Привёз из Америки шестидесятых кучу пороховых проходческих зарядов и буры. Пилы и колуны с тёслами для каменных работ.
Откололи взрывом большие пласты известняка. Врезали в них анкеры. И воровайкой погрузили блоки на шаланду. Матросы за стропальщиков хорошо отработали. Умело.
Веду КамАЗ от Аджимушкая к Казантипу и все про баб думаю. Где их брать?
Вариантов несколько.
Двадцать первый век отпадает. Бабы там, мало того, что цивилизацией разбалованные, так еще по меркам моих мужиков чересчур распущенные и с пониженной социальной ответственностью. И детей рожать не хотят. Да, к тому же, еще и нехристи, поклоняющиеся вместо Богородицы шлюхе Мадонне из американского ««Космополитена»». А то и Леди Гаге, что вообще за гранью добра и зла.
Спасённые с белорусских деревень от карателей крестьяне требуют длительной психологической реабилитации и социальной адаптации к местным условиям. А нужен контингент готовый к немедленной эксплуатации. В том числе и семейной. Отец Онуфрий блуда в своей пастве не потерпит.
Остаются татарские и турецкие полоны. Больше на ум ничего не приходит. А это - с боем. Только вот боевиков у меня раз, два и обчёлся. А мне самому убивать никого нельзя. Да и где такой полон искать в Диком поле? Даже если приблизительно дата набега известна. И чтобы там только бабы были репродуктивного возраста, а не старухи с малолетками. И без мужиков.
Даже одну планёрку руководства колхоза этому вопросу посвятил.
Инженер подкинул идею отбить у немцев эшелон с девчатами, угоняемыми в Германию. Но тут, во-первых, надо заранее в ««Неандертале»» кусок железной дороги построить. А во-вторых, та же петрушка с реабилитацией и социализацией, что и со спасаемыми белорусами.
Вопрос с покупкой крепостных закрыл Сосипатор, озвучив нам цены на пригожих молодых и – главное, - непорченых девок на сороковые годы позапрошлого века. Мне в принципе по деньгам, только где доллары поменять на серебро девятнадцатого века в таком количестве? Дороже таких крепостных девок только рекрутская квитанция, цена которой доходит до 800 рублей. Дешевле сразу семьями покупать. Но тут наши мужики в пролёте.
Потом кайфоломовым поработал Мертваго, озвучив карантинные меры для любого нового контингента. Отмыть в бане, выбрить во всех местах, керосином смазать от вшей и каждую особь в обязательном порядке клизьмовать от глистов. А то, что минимум две недели в карантине продержать без контакта с нашими мужиками – это даже не обсуждалось. У той же холеры инкубационный период десять дней.
Мой вопрос: кто лично бабам будет лобок выстригать и клизму ставить повис в воздухе. Чтобы без бунта с их стороны. А то обиженные бабы да в толпе - страшная сила.
Выходило, что по любому надо сначала концлагерь с санпропускником построить, и только потом на промысел выходить.
И одежду новую заготовить заранее с обувью. Старую - та, что была на них, придётся сжечь. Во избежание…
А от ангара пока только скелет вырисовывается. Нет у нас складских помещений в достатке даже для необходимого здесь и сейчас. Всё снабжение с колёс да из других времён.
Не було у бабы клопоту – скупила порося.
Ян Колбас слушал нас, слушал и всё больше мрачнел лицом. Потом разродился.
- Матросы уйдут. Их лагерь останется. Вот туда и людей с моей вески заселить. Они также могут соль работать. Вот вам и карантин, отделённый от колхоза.
- Всё равно баню там строить придётся, - заключил Мертваго.
- И дустом всех обрабатывать, - хмыкнул Шишкин.
- Ищи сначала, командир, пропавший без вести в войну медсанбат, - посоветовал Жмуров. – Всё там тебе в комплекте будет. И врачи, и фельдшеры с медсёстрами, и санитарки, и даже прачки. А раненые бонусом к нашему народонаселению пойдут, когда вылечим. Остальных всех потом.
- А огород? – спросил я о главной проблеме.
- А на огород пусть женатики свои семьи привозят, – продолжил инженер. - Готов им щитовые дачные домики собирать. Это быстро. Без особого шика - шесть на шесть метров. Две комнаты с верандой застеклённой. Тут грунт крепкий. Вспучиваний почвы от морозов не ожидается. Можно просто на бетонные блоки поставить вместо фундамента. И печку в каждый дом чугунную с плитой – для крымской зимы достаточно. Мыться в наши же бани пусть ходят по субботам. По сравнению с мазанками на Тамани - с земляным полом и под соломой – райское жильё будет. Особенно если по железной кровати подарить.
- Майнай, майнай, - кричал Жмуров, стоя по пояс в воде и размахивая руками.
Юшко за манипуляторами воровайки осторожно опускал готовый шлюз на выбранное инженером место.
Матросы в резиновых штанах от ОЗК, торча в воде, подстраховывали крановщика, слегка ворочая на весу тяжеленую конструкцию.
Наконец шлюз встал на место и от него отцепляли стропальные крючья.
- Стоп машина. Вира помалу, - крикнул Жмуров и тросы с крючьями поплыли вверх.
Тут прямо как на строительстве египетских пирамид. Собрали шлюз на каменоломне в Аджимушкае. Скрепили камни стальными скобами и обвязали трехмиллиметровой проволокой. Привезли издалека и установили по месту.
Шлюз представлял собой три блока плотного известняка. Два коротких на одном длинном. Между короткими хорошо отесанными каменюками деревянный подъемный шверт из дуба – широкая двухдюймовая доска в раме из пятидюймового лафета, пазы обильно смазаны нутряным салом бизона.
Закрыли шлюз и природный затон, огороженный плотиной, превращается в испаритель. Надо воды добавить – открыли шлюз. Вручную. Важно, чтобы само озеро не высыхало ниже уровня шлюза. Но Жмуров не зря тут матросиков с рейками по воде два дня гонял – глубины теодолитом промеривал. Встала конструкция как родная. У воровайки вылет стрелы двенадцать метров. Для нас достаточно. Главное, чтобы за три тонны сильно не вылезать в нагрузке.
Потом в ход пошли заранее заготовленные нашими лесорубами дубовые сваи из лафета, между которыми проложим дубовые же доски – ограничитель плотины, чтобы водосток не засыпался материалом с плотины. Краснофлотцы впятером такую сваю забивают в дно. Один держит, четверо сверху синхронно ««бабой»» тюкают. Тяжёлая работа – сваю надо на метр в грунт вколотить, чтобы потом не косила. ««Баба»» - это такая тяжёлая дубовая колода из пня с ручками.
- Мало нас для такой работы. Так еще вы половину личного состава забрали к себе, - выговаривал мне политрук своё недовольство.
Да. Согласен. Мало. Забить надо минимум по восемь свай в четырёх направлениях. А в воде работает всего две бригады набивальщиков свай. В лагере кок остался, но это святое – он ужин на всех готовит. Себя политрук также в святые записал – рукой водитель. Остальные матросы в колхозе ангар ставят во главе с мичманом. Трое в госпитале. Больше рабочих взять неоткуда. Мои мужики к ним в помощь щебень с бутом на каменоломне собирают. Много его там осталось после зимовки мужиков-камнеломов тарабринских. Остальные все при деле.
Руководит в воде работами непосредственно мой инженер. Политруку тут делать совершенно нечего.
- Пошли, лучше, перекурим, - предложил я. – А то смотреть на работающего человека можно долго. И не устать.
В курилке политрук вдруг… Хотя почему вдруг? Я давно этого вопроса от него ожидал. Вдруг он спросил про мои документы. Удивительно только, чего целую неделю телился.
Показал ему свой военный билет офицера запаса. Он у меня еще советского образца с серпасто-молоткастой звездой на каждой странице.
Сверил Митрофанов фотку с оригиналом. Полистал. Почитал.
- Что же вы раньше мне не сказали, что сами из политсостава, товарищ капитан? – с некоторой обидой в голосе политрук вернул мне документ.
- А что бы это поменяло в наших отношениях? – пожал я плечами.
- Многое. – Твёрдо заявил Митрофанов. - Вы же член партии?
- Вступил в конце семидесятых. Работал в ««Правде»», если вам так интересна моя партийная жизнь, - ответил я несколько уклончиво, но и эта информация вызвала уважительный взгляд политрука.
- Когда Сталин умрёт? – огорошил меня Митрофанов неожиданным вопросом.
- В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году.
- Долго еще. Это хорошо, - политрук упал внутрь себя. Даже курить позабыл. Папироса в его пальцах погасла.
- Ничего хорошего, - буркнул я. – После него к власти в партии придут скрытые троцкисты и всех врагов народа реабилитируют. Некоторым даже памятники поставят.
- И Троцкого? – округлил глаза политрук.
- Не-е-е-е-ет... – Усмехнулся я. - Троцкий редкое исключение. Он так и останется врагом народа навсегда. А вот троцкисты… они отрекутся от самого Троцкого, но будут продолжать его линию, без его лозунгов. Номенклатура ЦК партии станет воспроизводить сама себя в детях и внуках. Превратится в закрытый правящий класс. Социальные лифты закроются. А дальше вступает в силу исторический закон третьего поколения. Когда осознавшие свое классовое родство и свою чуждость остальному народу внуки пламенных революционеров, их поваров и охранников посчитают, что им мало сторожить общенародную собственность, и они восхотят ею владеть. И сами всё предадут - то, за что их деды умирали. Причем даже не предадут, а продадут. Задёшево. За ««бочку варенья и корзину печенья»». И первым будет внук автора этих строк. Вот так вот. Внуки Мальчишей-Кибальчишей станут Мальчишами-Плохишами.
- Я вам не верю, – зло глянул на меня политрук исподлобья.
- Читайте сами, - я вынул из полевой сумки и передал ему толстый томик.
На зелёной бумвиниловой обложке крупно золотом оттиснуто ««История СССР»». Специально для Митрофанова таскаю, только вот удобного случая не было ему вручить.
- Вы человек грамотный. Сами разберётесь. Кстати, у вас какое образование?
- Десять классов и военно-морское училище в Севастополе. Потом курсы политработников по партийному набору.
- Для своего времени, у вас очень хорошее образование, - констатировал я, бросая окурок в ящик с песком. – Разберётесь. Только если вернётесь обратно, то боюсь, не в пользу вашей карьере будет это знание о будущем. Особенно про ХХ съезд партии.