Пока один. Не вижу ещё, куда матушку и детей везти.
- На первых порах у тебя будет такой же блок, как и этот, в котором я живу. Потом нормальный дом построим. Так что сам смотри. Я, к примеру, Василису сюда перевезу, как родит. Соскучился тут без неё. А сам строиться буду последним. Сначала люди.
- Ты вкуси освященного кулича, не побрезгуй, - наставительно произнёс священник. – А что, что о людях заботу имеешь, то хорошо. Полезно для душеспасения. Давай, как положено, крашенками стукнемся.
Душевно посидели. Показал я Онуфрию на генеральном плане ««колхоза»» место для будущей церкви и его дома рядом с ней. И место, отведенное для освященного погоста. Выложил фотку храма Покрова-на-Нерли.
Впечатлил.
- Велик господь наш, что сподобил тебя на такие благие мысли, - пробормотал поп. – А я думал уже предложить мужикам обыденную церковь ладить из бревна.
- Какую церковь? – переспросил я.
- Обыденную. Что ставится об один день. Брёвна и доски у тебя есть – я видел.
- Но-но… – погрозил я пальцем, будущему крымскому епископу. - Они уже все расписаны по плану, какая дощечка куда пойдёт.
- Сам уже вижу, что мыслил мелко, не осененный был божьей благодатью. Твой храм дюже как леп. Издаля народ будет приходить, чтобы только полюбоваться на такую божественную красоту, – не выпускал он фотографию из рук. – И как строить такое чудо уже знаешь?
- Это к Жмурову. Он у нас инженер-строитель. На мне только идея и снабжение. Кстати, тебе кто такой крест резал?
- Есть умелец в станице Старотитаровской.
- Как ты на то посмотришь, если пригласить этого мастера иконостас вырезать в новой церкви?
- Хорошо посмотрю. Лепо будет резной виноград меж икон пустить. А иконы ты такие же красивые привезешь, - кивнул он на мой красный угол, где стояли самые дешевые бумажные иконки, купленные в лавке Елоховского собора в Москве моего ««осевого времени»». Ничего особенного, разве что цветами пёстрые и с позолотой. Всё и отличие, что приклеенные они на дубовые досочки, да лаком покрытые.
- Нет. Это ширпотреб. Думаю, Деисус [ряд икон изображающие деяния Иисуса Христа] надо также деревянным барельефом резать. Из липы. По древнему канону. А то и из кедра.
- Жучок поест, - буркнул поп.
- Не поест, - улыбнулся я. – пропитки специальные я привезу. И от жучка, и от плесени, и от огня.
Выпили по третьей.
- Отец Онуфрий, у меня к тебе будет большая просьба.
- Слушаю тебя, сын мой.
- Люди, которые я привел из двадцатого и двадцать первого века, выросли в обществе, где семьдесят лет правил воинствующий атеизм. Храмы ломали, священников убивали, верующих всячески притесняли. В школах детей учили, что бога нет. Но это не они. Они также жертвы режима. Так что будь к ним снисходительней. Учи их добром и лаской, а не жезлом железным. И пару мне одну повенчай, а то в блуде живут, народ смущают.
- Тарабрин мне говорил про то, что тут не всё складно будет. Главное, чтобы они в ересь не впадали. Язычника легче к богу обратить, чем еретика. Но с божьей помощью справимся. – Уверенно завершил Онуфрий свою мысль.
- Вот и договорились. Теперь вижу сам, что бог есть любовь. А то боялся я, что пришлют сюда какого начётчика и талмудиста глупого и упёртого. Так и будем действовать. Ты наставляй словом, а наказывать, если надо, буду я. Как власть светская.
- Исповедаться, желания у тебя нет? – неожиданно спросил священник.
Я уклончиво ответил.
- Есть. Каюсь, отче, грешен во всём, кроме душегубства. Но тут уж судьба такая, что в других временах по-другому и нельзя. Освоимся тут, перейдем на самообеспечение, меньше грешить буду, а пока… - развел я руками.
Ну, не устраивать же брату жены подробный разбор моего прелюбодеяния с тремя американками разом? Еще Василисе настучит. А я еще жить хочу.
Но попу этого оказалось достаточно.
- Отпускаю тебе все грехи вольные и невольные в честь светлого праздника Пасхи, – торжественно произнес Онуфрий, встав и положив руку на мой склоненный затылок. - И впредь по возможности не греши. Где мне ночевать прикажешь?
- А здесь, у меня. Завтра белорусы поставят тебе разборный блок за день. Если это не грех завра работать.
- Завтра еще грех, а вот во вторник все на поле выйдут. Страду еще никто не отменял. А завтра чтобы и ты на службе был как все. На поле богу служить будем, перед тем как его орать. Молебен с водосвятием сотворю.
Постелил я брату жены раскладушку с поролоновым матрасом. Белье чистое выдал. И вышел на улицу покурить.
Вроде повезло мне с попом. И родственник. И не дурак на первый взгляд. А там будем посмотреть, как говорят в Одессе.
Разбудил меня шурин ни свет, ни заря. Темно еще было. И заставил таскать за ним походный алтарь. Сам он нес походный иконостас – складень. По виду - тяжелый.
Пришли на огороженное и уже скошенное от травы поле. Думал, что мы будем первыми – щас! Народ уже там толпился. Похоже, что всем колхозом.
Само богослужение началось с первым лучом солнца над горизонтом.
Служил Онуфрий истово, со вкусом и голос имел приятный. Чувствовалось, что дело своё попик любит. Обошел всё поле, каждя в каждый угол чем-то пахучим, но не ладаном – откуда он тут?
Мужики наши как-то быстро составили духовный хор и наизусть пели псалмы. Складно пели. Чувствовалась многолетняя слаженность в многоголосии. Чем-то это всё действо мне напомнило негритянский спиричуэл в Америке. Там он тоже возник от бедности черных христиан, которых крестили, но в общину белых не пускали.
Еще меня смутило отсутствие дьякона и остального причта.
Сто лет прошло в отрыве от осевой цивилизации, а разница между ритуалами богослужениями заметна даже такому постороннему глазу, как мой. Неужели это закон всех изолированных сообществ?
И никаких специальных облачений из дорогих тканей. В чём по улице ходит Онуфрий, в том и служит богу. Разве что разулся, когда пошел освящать земное плодородие, упряжку волов и плуг.
Так под общее пение, выбранный толпой человек, стал вести первую на поле борозду. Перед этим он встал на колени, поцеловав по очереди землю и лемех плуга. Пахал также разувшись. Босым.
Волов, наверное, Тарабрин прислал, вместе с Онуфрием – обещал ведь.
Ожидал я, что всё поле будут этой воловьей запряжкой пахать, но проведя первую борозду до конца поля, плуг выдернули и запряжку вернули к походной импровизированной церкви, где на рога волов надели венки из полевых цветов.
И снова пели. Я аж заслушался, как красиво и складно.
Потом Онуфрий провел молебен с водосвятием и благословил по очереди наших тяжеловозов и сельхозорудия. И даже монстру окропил святой водой.
По окончанию действа поклонился в пояс к народу, сказав.
- С богом, дети мои. Оратайствуте на благо людей. Таскать вам, не перетаскать урожай с этого поля.
А дальше… Дальше началась пахота. И конными плугами, и волами. Только монстра вступила, когда пришел ее черед землю бороновать. Для животных это самая тяжкая работа. Ваня Юшко был счастлив от всеобщего внимания, хотя давно должен был бы к нему привыкнуть.