Сначала было весело — страница 14 из 18

Боль исчезла в один миг. Саша вдохнул полной грудью, постарался ободряюще улыбнуться Томе: я здесь, я живой и здоровый. Она дернула уголками губ в ответ: знаю я тебя, герой.

– Итак, я запускаю наш барабан… – ведущий крутанул огромное колесо, доверху заполненное клочками бумаги.

Саша набрал в грудь воздух и замер. Сейчас. Все решится сейчас. Станет ясно, зря ли он все эти месяцы верил рекламе «совершенных технологий и выверенных доз добавок».

– Вот барабан останавливается… останавливается… остановился. Нет!.. – ведущий патетически заломил руки. – Нет, я не могу… такая ответственность. Пусть кто-нибудь другой. Вот вы! – Он указал на расфуфыренную блондинку возле сцены. – Идите сюда. Прошу вас, узнайте имя владельца выигрышного кода.

Блондинка, улыбаясь, процокала каблучками по сцене, помахала всем рукой, а затем засунула ее в барабан. Саша подался вперед. Чувства обострились, картинка сцены перед глазами стала четкой и яркой до боли в глазах.

«Фулл ЭйчДи», – мелькнула мысль, и он хмыкнул.

Вытащив бумажку, блондинка развернула ее, прищурилась…

– Александр Ого…

– Ого? – засмеялся ведущий.

– Огородников. Александр Огородников.

Саша медленно повернулся к жене. Счастье жаркой волной поднималось от ног к голове, прокатываясь по всему телу. В витрине напротив он увидел свое отражение: растерянно-счастливый, еще не осознавший до конца свою победу, человек. Почему-то очень бледный, с запавшими глазами.

– Я – везун…

Саша упал на пол, схватился за грудь. Тысячи лезвий вонзились в него разом, заскользили от горла к животу. Толпа ахнула, кто-то завизжал, увидев, как голубая рубашка победителя спереди едва ли не мгновенно стала красной.

Новый приступ боли заставил Сашу заорать, но крик почти сразу же смолк. Изо рта густой волной хлынула кровь. Руки, затрепетав на мгновение, замерли.

Тома упала на колени возле мужа, протянула руки к его лицу.

Сашина рубашка зашевелилась, и Тома замерла. Ткань вспухла горбом, натянулась, на ней обозначились какие-то тонкие линии. Женщина рывком убрала руки и по-крабьи отползла назад на несколько метров.

Еще миг, и тонкий хлопок рубашки прорезали черные нити. Мокрая насквозь от крови рубашка медленно расползлась на узенькие полоски.

На развороченной груди Саши стояло (лежало?) что-то непонятное. Два мешка, густо заросших длинным черным волосом. Они медленно поворачивались в разные стороны, словно принюхиваясь, обвыкаясь в новом для себя мире. Затем существа сползли с тела и неожиданно шустро засеменили на ножках-волосах в сторону сцены, за которой в стене виднелась дверь в служебное помещение.

Алексей ЗубкоСначала было весело

Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate. (Оставь надежду, всяк сюда входящий.)

Данте Алигьери

Часть 1. Страх

Высшая справедливость природы в том, что будущее у всех одно. Хотя и идет к нему каждый своим путем.

1. Вылазка на лоно природы

Порой кажется, что, если существует возможность сглупить – я ею непременно воспользуюсь. Как иначе объяснить согласие поехать на пикник, зная наперед: поездка будет сплошной нервотрепкой? А ведь можно было даже не отказываться от вылазки на природу, а всего лишь настоять на том, чтобы ехать одной – без Феди. Почему не сказала просто: «Отвали, приятель!» Или культурнее как-нибудь предложила: «Федор, давайте останемся просто друзьями»? Так нет же, откладывала решительное «нет» до тех пор, пока за меня все не решили.

Есть основание у новой отцовой «половинки» заявлять:

– Тряпка.

А вот права такого – нет.

Нужно вырабатывать силу воли. Ой как нужно! Вот вернусь с «отдыха» и в понедельник с самого утра начну. Зарядка по утрам, самоучитель английского языка на сон грядущий…

Бип!

Вздрагиваю от неожиданного звука, бесцеремонно вырвавшего сознание из грез о будущих великих свершениях.

Би-бип!

Под окнами сигналят. Громко, настойчиво.

Судя по времени, это за мной.

– Иду уже, иду, – бурчу я, решительно бросая в рюкзак сиреневый в белую полоску купальник. Небесно-голубое бикини отправляется в бельевой шкаф до более подходящего случая. В нем я выгляжу весьма сексуально, что в эти выходные лишнее. Нечего будить в Феде напрасные желания. Особенно принимая во внимание, что нужно будет намекнуть ему о разрыве отношений. Попарили один другому мозги – и будет. Хотелось бы, конечно, чтобы он сам как-нибудь сообразил и тем самым избавил меня от неприятного разговора, но боюсь – не судьба. Неловкие ситуации – мой конек.

Привстав на цыпочки, бросаю быстрый взгляд на отражение во внутреннем зеркале шкафа.

Ладная фигурка в легком сарафане, длинные ноги, приятное лицо и густые каштановые локоны – это несомненные плюсы внешности, а маленькая грудь и босоножки сорок четвертого размера – скорее минусы.

Сигналят повторно. Протяжно, требовательно.

Нетерпеливые какие! А соседи потом высказывать будут, укорять.

Забросив рюкзак на плечо, сую под мышку дамскую сумочку и выскакиваю из квартиры.

Дверь, подхваченная неожиданно сильным порывом сквозняка, с грохотом захлопывается. Звенит разлетевшееся на мелкие осколки стекло.

– На удачу, – саркастически кривя губы, сообщаю я отражению в глянцевой поверхности соседской двери.

Сердце понемногу возвращается к мерному ритму.

Цветочная ваза или зеркало?

Надеюсь, что первое. Подводить глаза и красить губы приходится ежедневно, по крайней мере в будние дни, чего не скажешь о подаренных букетах. Они весьма редкие гости в моей обители. У Феди ухаживание как-то с цветами не ассоциируется, бутылка вина и коробка неизменной «Вишни в шоколаде» – его джентльменский набор. К тому же разбитое зеркало – дурная примета. Поездка, как говорится, не задалась с самого начала.

В глазке соседской двери вспыхивает и тотчас гаснет свет.

На шум, словно муха на мед, выползла.

Любопытство, конечно, не порок, но порой раздражает.

– Здрасте.

Мое отражение, скользнув по открывающейся двери, тонет в солнечном блике.

– Ой! – беззубо улыбается соседка, выглядывая в узкую щель. Цепочку в целях безопасности не сняла, с ее характером это не лишнее.

Сморщенное, как печеное яблоко, лицо, окруженное белым ореолом пухового платка, создает странную иллюзию инородности. В детстве я именно так представляла себе инопланетян, маскирующихся под людей. Повзрослела, а подозрения полностью не развеялись.

– А это ты, Наштя…

– А это я! – Моя улыбка должна была означать искреннюю радость от осознания данного факта. Но вышло, судя по реакции соседки, нечто другое.

Дверь поспешно захлопывается.

Словно поданный в ствол патрон, щелкает язычок замка, входя в паз.

Готова поспорить, что соседка сейчас прилипнет к глазку.

Мое отражение растерянно моргает.

– И вам до свиданья, Зинаида Петровна.

– Повыраштали деточки – ни штыда ни шовести, – доносится из-за двери старческое брюзжание. А на первый взгляд – милейшая старушка, божий одуванчик. – Позаголяли титьки, жопа из-под юбки торчит – и думают, так и надо. Дверями хлопают, шпать не дают, хамят…

Совершеннейшая клевета. Сарафан едва оголяет ключицы, а ноги до самых колен закрывает. Куда уж скромнее при сорокаградусной-то жаре?

Не дожидаясь окончания монолога, который может звучать вечно, сбегаю по лестнице и выскакиваю во двор.

– Ух! – Словно в духовку запрыгнула. Раскаленный асфальт и кирпич пышут жаром. Тело молниеносно покрывается потом, который столь же стремительно испаряется, оставляя налет соли на коже. Что будет к обеду, представить страшно.

Предположительно белая под слоем грязи «Нива», взгромоздившись одним колесом на бордюр, режет глаза блеском протянувшейся по всей длине кузова царапины. Заднее стекло покрыто сетью трещин, дыра заклеена техническим скотчем. Вместо бокового зеркала – погнутый держатель с куском обода. Колеса без колпаков, «лысые». На капоте – облупившаяся наклейка, на остатках которой с трудом угадывается образ девицы однозначно легкого поведения, о чем недвусмысленно говорят хорошо сохранившиеся трусики, нескромно выглядывающие из-под юбки.

«Карета подана! – мысленно восклицаю я с иронией и некоторым сомнением. – А она заведется?»

– Наконец-то! – подает голос Нинка и прицельно отправляет окурок в песочницу.

Сиротливо зеленеющий среди безжизненно-серого нагромождения грязи и мусора одуванчик укоризненно качает желтой головой, стряхивая пепел. Или это порыв ветра его качнул?

– Трудно было в урну выбросить? – укоряю я.

– И где?

В ответ лишь вздыхаю – действительно, такой «культурный минимум» в моем дворе отсутствует. В соседских, впрочем, тоже. В лучшем случае – картонный коробок у входа в магазинчик, втиснутый в полуподвальное помещение.

Нинка – подруга детства с фигурой фотомодели из журналов для взрослых мальчиков и лицом… скажем так, Буцефала в юные годы. Подруга все же. Но ради истины стоит заметить, что нижняя челюсть – самая выдающаяся часть ее лица. И при этом у Нинки отбоя нет от парней. На пикник собралась с очередным поклонником. Боксером, кажется… или каратистом. А вот глаза у нее красивые, изумрудные, только блудливые.

– Что так долго? – вместо приветствия бросает растянувшийся на капоте автомобиля коротышка. Широкоплечий, поджарый, кривоногий. На выскобленном до синевы черепе вытатуирован орел, удерживающий в когтях змею. Массивная челюсть, выдающаяся вперед, приплюснутый нос и колкий взгляд маленьких глаз. Новый приятель Нинки не волнуется насчет соблюдения этикета – ожидать, когда нас представят друг другу, он не намерен. Да и мне подобные типажи в друзьях не нужны.

– Не прошло и полгода, – поддакивает Федя, расплываясь в широкой улыбке. На нем белоснежная майка с эмблемой оператора сотовой связи, в конторе которой он работает руководителем какой-то группы. Как это он сегодня не надел бейсболку с таким же логотипом? Или в рюкзаке лежит?

– Привет. – Я улыбаюсь несколько натянуто. К сожалению, ехать придется на заднем сиденье с Федором. А значит – на протяжении всего пути бороться с липкими ладонями, которые так и норовят оказаться за лифом сарафана или в трусиках. В этом он напоминает свою любимую сотовую связь – она так же бесцеремонно лезет во все сферы нашей жизни. Не зря Нинка называет Федю «Связистом». Он обижается, поправляя, что руководит целой группой с совершенно невразумительной аббревиатурой. Но суть-то от этого не меняется, верно?

«И зачем согласилась на эту поездку?» – в который раз вздыхаю я. Впрочем, признаюсь ради справедливости, перспектива провести выходные, изнывая от жары и тупо таращась в телевизор, не многим привлекательнее. И если бы не компания Феди… поездка была бы в радость.

Забросив рюкзак в багажник, ныряю в салон. Здесь еще жарче. Кондиционер в автомобиле не предусмотрен. Раскаленный кожзаменитель противно липнет к голым ногам. Федя пытается последовать его примеру. Решительно пресекаю попытку страстных объятий и горячего приветственного поцелуя.

Опустив сиденье, занимает место подруга. Последним садится за руль коротышка. Неожиданно резко бьет кулаком по крыше, багажник автоматически захлопывается.

– Чудеса отечественного автопрома.

– Не отечественного, – начинаю я.

– Не нуди, – в тон мне пресекает борьбу за достоверность информации подруга.

– Значит, так, – заявляет новоиспеченный Нинкин ухажер, – первым делом рулим к ближайшему магазину, затариваемся водочкой, пивком. Чего-нибудь из закуски к шашлыкам не забыть прикупить…

– Сигарет, – вставляет Нинка. Заядлая курильщица, особенно под спиртное.

– Крем от загара, – добавляю я, зарабатывая недоуменные взгляды. – А чего? Мы же на пикник к озеру едем, купаться, загорать…

Три дружных «хм…» сливаются в один.

Когда изнемогаешь от знойного дыхания бетонных джунглей, даже не верится, что где-то веет прохладный ветерок, плещется водичка и легкие наполняет не раскаленная смесь смога и пыли, а насыщенный кислородом воздух.

– А потом в лоно… или на лоно, – пожимает плечами «боксер». – В общем, к природе.

Нужно как-нибудь выведать у Нинки, как зовут ее парня, а то неудобно. Она, когда про поездку сообщала, упоминала несколько раз, да как-то вылетело из памяти. Я ведь, собственно, ехать не собиралась. До последнего момента верила, что откажусь.

Хлопок прокашлявшегося двигателя заглушил шипение открытой пивной банки.

Влажная рука, словно невзначай, скользит по коленке.

Началось.

Горячее дыхание щекочет шею:

– Можешь положить голову мне на плечо.

– Может, позже. Сейчас слишком жарко.

– Ну же, не скромничай, – шепчет Федя, сжимая пальцы.

– Не ломайся, – подмигивает в зеркало заднего обзора водитель, – детей здесь нет. Хотя… если постараетесь, могут появиться.

– Месяцев через девять, – хохотнув, развивает мысль Федя.

– Сверни туда, – указываю пальцем в направлении ближайшего парковочного «кармана», пытаясь одновременно сбросить слишком дерзкую руку. – Магазин.

И, подталкивая подругу, поспешно выбираюсь из едва остановившейся машины.

Сидящий между дверями входа и выхода попрошайка без тени скромности таращится на голые ноги и трусики встающих из машин женщин. Покраснев, поспешно прикрываюсь сумочкой. Хотя, чего уж теперь, раньше надо было…

– Девочки направо, мальчики налево, – завладев тележкой, командует ухажер подружки.

Подхватив Нинку под локоть, увлекаю ее в сторону косметического отдела.

– Крем от загара подберем.

– Давай.

Резкий переход от безжалостной жары улицы к приятной прохладе помещения, поддерживаемой десятком мощных кондиционеров, бросает в дрожь.

– Я на курицу похожа, – проведя визуальное сравнение с выложенными в ряд «рябами», замечает подруга.

– Это точно, – не спорю я.

– Синяя и «гусиная» кожа. Это потому что холодно очень, – жалуется Нинка, потирая обнаженные плечи.

– В машине оттаешь. А нет, так «боксер» поможет.

– Он не боксер. Я же тебе говорила.

– Каратист?

– Нет, – кривит губы подруга. – Ну, Настя, ты точно блондинка!

– Сама дура! – привычно огрызаюсь я, тряхнув светло-каштановыми локонами. – Кикбоксер?

– Он занимается киокушинкаем.

– Ты хоть сама поняла, что сказала?

– Зато у меня память хорошая.

– Да уж, – соглашаюсь я, роясь в россыпи разноцветных тюбиков. – Лучше я его «боксером» называть буду. А что, хорошее прозвище – Боксер.

– А логика?

– Похож.

– На кого?

– На боксера, Нина, на боксера. Гав-гав!

– Да ну тебя! – Подруга делано дует губы. – Зато Максим веселый.

«Максим. – Я откладываю имя в память. – Не забыть бы. Боксер Максим. Вернее, «кошкандист» какой-то. Не… будет Боксер. Уже даже привыкла как-то».

– А еще у него шикарная задница.

– Да ну тебя! – Я озираюсь по сторонам – не слышал ли кто? А то подумают, что я интересуюсь мужскими задницами. Стыдно.

– Точно тебе говорю. Мне так нравится ее ноготками – царап-царап!

– Фи! – демонстративно поджимаю губы. – Извращенка!

– Ой, а сама?

– Что сама? Я мужские задницы не царапаю.

– Зря. Приятно… Отказывать себе в удовольствии из-за какой-то надуманной скромности – вот это извращение, – заявляет Нина. – Так что это не я, а ты извращенка. Вот.

– Невелико удовольствие.

– А ты попробуй. Вот хотя бы со своим Связистом. Сегодня ночью возьми да попробуй. И тебе приятно, и он в восторге.

– Вот еще! – фыркаю я.

– Кстати, как у вас дела? Что-то ты Федю не больно радуешь лаской и нежностью.

– Ничего у нас нет.

– Расскажи кому другому. Я так и поверила, что в тот раз ты после разговора рот полоскала.

– В смысле больше нет, – уточняю я.

– А он хотя бы в курсе? – интересуется Нинка, зная мои слабости. – Ты ему сказала?

– Я намекала.

– Ясно. И когда ты ему дашь отбой?

– Ну… – пожимаю плечами.

– Не тяни. Решила – говори сегодня. А завтра мы тебе на озере какого-нибудь рыбака подцепим. С во-о-от такенным удилищем.

– Да я…

– Нужно больше? Ну, у тебя, подруга, и аппетиты. Уважаю.

– Ну тебя!

– А хочешь, я ему скажу? – предлагает Нинка, загораясь идеей. – О, идет! Сейчас и обрадую.

– Я сама, – поспешно заявляю я, ухватив подругу за локоть. С нее станется сообщить новость через половину торгового зала. Во весь голос и без церемоний. – Позже.

– Ну что, девочки, – толкая перед собой наполненную до краев тележку, подкатывает Федя, – вы готовы?

– Мы-то готовы, – отвечает Нинка, заглядывая в тележку. – Но хотелось бы быть готовенными. Где вино?

– Максим за ним пошел. А мы займем очередь к кассе. Видели, сколько людей?

– Занимайте, – бросая поверх упаковки пива оранжевый тюбик, говорит подруга, – а я пойду Максу помогу выбирать вкусняшки.

Пристраиваемся в хвост самой длинной очереди. Проблема в том, что лишь над этой кассой горит надпись «С алкогольными напитками». Вот так и рождается миф о самой пьющей нации планеты.

– Хорошо отдохнем, – улыбается Федя, демонстративно сняв со стенда две упаковки презервативов.

– Угу, – мрачно соглашаюсь я, делая вид, что не понимаю его намеков.

«Даже не мечтай».

– Повеселимся.

– Угу.

– Нам эта поездка запомнится надолго, – понижает голос Федя.

– Ага, – решаю разнообразить ответы. В голове-то они куда многословнее и витиеватее, но вот по дороге к языку как-то усыхают.

Очередь, хотя и медленно, но движется в нужном направлении. И это вопреки наглым малолеткам, которые лезут вперед, дескать, у них всего одна бутылка пива и деньги под расчет. Очередь ворчит, иногда порыкивает на самых бесцеремонных, но, в общем-то, ведет себя аморфно.

– Вам пакет большой или средний? – улыбается прыщавый парень на кассе, блестя стальной скобой. На ум невольно приходит «Макдоналдс». Вот такой ассоциативный ряд.

– Большой, – отвечаю я.

– Три, – уточняет Федя, принимаясь выставлять на самодвижущуюся ленту содержимое тележки.

После того как на свет была извлечена пятая упаковка двухлитровых бутылок пива, надежда на то, что вылазка на природу может все-таки пройти хорошо, угасает на корню. А с другой стороны, при подобном обилии спиртного, может, и не будет приставаний.

– А вот и мы, – на весь торговый зал объявляет подруга, потрясая парой изящных бутылок. Из таких шедевров в одноразовые стаканчики наливать как-то стыдно. Да и употреблять под печеную на углях картошку с шашлыком тоже.

«Видимо, у любителя восточных единоборств денежки водятся», – невольно мелькает мысль. Тем удивительнее убогое состояние машины.

– Как считать? – спрашивает парнишка на кассе, титаническим усилием воли пытаясь оторвать взгляд от Нинкиного декольте. Оно достаточно свободно, для того чтобы позволить по достоинству оценить щедрость матушки-природы. Мне остается лишь завидовать – мои-то груди с легкостью помещаются на мужской ладони. Обе на одной.

– Можешь на калькуляторе, – бросает Максим, кривя лицо.

– Или в столбик, – поддакивает Федя.

Это у них такой «утонченный» юмор. С трудом сдерживаю желание уйти к машине, подальше от укоризненных взглядов прочих покупателей.

– Вы будете платить вместе или каждый за свои покупки? – бормочет парень. Его уши пылают, словно маков цвет, а взор то и дело возвращается к внушительному бюсту Нины. Подруга словно нарочно подалась вперед и облокотилась о кассовый аппарат.

Как бы не вывалились…

– Считай все вместе, – томно шепчет она.

– Сигареты не забудьте, – напоминаю я.

– Блок синих.

– Этих?

– Да. Впрочем, давай два. Выходные предстоят длинные.

– Спасибо за покупку, – заученно говорит кассир, протягивая сдачу.

– Спасибо в стакан не нальешь, – улыбается Боксер, пересчитывая купюры.

Лавируя среди покупателей, толкаем тележку к выходу. Забитые сверх меры пакеты поскрипывают, словно сказочные враги оружейника Просперо после сытного обеда.

– Следующая остановка, – объявляет Максим, открывая багажник, – лоно природы.

– Такое первозданное, все заросшее… – шепчет Федя таинственно-мечтательным голосом.

– Чем? – простодушно интересуется подруга.

– Деревьями и кустами, – поспешно вставляю я, вслед за парнем ныряя в салон «Нивы».

2. Укромный уголок

– Ты уверен, что нам сюда? – Нинка с сомнением разглядывает ползущий мимо пейзаж. – Что-то не похоже, чтобы этой дорогой часто ездили. Может, мы свернули куда-нибудь не туда?

– Не зуди, – отмахивается Боксер. Вот же привязалось прозвище… никак не думается о нем как о Максиме или хотя бы Максе. – Доставлю по назначению.

Куда ни брось взор – повсюду донбасская степь, густо усеянная осевшими от возраста терриконами. Рядом с обочиной высится нагромождение железобетонных плит, в котором с трудом угадываются останки какой-то шахтной инфраструктуры. Или воздух подавали, или шахтеров под землю опускали. Уже и не поймешь. А вот следы деятельности охотников за металлоломом в виде бетонной крошки видны повсюду. И сюда добрались.

– Давайте спросим у кого-нибудь, – предлагаю я. От одной мысли о том, что мы заблудились, усиленно бьется сердце.

– Можешь у меня спросить, – хохочет Боксер. – Или у Нинуськи. А вон еще ворона кружится. Притормозить?

Спросить действительно не у кого. Лишь где-то на пределе видимости, на берегу небольшого пруда, а скорее крупной лужицы, лениво пасутся под присмотром пастуха коровы. Да, возможно, бродят по лесонасаждениям грибники. Но маловероятно, дождей давно не было, какие уж тут подберезовики да лисички.

– И что будем делать? – от волнения голос начинает дрожать. Почему-то в голову сразу лезет всякая ерунда: закончится бензин, или просто заглохнет машина, встретятся сбежавшие из колонии заключенные, загнанные и оттого озверевшие, готовые на все…

– Ехать, – отвечает водитель, отбирая у Нинки бутылку пива.

– Целоваться, – впечатав меня в окно, тычется мокрыми губами в ухо Федя. Хорошо, у старых моделей «Нивы» нет задних дверок, а то вывалилась бы.

По мере сил уклоняюсь, пытаясь использовать сумочку как щит. Выходит плохо.

– Нам налево, – сообщает Боксер, выворачивая руль. Причин его уверенности не вижу: развилка равнозначная, знаков и указателей нет.

Отечественный внедорожник съезжает с испещренного колдобинами, но все же асфальта и катит по тряской накатанной дороге. Судя по застывшим и сохранившимся в неприкосновенности отпечаткам протекторов какого-то грузовика, ею пользуются крайне редко. Дождя уже не было больше двух недель.

Минут восемь-десять борьбы в стесненных условиях, и я получаю небольшую передышку. Федя переключается на пиво.

Поправив одежду, верчу головой. Дорога виляет, словно лесная тропинка, проложенная безумными ежиками, бегающими как угодно, но только не по прямой. По правую руку мелькают жалкие сосенки, по левую – забитые кустарником дубки. Все серые, запыленные.

– Давай спросим у этих, – предлагаю я, ткнув пальцем в перегородившую дорогу машину.

– Давай, – тотчас соглашается Максим, – заодно ноги разомнем, а то жопу отсидел, аж отлить хочется, мочи нет.

Перемалывая жухлую траву в пыль, «Нива» съезжает на обочину.

Проворно покидаем душное нутро автомобиля.

Из темно-синей «Газели» показывается девичье лицо, окруженное сияющим ореолом белоснежных волос. Ядовито блестит фиолетовая помада на пухлых губах, в ушах покачиваются огромные красные сережки-кольца.

Улыбаясь, машу рукой.

– Привет.

– Здравствуйте, – отвечает блондинка, выбравшись наружу.

Хрустя валежником, словно медведь-шатун, из посадки появляется группа молодежи. Три парня и пара девчонок. Их шуточки не оставляют сомнений в цели посещения близлежащих кустиков.

Особо выделяется один юноша. Длинный и тощий как жердь, голова большая, словно тыква, на которую натянули блондинистый парик. Ядовито-оранжевая надпись на белой майке «ВСЕ ПОФИГ». Он подходит к нам и, обняв хозяйским жестом блондинку за плечи, вопросительно дергает подбородком.

– Не подскажите, как проехать к Голубым озерам? – интересуюсь я.

– Голубые озера? – переспрашивает белобрысый парнишка в вызывающей майке. – Туда ехать и ехать, они где-то в той стороне, но как проехать – не знаю, никогда в тех краях не был.

– А ты говорил, они близко, – недовольно говорит Нинка, игриво стукнув приятеля кулачком по плечу. – Лучше бы на Ставок поехали.

– Если вам нет особой разницы, куда ехать, можете прокатиться к Санаторию, – предлагает блондинка.

– В смысле? – округляет глаза Боксер.

«Пофигист» широко улыбается, блеснув непривычно белоснежными зубами.

– Да здесь рядом есть укромное местечко: горы, озеро, небольшая рощица – все как полагается, мы как раз туда собираемся.

– Что-то я о таком не слышала, – сомневаюсь я. – А как называется? Не «Барвинок», случайно?

– «Барвинок» далеко, на речке. А этот без названия. Просто Санаторий. Раньше там закрытое правительственное оздоровительно-профилактическое учреждение было, простых смертных не пускали. Только для республиканской партийной элиты. Сам дорогой Леонид Ильич, говорят, посещал и очень положительно отзывался. Вот так. В сам Санаторий, правда, и сейчас не пустят, но к озеру – пожалуйста.

– И как? – заинтересованно спрашивает Нинка. – Вы там были раньше?

– Мы лично нет, а вот Маша с Диной бывали. Маш!

– Чего тебе? – Окошко, что напротив водительского места, медленно опускается, и из него показывается конопатое личико совсем юной девушки. Лет тринадцати. Две коротенькие русые косички, вздернутый носик и бесенята в черных глазах.

– Здесь Санаторием интересуются. Хорошо там?

– Потрясающе! – оживает Маша. – Там так тихо, чисто… даже олени водятся.

– Не олени, – поправляет мужской голос из зашторенного салона «Газели», – а косули.

– А еще кролики и фазаны.

– Не кролики, а зайцы.

– Мы в прошлом месяце там отдыхали с друзьями – понравилось, слов нет. Поезжайте – не пожалеете.

– Ехать далеко? – загорается Нинка.

– Полчаса, может, немногим больше. Да здесь недалеко. Езжайте по вот этой дороге. За тем холмом будет мост, вы, как переедете его, сразу сворачивайте налево, и вдоль бережка до самого Санатория. Вы его сразу узнаете, все равно других зданий в обозримых окрестностях нет. Со стоянкой на месте сориентируетесь. Удобных полянок изобилие, на любой вкус.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Может, там встретимся.

– Ага. Ну ладно, мы поехали.

– И еще… питьевой воды лучше наберите из колодца у выездных ворот Санатория, у озера источников нет. Удачи!

– Вам тоже. Бывайте.

– Попробуем съездить к этому их Санаторию? – спрашиваю я, как только машина трогается с места. – Или есть другие предложения?

– Я – двумя руками «за»! – хлопает в ладоши Нинка. И кивает в направлении оставшейся позади «Газели». – С такой-то рекламой.

– Я тоже, – присоединяется Федя.

– А я уже туда и еду, – хохотнув, сообщает Максим. – Вот и мост показался.

По мере приближения данное утверждение вызывает все больше сомнений.

– Что-то это на мост не больно похоже, – надувает губы Нинка. – Он точно машину выдержит?

– Скорее да, чем нет, – у меня получается довольно удачно сымитировать голос «великого» лекаря из «Буратино».

– Ты собираешься по нему ехать?

– Конечно.

– Наверное, я лучше из машины выйду. Настя, ты со мной?

– Да.

– Зачем? – удивляется Максим.

– Мне так спокойнее.

– Да по этому мосту во время войны танки ездили.

– Более семидесяти лет назад, – уточняю я. – И по всей видимости, тяжелых лет. Вон как потрепало его время.

Железобетонные опоры в количестве двух штук выкрошились, явив взору ржавую арматуру. Перила отсутствуют. Лишь поблескивают по обеим сторонам моста пеньки ровно срезанных швеллеров. В месте стыка плит зияет трещина, из которой тянется к солнцу жухлая трава и небольшое деревце.

– Тормози! – командует Нинка, видя несерьезное отношение к решению о пешем переходе на противоположный берег.

Машина останавливается.

– Что случилось? – интересуется Боксер.

– Эту речку вброд безопаснее перейти, – решительно заявляю я, демонстрируя солидарность с подругой.

– Это ты зря, – возражает Максим. – Здесь довольно глубоко. И омутов полно. Видишь, как леший хороводит.

– Водяной, – поправляю я.

– Ага. С русалками и хороводит. Групповушку…

– Какая интересная идея, – замечает Боксер, стрельнув глазами. – Федь, ты как к групповому сексу относишься?

– Заманчивое предложение.

– Обломайтесь! – роняет Нинка, вылезая из машины. Я следую ее примеру. – Езжайте, хватит трепаться. Ждите нас на той стороне.

Хрустя щебнем, «Нива» въезжает на мост.

Екает сердце. Воображение рисует крах моста: крошащийся бетон, лопающаяся со звоном арматура, зависшая в воздухе машина, крик…

Ничего этого, слава богу, не происходит.

Автомобиль без происшествий минует мост и замирает.

Посигналив, Максим высовывается в окно.

– Вас до вечера ждать?

– Подождешь – не убудет! – кричит в ответ Нинка. – Пошли, подруга?

– Пошли, – соглашаюсь я.

Стараюсь держаться середины моста, поскольку отсутствие перил действует на нервы. Мелькает мысль, что лучше было остаться в машине, уже была бы на той стороне.

– Да не переживай ты так, – подмигивает подруга, – все будет хорошо.

– Да я и не переживаю.

– Ага, кому другому расскажи, а то я тебя не знаю.

Тридцать два шага, приблизительно шестнадцать метров, именно столько приходится преодолеть, чтобы перейти на другой берег.

А с другой стороны – всего-то! Это ведь не по канату над пропастью. Здесь не разобьешься, даже упав. Намокнешь разве что да испугаешься.

«Трусиха», – с облегчением укоряю себя, делая последний шаг.

Рядом шумно выдыхает Нинка.

– Ух!

– Не прошло и полгода, – ворчит Федя.

– Не спеши, а то успеешь, – отмахивается подруга. Пропустив меня, она ныряет на переднее сиденье. – Чего стоим? Поехали!

– Вот что мне в тебе, Нинусик, нравится, – заводя машину, воркует Максим, – так это решительность. Чуть только что, сразу коня за… это самое, как там его?

– Удило.

– Типа того, – принимает мое предположение Боксер. – И в стойло.

Нинка кривит губы, но не отвечает. Лошадиная тематика ей претит из-за определенной невольной ассоциации с внешностью.

Дорога ухудшается с каждой секундой.

– Такое впечатление, что полосу препятствий проходим.

– В этом есть и положительная сторона, – замечаю я.

– Какая? – Три удивленных голоса звучат в унисон.

– Будь дорога хорошей, отдыхающих была бы уйма. А так…

Переваливаясь с бока на бок, словно бредущая на дойку корова, «Нива» преодолевает испещренный выбоинами участок дороги и замирает у опущенного шлагбаума. «Проезд только для транспорта санатория», – гласит надпись на транспаранте, натянутом ниже погнутого «кирпича».

– Приехали, – зажигая сигарету, кривится Боксер. – Развели студенты как лохов.

– А дальше как?

– Никак!

– Может, поднимем шлагбаум и проедем? – предлагаю я, вслед за подругой выскальзывая из-под навалившегося Феди в распахнутую дверцу. – Замка-то нет. Хотя, конечно, это противозаконно. Несанкционированное проникновение на частную собственность, а то и на режимный объект.

– А может, мы не там свернули? – предполагает Нинка, поправляя топик.

– А мне идея ехать сюда сразу не понравилась, – вставляет Федя.

– Мы правильно приехали, только въезд почему-то закрыт. Может, кто-то по ошибке опустил шлагбаум?

– Знаете, что общего у ворот и женщин? – высунувшись по пояс в окно, спрашивает Боксер. Орел на бритой голове блестит, словно сказочная птица Феникс.

– Что? – тотчас отзывается Нинка.

– И в первые, и во-вторые, всегда можно въехать, главное знать, как правильно подкатить.

Говорит и первым ржет, демонстрируя убийственность шутки.

– Это точно, – поддерживает его Федя. Быстро же они спелись. А с первого взгляда – полные противоположности. Один – увлеченный спортом низкорослый крепыш, работающий охранником в каком-то кабаке, наглый, излишне самоуверенный, второй – прилипчивый, но трусоватый офисный работник, считающий карьеру главной целью жизни, довольно высокого роста, но совершенно неспортивного телосложения. Как говорит мать подружки в те редкие моменты, когда в состоянии членораздельно изъясняться: «Все мужики одинаковые, одним словом – козлы!»

– Ой-ой-ой, – гримасничает Нинка, – посмотрим, как ты сегодня подкатишь…

– Ладно вам, – вздохнув, направляюсь к шлагбауму. – Пойду посмотрю, может, есть кто… разрешение проехать спрошу.

Шлагбаум с тряпкой в своей долгой жизни, по видимости, не встречался ни разу, поэтому мысль перелезть через него кажется мне глупой. Слой грязи – в палец.

Согнувшись в три погибели, мелкими шажками, словно перекормленная утка, пробираюсь под нависшей над головой железякой.

– Эй, ребята! – раздается властный голос.

От неожиданности я подпрыгиваю.

Бум!

– Ай!

Пыль мягким серым облаком опускается на волосы и плечи.

– Вы на озеро направляетесь? – интересуется показавшийся в дверях сторожки парень в камуфляже. Массивная фигура, автомат на плече, загорелое дочерна лицо и хлебные крошки на груди и рукавах. Видимо, мы оторвали охранника от обеда.

– Была такая мысль, – признаюсь, потирая затылок. Больно. Может быть, даже шишка будет.

– Погодите минутку. Я сейчас вас пропущу.

– А можно? – неуверенно киваю на транспарант.

– Сегодня можно. Это когда посетители важные подлечиться приезжают – тогда да, граница на замке. А сейчас-то чего? Езжайте – купайтесь, загорайте.

– Ой, спасибочки, – улыбается Нинка. – Вы такой милый.

– Это точно, – соглашается парень в камуфляже, перепрыгнув через шлагбаум. – Только за беспокойство по двадцатке с каждого, и можно в путь.

– Сдачи не нужно, – протянув сотню, говорит Боксер.

– Спасибо.

Купюра исчезает в нагрудном кармашке. Охранник, одним движением перебросив тело обратно через шлагбаум, исчезает в сторожке.

Поспешно занимаем места.

Мгновение спустя раздается скрип, преграда переходит из горизонтального положения в вертикальное. Путь свободен.

«Нива», перевалив через «лежачего полицейского», мягко катит по гладкому асфальту. Словно из одного мира в другой попали. Этакий стык постапокалипсиса и утопии.

– Только на территории не останавливайтесь и не сворачивайте, а то начальник ругаться будет, – бросает охранник вслед машине и возвращается в сторожку.

Тотчас резко, словно нож гильотины, опускается шлагбаум.

Вот хотя бы пылинка упала – так нет же, а меня с головы до ног обсыпало. Вот и спорь после этого насчет способности притягивать неприятности.

Медленно катим по ровной, как гладильная доска, аллее, усиленно вертя головами.

Территория Санатория утопает в зелени. Ряды величественных каштанов, голубых сосен и пихт подобно почетному караулу выстроились вдоль дороги. Повсюду кусты роз, богато усеянные алеющими бутонами. Беседки увиты виноградом, у скамеечек стриженные под зайчиков-белочек кустарники, зелень лужаек искусственно сформирована из трав различных оттенков. Под стеклянными колпаками теплиц переливаются тропическим разноцветьем листья экзотических растений. Само здание не блещет оригинальностью конструкции, но и на «хрущевку» не походит. На ум сразу приходит определение: «добротно». Строгие линии стен и крыши строения гармонично соседствуют с плавными изгибами декоративных украшений, внушая ощущение надежности. Кованые балконные ограждения лишь подчеркивают зеркальный блеск панорамных окон, привнося ощущение безопасности. Все вместе это должно расслабляюще воздействовать на посетителей.

Не похоже, чтобы это место пребывало в забытьи. Повсюду видны хозяйская рука и значительные деньги. Нет привычного в санаториях и пансионатах бытового мусора, уродующих кору деревьев признаний и отметок о посещении. Этакий уютный и ухоженный оазис благополучия в море запустения и разрухи.

– Что же за гости сюда наведываются, для которых вертолетную площадку соорудили? – присвистнул Боксер.

– Простые такие, скромные… покой которых ребята с автоматами охраняют. – В голосе Феди отчетливо слышится горечь. И зависть.

На выезде стоит будка охраны. Неброское по простоте конструкции строение, укрытое за беседкой и разлапистым кленом. Шлагбаум поднят, и мы, не пытаясь узнать, есть ли кто на посту, выезжаем в ворота.

Покинув территорию Санатория, следуем насыпной дорогой. Мимо колодца, затем резко вверх и не менее резко вниз.

Скрипя гравием, «Нива» скатывается с насыпи и замирает.

– Ух! – выдыхает Нинка, подавшись вперед.

Бросив взгляд через ее плечо, замираю.

Открывшийся вид потрясает. Озеро, словно поверженный Георгием дракон, распласталось среди холмов и скал, сверкая в солнечных лучах начищенной до зеркального блеска чешуей. Утесы, подобно башням древнего замка, замшелые, дерзновенно устремляются ввысь, отгородив долину от прочего мира. Узкая полоса берега густо заросла плакучими ивами, лишь у самой кромки воды кое-где уступая место ярко-зеленым побегам осота и камыша. Озерная гладь непривычно чистая, словно кто-то специально избавил ее к приезду дорогих гостей от листьев и мусора. В небольших заводях жмется к берегам ряска. Вдалеке замерла лодка, ощетинившаяся изогнутыми антеннами удилищ, словно некое инопланетное существо, жадно впитывающее информацию об окружающем мире.

– Какие мы молодцы! – восклицает Нинка. – Ай да мы!

– В смысле?

– Что сюда приехали, – поясняет подруга. И добавляет более низким голосом, смакуя каждый слог по отдельности: – Ле-по-та.

Максим, подав машину вперед, сворачивает на проторенную среди высоких трав дорогу, или скорее уж тропку для «железных коней», и съезжает с холма. Куст шиповника недовольно скребет ветками по дверцам.

– Здесь или дальше?

– Дальше! – командует Нинка.

– Ближе к озеру, – поддерживаю я.

Перевалив через очередную возвышенность, «Нива» ныряет под метущие землю пурпурные ветви вербы. Необыкновенная красота, которую в городе и вообразить невозможно.

– Интересно, – бормочет Федя, – здесь змей много?

– Змей? – переспрашивает подруга, вздрогнув. В озорных глазах мелькает тревога.

– В наших краях ядовитых не водится. – Я пытаюсь успокоить ее. – За это можешь не волноваться.

– А гадюки?

– Я хотела сказать, что нет смертельно ядовитых змей.

– И вакцины от укусов нет. По телевизору говорили, что у нас ее не производят и закупать – не закупают.

– В воде змеи вообще не кусаются, – поделился знаниями Максим, притормаживая. – Куда дальше?

Дорога раздваивается. Одна бежит на следующий холм, вторая резко сворачивает к берегу, где исчезает среди разнотравья уютной поляны.

– Может, остановимся здесь? И для машины с палатками место есть, и пляж каменистый.

– Почему бы и нет? – крутит руль Боксер. – Место красивое, укромное…

– Пляж опять-таки чистый, – замечает Нина, – не придется по колено в тине и иле заходить. Брр…

– Это даже не пляж, а скорее бухта. Только очень маленькая.

– Так и кажется – сейчас из-за поворота выплывет корабль викингов, – делает широкий жест рукой Максим.

– Дакар, – блещу эрудицией. Хотя кто это оценит?

– Точно, – хлопает в ладоши подруга. – Бородатые вонючие мужики – двадцать, а то и тридцать – в звериных шкурах набросятся на нас и будут долго и страстно любить.

– Что-то типа того, – несколько обескураженная Нинкиными фантазиями, пожимаю плечами. – Статья 131. Раздел 2 пункты «б» и «в», если повезет, то дело не дойдет до раздела 3 пункта «а».

– Ой! – отмахивается подруга. – Кончай занудствовать! Настя, все равно, кроме тебя, этого юмора никто не понимает.

– Да я, собственно, и не шутила.

– Тем более.

– Ну, мне тоже не хотелось бы, – решил поддержать меня Федя, – чтобы меня долго и это самое бородатые и вонючие.

– А если гладко выбритые, чисто вымытые и облитые дорогим французским одеколоном, то хотелось бы? – делаю круглые глаза.

– Вообще не хотелось, – хмурится парень. – В смысле мужиков. Вот если бы амазонки…

– Выгружаемся! – командует Максим, первым покидая машину.

Деловито осмотревшись – нет желания разбить стоянку там, где уже останавливались уроды, оставившие после себя ржавые консервные банки, битое стекло и кучу прочего мусора, – убеждаемся в правильности выбора. На поляне чисто, словно на газоне перед мэрией.

– Итак, первым делом костер, а потом, пока мы будем ставить палатки, девочки накроют стол. Нинок, сообразите что-нибудь на быструю руку из закусок, колбаски там нарежьте, огурчиков покрошите… нужно же отметить приезд.

– Точно. И выпить за знакомство.

– Наконец-то!

– Святое дело, – соглашается Нинка, выудив из набитого так, что горловина не сходится, рюкзака пластиковые стаканчики. – Наливай.

– Слышу речь не девочки, – изрекая эту мудрость, Федя срывает акцизную марку с бутылки коньяка, – но женщины.

Хмыкнув, я стелю клеенку, которая послужит столом.

– Держи, – протягивает наполненный на две трети стаканчик Федя.

– Это слишком много, – возмущаюсь я. Но стаканчик беру. Никто ведь не заставляет пить до дна.

Вспоров брюхо полиэтиленовому свертку, высыпаю соленья в сковороду. Пупырчатые и корявые огурчики, вытянутые сливой желтоватые помидорины, капустные листочки.

– Закусывайте.

– Предлагаю тост, – заявляет Нинка, поднимая стаканчик над головой, словно статуя Свободы факел. – За природу!

– Мать нашу, – ожидаемо поддакивает Федя. И молодецки опрокидывает содержимое емкости в желудок.

– Вообще-то коньяк лимоном закусывают, – вздыхаю я, беря соленый огурец. Ждать правильной сервировки никто не будет. Собравшись с духом, делаю небольшой глоток. Не рассчитала – все содержимое стаканчика скользнуло по пищеводу. – Ух! – И жадно захрустела огурчиком. Несмотря на пять звезд, напиток прошелся по горлу, словно наждак. Жестко и решительно. А вот по желудку растекся тепло и мягко.

– Еще по сто, чтоб на одной не прыгать, – взявшись за бутылку, объявляет Боксер, – и мы поскакали костер разводить. Нужно шашлыки жарить, а то так водки хочется, что переспать не с кем.

Посчитав шутку достойной заменой тоста, он проглатывает коньяк и поднимается на ноги.

– Пошли за дровами.

Федя, засунув в рот капустный лист, следует за ним.

Против ожидания парни не отправились с топором к ближайшим деревьям, а достали вязанку дров из багажника. Запасливые.

Сухое дерево вспыхивает от одной спички. Приятно пахнет дымком.

– Можете пользоваться, – машет рукой Максим, самодовольно улыбаясь. – Мужчина сделал свое дело – мужчина может отдыхать.

– Лучше я приготовлю, – вызывается Федя. – Доверять шашлыки женщине – это неоправданный риск. Готовят вроде бы шашлык, а выходит тушеное мясо на палочке. А ты палатки пока поставишь?

– Легко.

Пока Связист нанизывает маринованные ломти свинины, кольца лука и цельные крохотные помидорины на шампуры, мы с подругой проворно сообразили пару салатов, порезали сыр и колбасу, помыли два десятка картофелин.

– А это еще зачем? – посасывая мелкими глотками пиво, интересуется Боксер. На установку палаток он потратил не более десяти минут. Удивительно даже, в прошлый раз Федя с одним из бывших Нинкиных приятелей два часа провозились.

– На углях запечем.

– А… прикольно. В детстве мне такая штука нравилась.

Костер возмущенно шипит и плюется паром, когда Федя в очередной раз гасит маринадом попытку огня вырваться из углей и сжечь сочащиеся несравненным ароматом куски мяса.

– Скоро? – спрашивает Нинка, шумно сглатывая. У меня самой, признаться, полон рот слюны. Уж очень запахи аппетитные.

– Да еще с полчаса. – Голос Феди звучит неуверенно. – Пускай мясо малость потомится, дойдет – нежнее будет.

– Ясно. Где там наши стопочки, – отставив пиво, тянется за коньяком Боксер.

– Мясо еще не готово, – протестую я.

– Вот и выпьем за то, чтобы оно быстро, а главное, вкусно приготовилось.

Слабо сопротивляясь, принимаю стопку и послушно глотаю ее содержимое.

– Остатки сладки, – говорит Боксер, бросая пустую бутылку в пакет для мусора.

Все достают по сигарете и закуривают. Я стреляю у Нинки одну из ментоловых, тонких, как спичка, сигареток и, помяв в пальцах, нюхаю. Приятно. Пробовала курить – не понравилось. А вот аромат ментоловой сигареты нравится.

Откинувшись на локти, любуюсь озером. Шелестит камыш, лениво лижет берег набегающая волна, плещется рыбка, в заводи на противоположной стороне подбирает ряску семейство уточек. Мама и несколько крох – пушистых комочков размером с детский кулачок.

Идиллия.

Еще бы противный комар не зудел на ухо.

Пытаюсь прихлопнуть настырного. Без результата. То ли я слишком медленная, то ли он слишком быстр.

Тем временем доходят шашлыки, о чем и сообщает Федор, проворно перекладывая гнущиеся под весом мяса шампуры на большое блюдо. Специфический аромат игриво щекочет ноздри.

– Вот сейчас под шашлычок и выпьем, – потирает руки Максим.

– Может, под мясо вина откроем? – намекает Нинка.

– Вино, – поправляю я.

Да только кто меня слушает…

– Легко.

Одна бутылка меняется на другую. Но и коньяк далеко не отставляется. Пускай будет под рукой – его время скоро придет.

Рубиновая жидкость наполняет стаканы.

– Предлагаю тост, – провозглашает Федя, делая намек на попытку подняться на ноги.

– Давай, давай!

– Выпьем же за нас с вами и черт с ними!

– Выпьем.

После коньяка вино кажется сладким. Пьется как компот. Одним длинным глотком.

А шашлык щекочет ноздри ароматом, брызжет соком на зубах…

– Вкуснотища! – закатывает глазки Нинка.

– У… у… – с полным ртом соглашаюсь я.

Опустевшие стаканы вновь полны.

Очередная бутылка со звоном исчезает в темной утробе мусорного мешка.

– Давайте выпьем этого вина за столь много… ого… огобещающее начало этого чудесного вечера.

– Это же вроде бы не вино, а коньяк, – уточняю я.

– А разница? – философски замечает Нинка, пытаясь удержать в руке одновременно и опустевший шампур, и дымящуюся сигарету.

– Вино и коньяк суть одно, – демонстрирует несвойственную ему глубину мысли Боксер, – нектар богов.

Мелкими глотками, но поразительно быстро опустошаю стакан.

От выпитого в голове гудит, лицо словно немеет.

«Да ты, девочка, пьяна, – говорю сама себе, – с тебя на сегодня хватит».

Рядом, покачиваясь из стороны в сторону, сверлит взглядом пустой стаканчик Федя.

– Ой! – неожиданная мысль заставляет меня подпрыгнуть.

– Что случилось?

– Картошка.

– Что картошка? – уточняет Федя, не отрывая взгляда от стакана. Нинка поднимает заинтересованный взгляд. Боксер же полностью поглощен делом – его рука интенсивно исследует содержимое топика подруги. Эластичная ткань и глубокое декольте не оказывают особого сопротивления, а подруга и подавно. Лишь кокетливо похихикивает.

– Мы забыли ее в угли закопать.

– Завтра, – отмахивается Максим, на миг прервав занятие. – Сегодня ее все равно уже никто есть не будет.

– Угу. Мяса еще – просто завались. – Федя протягивает мне ополовиненный шампур. – Возьми еще кусочек.

– Не лезет.

– Дать вина?

– Не хочу.

– Значит, коньячка?

– С меня хватит. – Я решительно отказываюсь.

– Давай хотя бы пивка.

– Я лучше воздухом подышу.

– Зря. А мы еще по маленькой накатим. Нин, будешь?

– А, – машет рукой подруга, – наливай.

– Вот это правильно, это по-нашему.

Штормит балла на три-четыре, но я, словно взаправдашний матрос, уверенно придерживаюсь выбранного курса.

– Ква! – возмутился лягушонок, уступая место.

Смахнув ладонью пыль, я пристраиваюсь на нависающем над водой валуне, словно сестрица Аленушка.

Плещет ласкающая прибрежные камни волна, сверлит укоризненным взглядом затаившаяся среди ряски лягушка, потрескивает костер. Ощущение вселенской гармонии наполняет каждую клетку организма. В такие минуты отдыхаешь не только телом, но и душой. Отступили куда-то на задний план липкие прикосновения похотливого приятеля, изнуряющая жара пропеченного вдоль и поперек города. Вот он – счастливый миг единения с матушкой-природой.

3. Купание при свете луны

Так бывает только летом. Вечер тянется бесконечно долго. А потом, как по мановению волшебной палочки, в один миг замечаешь, что уже наступила ночь. Глубокая, безмятежная. Небо пронзительно чистое, бескрайне прозрачное, ни одного облачка, лишь тающий след реактивного самолета у края горизонта. Над головой сияет полный диск луны, и искрятся россыпью драгоценных камней необыкновенно крупные звезды.

Запрокидываю голову… и замираю, захлебнувшись восторгом.

Красотища!

Вот так бы раскинуть крылья, оттолкнуться… и взмыть в небеса.

Но, увы, создатель наделил человека лишь крыльями вдохновения, которые способны увлечь в полет разве что воображение, но не грешное тело.

– А ты чего тут делаешь? – интересуется Нина, приближаясь. Язык ее при этом, даже на слух ощущается, принимает сигналы мозга с трудом. – Совсем одна…

– Воздухом дышу.

– И как?

– Что как? – Суть вопроса ускользает от меня.

– Как воздух? – уточняет подруга, отгоняя комара.

– Чистый.

– Разбавь, – протянув бутылку коньяка, предлагает Нинка.

Вообще-то я предпочитаю вино, иногда могу выпить несколько глотков чего покрепче. Того же коньяка, к примеру. Однако перескакивать с градуса на градус вверх-вниз несколько раз – это глупость.

Но я уже, кажется, упоминала о генетической тяге к свершению неумных поступков…

– Смелее.

Вздохнув, делаю глоток. Терпкий напиток проскальзывает по пищеводу на удивление легко. Привычно, словно проторенной дорогой.

– Эх, – закуривает подруга. – Хорошо-то как!

– Хорошо.

– Еще глоток?

– Давай.

В голове приятно гудит, внутри что-то тает, делая окружающий мир лучше, чем на самом деле.

– Пьянствуем? – бросив на землю покрывало, интересуется Федя. Его глаза маслянисто блестят, а на губах играет хитрая улыбка.

– Да ни в одном глазу! – праведно возмущается Нинка. И сразу глупо хихикает, портя эффект. – Подтверди, Анастасия.

– Подтверждаю.

Парень опускается на покрывало и предлагает:

– Присаживайтесь.

Нинка стремительно плюхается на задницу, едва не повалившись на спину. Осторожно опускаюсь возле нее.

Противно пищит комар, созывая собратьев на пир. На самом деле назначение у писка другое, это я из передач о природе усвоила. Но знание – одно дело, а чувства – совсем иное. Ощущаю себя эдаким первым блюдом, если не десертом на комарином столе.

Подходит Максим. В руках самокрутка, напоминающая неровно скрученную «козью ножку».

– Пыхнем? – предлагает он, опускаясь прямо на прибрежную гальку.

Федя нерешительно мнется:

– Это ведь травка?

– Она самая. Классная.

Нинка пожимает плечами:

– А надо?

– Надо. Мозги прочистит. Будешь? – поворачивается ко мне Боксер.

– Я – пас, – категорично отказываюсь.

– Зря. Жалеть будешь. Решайтесь. Нинок?

– Давай, – кивает подруга, озираясь в поисках чего-либо, способного заменить пепельницу.

Я неодобрительно качаю головой, но не отговариваю. Я ей не мать. У самой голова на плечах для подобных решений имеется. И мягкое место тоже – для ответа за последствия неправильного выбора.

– Немного разве что, – уступает Федя.

– Курите, а я не буду. И вам не советую, – повторяю я.

Нинка смотрит на меня и произносит:

– Как это ты не вспомнила о соответствующих статьях Уголовного кодекса…

– Наверное, пьяна, – улыбается Федя, пытаясь дотянуться до моей задницы.

Увернувшись, пересаживаюсь на валун. За день камень прогрелся, и теперь замшелая поверхность приятно ласкает кожу. Как это я раньше этого не заметила?

Прикурив от зажигалки, Боксер глубоко затягивается и, задержав дыхание, передает самокрутку Нинке.

Она осторожно втягивает дым. И тотчас заходится в кашле.

Подавляю инстинктивное желание похлопать по спине. В данном случае не поможет, в детстве бить нужно было и не по спине, а ниже…

Максим улыбается одними глазами и с силой выдыхает. Дым вырывается вместе с лающим кашлем.

Невольно морщу нос, воняет резко и неприятно. Жженой резиной.

Взяв протянутую самокрутку, Федя с неуверенной улыбкой затягивается.

Не выдержав, произношу:

– Ученые установили, что при курении марихуаны, или конопли, если по-нашему, какие-то там сосуды в мозгу сперва расширяются, а потом сжимаются больше, чем были изначально. И в нормальное состояние возвращается нескоро. Так что если часто курить – мозг не успевает восстанавливаться и…

Ребята переглядываются и ржут, давясь кашлем.

– Что смешного? – насупилась я. Но вызвала лишь еще один приступ дикого хохота.

Обидевшись, поворачиваюсь лицом к озеру и смотрю на покрытую рябью серебристую поверхность. Рыбацкая лодка сместилась ближе к нашему берегу, однако активной ловли не наблюдается – удочки неподвижны. Рыбак там хоть не помер? Тьфу ты! Лезет в голову всякая чушь. Напился, наверное, вот и дремлет себе. К единению с природой каждый идет своим путем.

Некоторое время царит тишина, нарушаемая регулярными попытками комаров прорвать глухую оборону.

Дзз…

Шлеп, шлеп!

Наконец Максим потягивается и, вскочив на ноги, направляется к костру.

Вернувшись с парой шампуров, он протягивает их:

– Прошу.

Тотчас две руки срывают со стальной полоски ароматные куски свинины.

Куда им только лезет?

Некоторое время комариный писк не слышен за громким чавканьем. Ребята работают челюстями с интенсивностью хороших мясорубок.

Первой довольно переводит дух Нинка.

– Кажется, накушалась.

Отсмеявшись, Федя и Максим доедают мясо и, воткнув опустевшие шампуры в землю, растягиваются на земле.

С противоположной стороны озера доносится ритмичное буханье клубной музыки.

– Кто-то веселится, – замечает Федя.

– Может, эти, которые на «Газели», – предполагаю я. – Пофигист с компанией.

– Может.

– Включить музыку? – интересуется Максим.

– Ну ее, – отмахивается Нинка. – Танцевать не хочется.

– Не хочется, – подтверждает Боксер.

– Может, спать?

– Рано.

– Что-то жарко, – произносит Нинка, подмигивая мне и неспешно вставая. – Может, искупнемся?

И не дожидаясь ответа, принимается раздеваться. Топик летит на замшелый валун, свернувшись крохотным зверьком загадочной расцветки. За ним следует юбочка.

– Кто со мной?

Нинка грациозно изгибается, демонстрируя выгодно подсвеченное лунным светом тело, едва прикрытое тремя небольшими треугольниками ткани: пара верхних скрывает с небольшим запасом соски, а нижний позволяет рассмотреть отсутствие растительности на лобке.

– Все, – басит Боксер, втаптывая окурок в землю. – Предлагаю поиграть в салочки. Не бултыхаться же без толку.

– Я – за! – вскидывает руку Федя. Он уже стянул майку и теперь возится с шортами, пуговицы не даются в руки. Выпитое безжалостно прокатилось по вестибулярному аппарату, оставив после себя разрушения и хаос. Здравый смысл пал в борьбе с алкоголем первым.

Сбросив сарафан, подхожу к прибрежной полосе и пробую ногой воду.

– Свежо.

– Это только так кажется, – заявляет Нинка, мелкими шажками удаляясь от берега. – Стоит окунуться, враз станет тепло.

– Точно! – поддерживает подругу Боксер. Разувшись, он с криком влетает в озеро, подняв море брызг.

Нинка испуганно визжит, я непроизвольно отступаю от кромки воды.

На глубине около метра парень ныряет.

Зеркальная поверхность озера проглатывает его. Лунный свет не в силах преодолеть сопротивление воды, для этого он слишком слаб. Кажется, что озеро заполнено черными чернилами, подернутыми маслянистой пленкой.

– Зараза! – возмущается Нинка, растирая плечи, на которые попали брызги.

Вынырнув на значительном удалении от берега, Боксер издает клич, достойный одновременно Тарзана, Винниту и Кинг-Конга.

– Не топчитесь! Давайте сюда! Здесь обалденно.

– Иду! – Федя не столь стремительно, но довольно решительно заходит в воду. Плывет он мощно, красиво.

Вздохнув, делаю шаг. Затем еще один. Набежавшая волна лизнула колени. Брр! Пробирает, даже трезветь начала.

– Для согрева, – Нинка демонстрирует бутылку коньяка. Сделав глоток, протягивает мне:

– Глотни.

– Не хочется.

– Как знаешь. – Язык подруги немного заплетается, а в остальном и не скажешь, что она изрядно пьяна. Как и все мы.

Опустив полупустую бутылку в воду, она подталкивает ее к берегу.

– Девочки, что вы так долго?

– Не растаете! – отмахивается Нинка.

Где-то в горах раздается крик. Видно, студенты веселятся.

Хорошее они место показали. Уютное, чистое и, главное, безлюдное.

– Кто первый ловить будет?

– Твоя идея, ты и начинай. – Резон в словах Нинки есть.

– Раз, два, – начинает отсчет Боксер.

Федя, отплыв на десяток метров, зависает на месте. Нинка, поправив выбившуюся из купальника грудь, вертит головой. Я же смещаюсь ближе к берегу, где есть возможность отталкиваться от дна. Ноги вязнут в иле. Слизком, холодном, противном. Воображение услужливо подсовывает картинки свернувшейся кольцами змеи, холодной руки трупа, чего-то сияющего острыми лезвиями…

– Пять!

Нинкин поклонник мощно бросает тело вперед. Брызги летят во все стороны.

Нинка довольно визжит.

Я, жмуря глаза, пячусь.

Поскользнувшись, с головой погружаюсь в воду. Паника галопом проносится вдоль позвоночного столба.

Вынырнув, захожусь в кашле. Успела-таки глотнуть воды.

– Настюха, беги! – весело орет Нинка.

– А-а-а! – с криком нечто огромное выныривает за моей спиной.

Толчок между лопатками, и я вновь с головой ухожу под воду.

Возмущенный вопль выходит потоком пузырей.

Рывок. Словно пойманную рыбину, меня выдергивают из воды и прижимают к груди. Купальник сползает набок, и выпавшая грудь становится добычей мужской ладони.

– Федя, прекрати! – возмущаюсь я, вырываясь из объятий.

– Сюрприз, – смеется Боксер, продолжая пальцами мять сосок. – Я не Федя.

– Отпусти!

– Да ради бога, – ухмыляется он, резко разжав руки.

Я плашмя падаю в воду.

– Тебе ловить, – кричит Нинка, хлопая в ладоши.

Спрятав грудь в купальник, убираю с лица волосы.

– Лови меня! – машет руками Федя.

Ожидая, что он поддастся, плыву к нему.

Федя подпускает меня на расстояние вытянутой руки, но в последний миг ныряет. Пытаюсь дотянуться… напрасно.

– Я здесь, – вынырнув метрах в пяти, кричит он.

Делать нечего, начинаю медленно плыть к нему, стараясь прижать к мелкоте.

Нинка со своим парнем отвлекаются на поцелуй, чем я не преминула воспользоваться.

Бесшумно погрузившись в воду, опускаюсь до самого дна, так что руки зачерпнули жирного и холодного ила. Вода здесь холодная, так что невольно захватывает дух. Интенсивно плыву, то и дело задевая слизкие стебли водорослей. В ушах появляется звон, в груди пустота – хочется сделать вдох.

Рука касается чего-то горячего, судорожно дернувшегося от прикосновения.

Вынырнув, сообщаю:

– Тебе водить.

Максим пожимает плечами.

Нинка хихикает, поворачиваясь к нему спиной.

Неуловимым движением парень срывает с нее верх купальника. Вырвавшаяся на волю грудь упруго трепещет, дерзко рисуя восьмерки красными и тугими от холода сосками.

– Отдай! – бросается за ним Нинка.

– Догони – забери! – предлагает Максим, размахивая над головой трофеем.

Девушка делает попытку выхватить купальник, но в последний момент парень ныряет. Нинка зло шлепает ладонью по воде и советует оставить лифчик себе, засунув очень глубоко в потаенное место.

– Попалась, – шепчет на ухо Федя.

Вздрагиваю от неожиданности.

Его руки, словно им противно оставаться неподвижными, вьются вокруг меня. То живот погладят, по грудь легонько сожмут.

– Ты меня испугал, – укоряю я, отстраняясь.

– Больше не буду, – улыбается он, обхватив за талию и привлекая к себе. – Ты такая холодненькая, тебя нужно согреть…

– Не нужно, – пытаюсь бороться.

– Нужно, – передразнивает он, тиская меня. Пальцы сжались, болезненно прищемив кожу ягодиц. Будет синяк.

– Прекрати!

– Да что ты ломаешься, словно недотрога.

– Убери руки! – чувствуя, как в голосе прорезаются визгливые нотки, кричу я. Пытаюсь отстранить ладонь, которая бесцеремонно шарит между ног, сминая купальник и добираясь до плоти.

– Тебе же нравится, правда? – схватив за волосы, отчего мне пришлось запрокинуть голову, Федя тычется мокрыми губами.

– Пусти!

Ладонь немеет. Доходит, что я залепила наглецу пощечину. От всей души.

Парень растерянно моргает, переводя взгляд с меня на Нинку и Максима и обратно.

– Иди к нам, – машет рукой Боксер. Трофейный лифчик трепещет, словно флаг.

– Не робей, – подзадоривает Нинка, прыгая на выступающем из воды валуне и раскручивая над головой трусики. Мягкий свет полной луны выгодно сияет на мокрой коже. Вторая рука тем временем подносит к губам бутылку, содержимое которой большими глотками перекочевывает в желудок.

– Сука сумасшедшая! – шипит Федя, прикасаясь к щеке. – Пошла ты!

По колено в воде он мощными шагами идет к машущей ему парочке.

Я стою и смотрю ему в спину, чувствуя стыд за собственный поступок и какое-то непонятное удовлетворение. Я не тряпка.

– Будешь? – Нинка протягивает Феде бутылку. Попыток прикрыть наготу она не делает. Завтра стыдно будет… хотя ей – не очень.

– Буду.

Стремительно пустеющая бутылка переходит из рук в руки.

– Настюха! – едва не свалившись с камня, машет подруга. – Иди к нам!

Отрицательно качаю головой.

– Иди! – ревет Боксер.

– Я пойду спать, – кричу в ответ.

Подруга пытается еще что-то донести до меня и всех не глухих в радиусе пары километров, но теряет равновесие и с веселым визгом падает в воду.

Выхожу на берег, поднимаю с валуна сарафан.

Едва различимое дуновение ветра заставляет поежиться. Кожа покрылась пупырышками, подбородок начинает подрагивать.

Забравшись в палатку, срываю мокрый купальник и яростно обтираюсь огромным колючим полотенцем.

Рука онемела и неприятно ноет. Сожаление о собственной резкости неприятно царапает душу.

На берегу продолжают веселиться.

Раскатисто хохочет Боксер. Несколько неуверенно вторит ему Федор. Попискивает Нинка, время от времени призывая меня присоединиться к ним.

Надев сухие трусики, решаю обойтись без лифчика. Осторожно продев влажные волосы в узкую горловину майки, поспешно натягиваю ее. Прохладно. Колотит крупная дрожь. Подозреваю, что это нервное. Следом надеваю спортивные штаны и кофточку.

Сейчас бы горячего какао выпить. Или чая с малиной.

С пляжа доносятся лишь редкие приглушенные голоса. Видимо, угомонились.

Если костер не погас, приготовлю себе кофе. Слабенького, но зато сахара положу побольше.

Расстегнув полог палатки, начинаю выбираться наружу. Да так и застываю на полпути: голова и руки уже снаружи, остальное – внутри.

На небрежно простеленном у самой кромки воды покрывале извиваются три тела. Хотя сразу и не разберешь, сколько их. Парни стоят лицом друг к другу, Нинка покачивается между ними, образуя замысловатую букву Н.

Сглотнув, начинаю пятиться. Надеюсь, они так заняты друг другом, что не заметят мои по-рачьи выпученные глаза.

– Давай меняться, – предлагает Боксер, размыкая объятия, удерживающие Нинкину голову у паха.

– Давай, – не спорит Федя.

Дотянувшись до бутылки, Нинка делает большой глоток. Обнаженное тело светится в таинственном свете луны, словно изваяние из янтаря. Природа не поскупилась. Ноги неимоверно длинные и стройные. Коленки круглые, бедра крутые. Тяжелая грудь мощно и упруго покачивается из стороны в сторону.

В какой-то миг мне захотелось оказаться с ними, может, даже на месте подруги, но тотчас злость на грязные мысли комом встала в горле.

– Ай! – дергается Нинка. – Сдурел? И не думай туда!

– Шучу, шучу, – смеется Боксер, шлепая по ягодицам.

Через минуту Нинка начинает извиваться и громко стонать.

Задергиваю полог и укрываюсь одеялом по самую шею.

Стоны становятся громче. Им вторит хриплое мужское дыхание.

Затыкаю уши. Но вопли наслаждения подруги проникают словно непосредственно под кору головного мозга, заставляя сердце биться часто-часто, а низ живота наливаться тревожной тяжестью.

Наконец наступает тишина.

– Я иду спать, – совершенно пьяным голосом бормочет Нинка и бредет в свою палатку, то и дело натыкаясь на разные предметы.

С берега доносятся невнятные мужские голоса и чирканье зажигалки.

Засыпая, слышу храп.

В следующий миг полог палатки отлетает в сторону.

– А вот и я, – хихикая, шепчет Федя.

Игнорируя его, отворачиваюсь к стенке.

Рука хлопает по спине и пытается забраться под одеяло.

Дернувшись, переворачиваюсь на спину.

– Не смей ко мне прикасаться, – чеканя слова, произношу я.

Федя наваливается, тыкается мокрыми губами в щеку. Поймав мою руку, силой прижимает ее к паху. Ладонь обжигает прикосновение обнаженной плоти, которая возбужденно вздымается.

Пытаюсь вырваться, но на ноги наваливается непомерная тяжесть.

Еще одно тело врывается в тесное пространство палатки.

От возмущения задыхаюсь, не сразу осознав ужас происходящего.

Лишь когда рывком с меня срывают штаны, я пытаюсь заорать. Но крик захлебывается, так и не родившись. Разбив губы в кровь, в рот мне заталкивают край одеяла.

Навалившееся на грудь тело не дает вдохнуть, от боли в безжалостно расплющенных сосках слезы бегут ручьем. Язык скользит по щеке, уху…

Ноги рывком запрокидывают вверх, так что колени упираются в спину Федору. Пальцы жадно исследуют отверстия, сминая и царапая плоть.

Бьюсь, как попавшая в силки птица. Неистово, отчаянно, но совершенно безрезультатно.

Трусики врезаются в нежную кожу, ткань трещит.

Мочку обжигает укус.

Сквозь заволакивающую сознание пелену страха и боли слышу дрожащий от похоти шепот:

– Давай быстрее!

Навалившаяся тяжесть до хруста сминает изогнутый и напряженный, словно натянутый до придела лук, позвоночник, прорывается сквозь кольцо сжатых мышц…

Ослепнув от боли, проваливаюсь в беспамятство. Последнее чувство, которое успевает идентифицировать мозг, – отчаяние.

4. Поиски Нинки

Трудно найти сравнение, которое даст представление о состоянии, в котором я пришла в себя.

Ужасное, мерзкое, разбитое… – все вместе и каждое по-отдельности во сто крат сильнее, чем способны выразить слова.

Истерзанное тело болит, а душа и того хуже.

Прикоснувшись к пояснице, невольно отдергиваю руку. На пальцах повисли густые холодные капли.

От омерзения вздрагиваю.

– О боже!

Призрачная надежда, что все случившееся ночью мне приснилось, исчезает. Эти кошмарные события произошли наяву.

Позевывая, поднимается Боксер. В проникающем сквозь приоткрытый полог палатки свете белеет его задница.

– Пора вставать, – говорит он.

– Ага, – соглашается Федор. – Пошли покурим?

– Пошли.

Слушаю их разговор и не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Как?! Как они могут вести себя, словно ничего не случилось? Неужели они были так пьяны, что ничего не помнят?

– Ладно, отдыхай, – оскалился Федор, натягивая спортивные штаны и доставая из рюкзака штормовку. – Ты потрудилась ночью с отдачей.

«Он все помнит», – понимаю я. Волна жара прокатывается по телу.

Потягиваясь, парни выползают из палатки.

В последний момент бывший приятель поворачивается и с угрозой произносит:

– Ничего не было, поняла? Побежишь в ментовку – пожалеешь.

– Боже мой, какой урод!

– И кстати, Нинка говорила, что ты со мной решила порвать? Так вот, это я посылаю тебя, шалава!

От злости перехватывает дыхание. Если бы в этот момент в руках оказалось оружие, не сомневаясь ни мгновения, я разрядила бы обойму в эту ухмыляющуюся рожу.

Но уже в следующий момент на смену злости приходит стыд. «Боже мой, если кто-то об этом узнает!»

Предательские слезы текут по щекам. Зарывшись с головой в покрывало, закусив кулак, я реву, глотая сопли и текущую по костяшкам кровь.

– Это твои плавки? – басит Максим. – Лови!

– Мокрые.

– Сейчас солнышко припечет, мигом высохнут.

– Макс, а тебе не холодно? Я и в костюме озяб.

– Прохладно. Сейчас оденусь.

Обмениваясь репликами, парни бродят по бережку.

– Сейчас бы кофейка под сигаретку, – зевает Федя.

– Сейчас Нинка приготовит, – говорит Максим.

– Так она, наверное, еще спит.

– Эй, подруга, вылезай! – басит Боксер. – Хватит дрыхнуть.

Ответа не слышно. Видимо, Нинка от вчерашнего излишества спиртного до сих пор валяется без чувств.

– Здесь ее нет, – спустя некоторое время сообщает бас.

– А это что такое?

– Уроды! Испортили палатку.

– Что-то пропало?

– Сейчас гляну. Где тут мои шмотки? Ага. Документы на месте, ключи тоже… магнитофон здесь.

– Так это Нинка сама, наверное, через бок палатки вышла.

– Зачем?

– Да мало ли… В кустики по-маленькому захотелось.

– А палатку портить зачем?

– Да я откуда знаю? Спьяну, может, заклинило, вот и прорезала новую дверь.

– Ну, – неуверенно протягивает Боксер. – Может, и так.

Слегка отогнув полог, выглядываю. Отсутствие подруги слегка беспокоит.

– Если бы залезли чужие, деньги забрали бы точно.

– Может, они в темноте не заметили.

– Ага. Залезли. И ничего не взяли, потому что темно. Ерунда какая-то.

– Нужно Нинку искать… Эй, подруга!

Лишь взвился в небо испуганный воробей, да с шелестом юркнул в кусты ежик, завтракавший остатками шашлыка.

– Может, она уснула? – предполагает Связист.

Пройдясь по близлежащим кустам, парни присаживаются у погасшего кострища.

– Что будем делать?

Видеть, а уж тем более разговаривать с уродами желания нет. Но тревога за судьбу подруги перевешивает. Выдохнув, я придаю лицу каменную неподвижность и, сильнее высунувшись из палатки, советую:

– Позвоните.

– Зачем? – оборачивается Боксер. – А, в этом смысле.

Он выуживает из кармана мобильник и набирает номер.

– Ну что? – кивает Федя.

– Абонент совсем не абонент, – похоже имитирует голос оператора Максим. – Вне зоны сети.

– Ерунда какая-то, – кривится Федя, почесывая живот. – Может, перекусим?

– Нужно искать Нину. – Мой голос дрожит. – Вдруг с ней что-то случилось?

– Да чего с ней могло случиться? Проспится и сама вернется.

– Как хотите. Я тогда сама пойду ее искать.

– Никуда ты не пойдешь. Ты останешься с нами, мы дождемся Нинку, классно проведем сегодняшний день и вместе счастливыми вернемся по домам. И ты никому не скажешь, что было ночью, – заявляет Федя.

– Ладно тебе, – ухмыляется Боксер. – Пускай подругам похвалится.

Федя громко хохочет.

– Да пошел ты! – отчаянно огрызаюсь я.

– Тебе все равно никто не поверит. Сама захотела – мы-то при чем?

Опустив голову, глотаю слезы. А руки, словно живущие отдельно существа, достают из рюкзака свежие трусики и отыскивают разбросанные по палатке детали спортивного костюма.

«Уроды! Уроды!» – пульсирует в мозгу.

Из-за деревьев, помахивая удочками в такт каким-то мыслям, выходит бомжеватого вида мужичок. Потрепанные штаны, грязный до невозможности определить цвет свитер на голое тело, сложенная из газеты пилотка. На ногах сандалии без ремешков, примотанные к ногам скотчем. Колоритный типчик. Ему бы еще монокль с треснутым стеклом в глаз – вылитый герой артхауса.

– Привет! – жизнерадостно восклицает он, вертя головой. Взгляд его явственно отметил горлышки торчащих из сумки коньячных бутылок, плохо прикрытую пледом упаковку пива.

– Здравствуй, дядя, – ухмыляется Боксер.

– Отдохнуть приехали?

– Точно.

– Порыбачить не планируете? Места прикормленные могу показать. Удочку выделю. Да и лодку организую.

– Отчего такая щедрость?

– А для хороших людей не жалко, – улыбка у мужичка хитрая-хитрая, а в глазах неприкрытая жажда. – Ведь и вы не пожалеете мне стаканчика водочки. За знакомство, так сказать. От коньяка тоже не откажусь – я не привередливый.

– Не-е, мужик, – ухмыляясь, отвечает Федя, – здесь тебе не обломится выпить на халяву.

– Нет – так нет, – философски отвечает рыбак, почесав заросший подбородок. – Халява – это ведь дело такое… раз на раз не приходится.

– Простите, а вы, случайно, девушку не встречали? – не утерпев, интересуюсь я. – Стройненькая такая, со светлыми волосами.

– В красном купальнике?

– Да, – несколько растерянно отвечаю я. Действительно, не пошла же Нинка голышом, наверное, подобрала вещи на берегу. – У нее красный купальник.

– Встречал, а как же, – ухмыляется рыбак.

– Где?! – я подалась вперед.

– Пойду-ка рыбу ловить. Недосуг мне впустую лясы точить.

– Где ты ее видел, отвечай! – поднимается Боксер. Сграбастав бродягу за грудки, он встряхивает его. Мужичок пытается освободиться, интенсивно отталкиваясь, но после непродолжительной борьбы покорно обвисает.

– Ну! – надвигается набычившийся Максим. Его выпяченная челюсть замерла в нескольких сантиметрах от перепуганного лица рыбака.

Оценив сжатые кулаки, скомкавшие свитер на груди, мужичок поспешно машет рукой:

– В ущелье.

– Далеко отсюда?

– Не очень. Через лесок, можно по этой тропинке и сразу налево. В ущелье это прямо и придете. Там еще сухой тополь стоит, гладкий такой, без коры.

– Что она там делала?

– А мне почем знать? – пожимет плечами мужик, пятясь. – Может, по нужде ходила, может, камни собирала… Нальете?

– Вали отсюда, – рычит Максим.

Бродяга проворно перепрыгивает остролистый сорняк и, замедляя шаг, ковыляет вдоль прибрежной полосы прочь, что-то бубня под нос.

– Нужно идти. – Я решительно поднимаюсь на ноги. Болит спина, особенно когда пытаюсь согнуться-разогнуться, к низу живота словно кто раскаленных углей приложил. Еще и голова раскалывается. А уж что на душе творится…

– Пойдем? – Федя закуривает и, выпустив облачко дыма, вопросительно смотрит на Боксера.

– А палатки?

– Палатки… Есть такое дело, обчистить могут. Если не этот халявщик, так его приятели. Кому-то надо остаться.

– Оставайся, – потягивается Максим. – А мы прогуляемся. Вот только пивка в дорогу возьму.

Сходив к утопленной на мелкоте у берега сумке, боксер выуживает двухлитровую бутылку пива.

– Я готов. Пошли, дорогая.

В ответ на ухмылку хочется вцепиться ногтями в мерзкую рожу, но… опустив голову, я направляюсь по указанной бродягой тропинке. Когда мы вернемся из этой поездки, я больше не хочу видеть этих уродов. Никогда.

Мокрая от росы трава скользкая, словно маслом натертая. То и дело оскальзываюсь, ойкаю от колющей боли в пояснице, но продолжаю идти вперед.

За спиной сопит и причмокивает Нинкин парень.

Вокруг просыпается лес. Тренькают птички, шуршат грызуны.

– Нина! – сложив руки рупором, кричу я. – Нинка!

Ответа нет.

Боксер неопределенно хмыкает.

Идем дальше.

Деревья подступают вплотную к тропинке, и вот мы уже петляем вместе со звериной тропой, то и дело пригибаясь, чтобы не налететь на ветку или сук.

Боксер молчит. Лишь прихлебывает пиво да довольно причмокивает.

У меня тем более нет желания разговаривать с ним.

– Нина!

Испустив очередной вопль, замираю, прислушиваюсь.

Максим, недовольно морщась, достает сигарету.

– Если эта дура утонула… – начинает он.

– Заткнись! – взвизгиваю я, не желая даже думать о таком. – С ней все хорошо.

– Да-да. Пошли дальше.

Выбравшись из рощицы, спускаемся в ущелье. Вот и сухое дерево, о котором говорил бродяга: голый тополь.

– Нин-ка! – Она где-то рядом должна быть. Дрыхнет, что ли?

– Не отзывается, – констатирует очевидный факт Боксер и со злостью зашвыривает пустую бутылку в кусты. – Только ноги топтали зря.

Осматриваю кусты и камни, надеясь обнаружить следы Нинкиного пребывания.

– Привет! – раздается над головой.

– Привет, – несколько растерянно отзывается Максим.

Улыбающееся во всю ширь лицо с рыжими усами и рябым носом показалось из-за глыбы неожиданно, заставив сердце заполошно екнуть.

– Ну как отдыхаете?

– Замечательно, – пожимает плечами Боксер. – А вы?

– Тоже. Вчера так набрались, что сегодня у всех головы болят и спины пекут – на солнце обгорели.

– Здравствуйте, – вяло машет подруга рыжего. Она спускается по тропе, которая вьется среди нагромождения каменных глыб, поросших чахлым кустарником и мхом. – Мы ищем друзей, Анюту с Игорем, не встречали?

– Никого не видели, – кивнув в ответ, отвечаю я. – И мы ищем. Нинку.

– Не попадалась, – пожимает плечами рыжий. – Мы здесь вообще никого не встречали. Бомж только какой-то выпить канючил. Тяпнул сто граммов и стал на рыбалку звать. Кое-как спровадили восвояси. Больше ни одной живой души не встречали. Но если увидим вашу подругу, передадим, что вы ее ищете.

– Спасибо.

– Нет проблем. Ну и вы там… если застукаете нашу влюбленную парочку, намекните им, что нужно и совесть иногда иметь.

– Обязательно. Бывайте.

– Удачи.

Проводив ребят взглядом, Максим интересуется:

– Что будем делать?

– Нужно сообщить в полицию.

– Прикольно… И они в тот же миг, побросав все дела, прибегут сюда.

– Значит, нужно искать, – говорю я. – Не могла же она уехать и ничего не сказать.

– Мы же уже искали.

– Нужно еще раз. Только тщательно.

– Ты предлагаешь разделиться и прочесать все окрестности? – На лице Боксера отчетливо отражается отношение к моему предложению.

– А как по-другому?

– У меня в бардачке валяется бинокль.

– И что? – уточняю я, не понимая, куда он клонит.

– Если забраться на вон тот утес, с него можно осмотреть все окрестности.

– А если она среди деревьев?

– У тебя есть идеи получше?

– Нет, – признаюсь я. – Только давай еще немного поищем ее здесь. Может, она где-то рядом. Ведь тот мужик сказал…

– Его слова, несомненно, вызывают доверие.

– Какой смысл ему врать?

– Ищи…

Максим не спорит, но и инициативы не проявляет. Идет, словно на прогулке, сигарету за сигаретой тянет. Словно это не его девушка пропала.

Начинает припекать солнце. Прохладный предутренний воздух в одно мгновение прогревается. Спортивная куртка липнет к спине, непокрытую голову печет. Нужно было кепку взять.

Хочется пить. Да и желудок беспокоит все сильнее. Поиски могут затянуться на час, а то и два, столько мне не вытерпеть.

– Мне нужно отлучиться.

– Это еще зачем? – изгибает бровь Боксер. Орел на черепе взмахивает крыльями.

– Естественные потребности.

– Поссать, что ли?

– В том числе.

– Валяй. Смотри только, чтобы ящерица какая-нибудь норку новую не облюбовала. А я пока перекурю. Вот здесь в тенечке. – Достав из кармана помятую пачку, парень засовывает сигарету в зубы и растягивается на траве, подставив лицо солнцу.

Раздвигая колючие ветки кустарника, я пробираюсь к небольшой низине. Заросли надежно укрывают ее от посторонних глаз.

Найдя подходящее место, расчищаю площадку, чтобы трава не колола.

Присаживаюсь.

Неожиданно в поле зрения попадает рука.

Зажав рукой рот, в ужасе смотрю на посиневшие пальцы, сжимающие клочок туалетной бумаги.

Остальное рассмотреть нет возможности, поскольку все то, что находится выше кисти, отсутствует.

В этот миг что-то бросается на шею.

Отпрянув, я в ужасе провожаю вылезшими из орбит глазами ворону, взлетевшую на деревце.

– Кар! – заявляет она, цепляясь за раскачивающуюся ветку. Готова поклясться, в черных бусинках глаз сверкает злорадное довольство.

Проломившись сквозь кусты, словно сохатый во время гона, я выскакиваю на тропинку.

– Ты там не перенапряглась? – скользя по мне взглядом, интересуется Боксер.

– Там труп, – шепчу я, указывая дрожащим пальцем в направлении ущелья.

– Какой труп? Нинкин?

– Не знаю. Нет, не с-сам труп… его там нет. Может он и т-там, но я его н-не видела.

– Кого не видела?

– Т-т-рруп.

– Так ты его видела или нет? Или только думаешь, что он там?

– Там рука, – совладав с дрожью, отвечаю я. – Похоже на то, что мужская. Не Нинкина.

– Может, дикие собаки с кладбища приволокли, – пожимает плечами Максим.

– До кладбища далеко. Здесь и поселений-то нет. А до ближайшего городишки километров пятьдесят, если не больше.

Спохватившись, натягиваю трусики и штаны. Уши начинают гореть. Мелькает несбыточная мечта оказаться во вчерашнем дне. Утром. И, высунувшись в окно, крикнуть подъехавшей троице: «Я никуда не еду!»

– Ладно, взгляну, – кривится Боксер.

– Может, не надо?

– Показывай.

Возвращаюсь в низину, только теперь впереди движется крепкий парень, и страх уступает место отвращению. Перед глазами появляется эта посиневшая рука, по которой ползают толстые зеленые мухи и проворные муравьи.

– Где?

– Вот тут.

Но руки на месте нет.

Обескураженно верчу головой. Была рука. Не могло мне это померещиться.

– Что-то я не вижу. Может, тебе показалось?

– Я ее хорошо видела, вот как тебя сейчас.

– Только я здесь, а ее нет. Или ты таким образом свои прелести решила продемонстрировать?

– Да как ты…

– Ой, какие мы недотроги! – кривляется Боксер. И враз посерьезнев, заявляет: – Я не намерен больше лазать по горам – достало! Возвращаемся.

– Но… – неуверенно возражаю я. Из головы не идет видение исчезнувшей руки. Слишком нехорошие ассоциации это вызывает.

– Может, Нинка уже вернулась или выбралась оттуда, где там она задрыхла.

– Давай позвоним – узнаем.

– Возьми и позвони, – отмахивается Максим.

– Я мобилу в палатке забыла, – признаюсь я.

– Курица! Ты бы голову еще забыла.

Некоторое время парень изучает содержимое карманов, затем брови озабоченно собираются у переносицы, и он, наконец, изрекает:

– Нет.

– Тоже забыл? – уточняю я.

– Я ее не выкладывал, – качает головой Боксер. – Как засунул в лагере, так и не трогал больше.

– Может, выпала?

– Может, – не спорит он. Но на лице написано сомнение. – Только карман закрывается на молнию.

– Не думаешь же ты, что его украли?

– Я думаю, пора возвращаться.

– Но…

– Я возвращаюсь. А ты сама решай.

Покорно бреду следом. Одна надежда служит оправданием: «Нинка уже в лагере». Вот только веры в это нет.

Назад идем быстрее. Я не заглядываю за валуны и под кусты, да и усиливающаяся жажда подстегивает.

Вот уже и палатка показалась.

Нинки не видно. Феди тоже.

– Загляни в палатку, – бросает Боксер, обходя машину. – Есть?

– Нет.

– Э-ге-гей!

– Может, он решил поискать Нину, – произношу я, понимая, насколько это сомнительно звучит.

– Может. Только я не намерен торчать здесь до ночи. Я сыт этим озером по самое горло. Достало!

– Но не можем же мы бросить их, – растерялась я, мысленно соглашаясь с Максимом. Желание убраться отсюда накатило неожиданно резко и сильно.

– Нечего лазить невесть где. Было сказано, чтобы ждал. Сами виноваты. Пешком дойдут – здесь недалеко. За пять-шесть часов можно к трассе выйти, а дальше попутками. А нет, так из Санатория такси вызовут.

– Может, покричать? – предлагаю я. – Если они рядом, то услышат.

– Эй, придурки! – запрыгнув на капот, орет Максим. – Возвращайтесь! Я не намерен за вами по горам ползать.

Пока я обхожу лагерь, Боксер вскрывает очередную бутылку пива.

– Будешь?

– Нет, – отказываюсь я, достав бутылку воды.

– Сейчас соберемся и, если они не появятся к этому времени, – едем.

– Но…

– Хочешь, возвращайся сюда с ментами – пускай ищут.

– А…

– Можешь остаться. Я один поеду.

Вздохнув, лезу в палатку. Лучше привести помощь, так будет надежнее, ведь сами мы уже искали Нинку. За Фёдора я не переживаю. После того что он сделал, если с ним что-то случилось – я только рада буду.

Стянув пропотевший насквозь спортивный костюм, натягиваю шорты и легкую блузку. Окунуться в озере да сменить трусики было бы неплохо, но не до этого сейчас.

Сунув руку в потайной кармашек рюкзака, нащупываю лишь фантик от конфеты. Мобильного телефона нет. Поспешно перерываю содержимое сумочки и рюкзака.

– Черт! – доносится снаружи. – Ключей нет.

– А где они? – вздрогнув, словно от порыва ледяного воздуха, шепчу я.

– Выпали, наверное.

– Может, поищем? – предлагаю я, выползая из палатки.

– Дура! Где мы их искать будем? – взревел Нинкин приятель, запустив в кусты полупустую бутылку пива. – Твою мать!

Недовольно каркнув, ворона стряхнула с головы пену и перелетела на соседнее дерево. Два немигающих глаза уставились на нас, словно ожидая чего-то. Появилась уверенность, что мне не хотелось бы знать, чего зловещая птица ждет с таким откровенно голодным взглядом.

– А если соединить проводки?

– Я смотрю, ты у нас профессиональная угонщица? – язвительно кривится Максим. – Может, научишь, как это делается?

– Показать?

– Покажи, – все еще ухмыляясь, манит каушинка… в общем, Боксер. В глазах столько самоуверенности и веры в превосходство, что тошно смотреть. Но другого выхода нет. Нужно потерпеть. А потом… Что делать потом, я не решила. В один момент распирает от желания забыть обо всем случившемся. Забиться в самый темный и тихий уголок, укрыться за стеной одиночества… и забыть. Но уже в следующий миг вскипает решимость отнести заявление и увидеть мерзавцев на скамье подсудимых. Чуть позже воображение рисует картины сладкой мести. Ненавистные морды перекошены от ужаса. Карикатурные зэки, плотоядно скалясь, теребят гульфики…

– Чего ждем? – вырывает из сладких грез резкий голос.

Вздохнув, сажусь на водительское кресло.

Когда отец – автослесарь и детство прошло на детской площадке под названием ремонтные боксы, некоторые навыки приобретаются сами собой.

Нащупав ногой педаль газа, поддеваю отверткой замок зажигания. Он на удивление легко поддается. Пару минут на то, чтобы отсоединить один проводок. Закорачиваю.

Безрезультатно.

Еще раз. И еще…

– Не получается?

– Искры нет, – обескураженно признаюсь я.

– Не умеешь – не берись.

– Я все правильно делаю.

– А она не заводится? – Голос Боксера полон сарказма.

– Может, аккумулятор сел? – предполагаю я, выбираясь из «Нивы».

– Или мозгов у кого-то нет.

Открыв капот, мы в унисон присвистываем.

Аккумулятор не разрядился, он испарился. В смысле, исчез.

– Твари! – Максим пинает машину. На бампере появляется вмятина.

– Что же нам теперь делать? – совершенно потерянно лепечу я, затравленно озираясь.

– Что делать, что делать… мобилу тащи.

– Нет.

– Что?! – рычит Боксер.

– В палатке ее нет.

– И где она?

– Боюсь, что там же, где и твоя, вместе с ключами.

Максим вздыхает тяжело и лезет в пакет с припасами.

– Что мы будем делать? – спрашиваю я, борясь с нервной дрожью.

Оставив вопрос без внимания, Боксер достает завернутый в газету пакет. Разворачивает его, нарочито громко шелестя бумагой.

– Лещик, – шепчет он, – копченый.

– Нужно же что-то делать! – сорвавшись, ору я. – Что-то делать!

– А я и собираюсь почистить рыбину, достать упаковку пива и ждать.

– Чего?

– Остальных, – пожимает плечами парень.

– Неужели ты не понимаешь – с ними что-то случилось!

– Не ори.

– Я… нужно искать их, давай в бинокль высматривать, пошли к ребятам из «Газели» – попросим помощи.

– В настоящий момент я не собираюсь никуда идти и никого искать. Буду пить пиво и наслаждаться жизнью.

– Но ведь Нина пропала!

– Да кому она нужна? Дрыхла где-то, а потом проспалась и вернулась. Нас нет, зато твой Федя под рукой. Вот и пошли муравьев жопой давить. Припрутся, будут рассказывать, что нас искали. Вот посмотришь.

Оторвав плавник, Боксер обсосал его и припал к горлышку. Кадык резко запрыгал вверх-вниз.

Взбешенная непроходимой тупостью и неспособностью признавать очевидные вещи, забрасываю на плечо рюкзак и решительно направляюсь в сторону гор. Доберусь до ребят на микроавтобусе, попрошу подкинуть до ближайшего городка. И пускай полиция занимается поисками Нинки. Если она еще… если она…

Опустившись на камень, обнимаю рюкзак и реву.

Как ни гоню видение покачивающейся в зеленой толще воды подруги, эта картинка настойчиво встает перед глазами вновь и вновь. Белое, как мрамор, тело, облако светлых волос, неотличимых от колышущихся рядом клубков водорослей, широко распахнутые, но совершенно пустые глаза.

Успокаиваюсь мыслью, что если подумал о каком-либо несчастье, то оно не может случиться, поскольку беда всегда приходит оттуда, откуда не ждешь.

Шелест гравия за спиной.

Видимо, Максим решил присоединиться ко мне, а не тупо жрать пиво.

Оборачиваюсь.

– Ой!

5. Встреча, ведущая в никуда

На тропинке стоит и смотрит на меня незнакомец. Концертный фрак некогда белого цвета, ярко-красный галстук-бабочка и черные лаковые туфли с острыми носками. Неожиданный наряд для пикника. А если еще добавить к этому широкополую соломенную шляпу и дамский ажурный зонт – типаж поражает. И это еще слабо сказано. У меня даже мелькает мысль, что я сошла с ума и начались бредовые видения. Что последние сутки – один сплошной затянувшийся кошмар.

– Я Вольдемар. – Прорезающиеся в голосе высокие нотки болезненно режут слух.

– Настя. А вы, случайно, не видели здесь девушки?

– Девушки?

Незнакомец поднимает голову, и его лицо выглядывает из тени. Совсем еще юное, редкий пушок только-только начал пробиваться, редкой порослью рыжея на подбородке и скулах. Глаза светло-голубые, до мраморной серости. И из-за этого взгляд кажется пустым.

– Да, – подозревая, что собеседник несколько заторможен, терпеливо разъясняю сказанное. – Девушку. Волосы светлые. Наверное, в красном купальнике.

– Наверное?

– Я не уверена точно, в чем она ушла из лагеря.

Вольдемар задумчиво жует губу, бросая быстрые взгляды на мои ноги. Жду.

– Видел девушку, – наконец сообщает он.

– Светловолосую?

– Да. Кажется…

– Где ты ее видел?

Невразумительный жест, и тихое:

– Там.

– Расскажи точнее, – прошу его, заглядывая в глаза.

Он молчит. Брови ходят во все стороны, выдавая напряженную работу мысли, или что там порождает его разум, но никоим образом не отражается в бледно-голубом зеркале глаз.

Терпеливо жду, покусывая губу.

– Хочешь, – растягивая слова, произносит наконец Вольдемар, – я покажу тебе мою черепашку?

– Может, позже, – изображая доверительную улыбку, касаюсь его руки. Брр, холодная! Из какого подземелья он вылез? – А сейчас отведи меня, пожалуйста, туда, где ты видел Нину.

– Нину?

– Ну, девушку… светловолосую.

– Пошли.

Развернувшись, парень, словно вошедший в раж берсеркер, напролом прет сквозь кустарник.

Забросив на плечо рюкзак, спешу за ним. Невольно морщу нос, от парня сильно пахнет, а если без галантности, то здорово воняет. Он что, в этом году еще не мылся?

Ветки царапают, хлещут, колют – я терплю. С потревоженной кроны за шиворот сыплются мусор и мерзкая живность. Только бы не клещ. Энцефалит даже звучит зловеще, что уж тут говорить о заболевании. Закрываясь по мере сил, уклоняюсь от особо толстых ветвей и продолжаю двигаться вперед.

Спина провожатого мелькает среди зелени, то удаляясь, то приближаясь.

С трудом поспеваю за ним.

Он, резко затормозив, оборачивается.

– Ты видел ее здесь? – принимаю стойку, словно гончая, учуявшая лису.

Небольшая прогалина, редкие деревья, густой кустарник, но следов подруги не видно.

– Не здесь. У меня есть черепашка, – заискивающе улыбается Вольдемар. – Хочешь, я ее тебе покажу, а?

– Нет. Прошу, давай быстрее найдем Нинку. А потом посмотрим. Все вместе, втроем с Нинкой и посмотрим. Она очень любит черепашек.

Вздохнув так печально, что мне на миг становится его безмерно жаль, парень продолжает путь. Не так стремительно, как прежде, но довольно резво.

Местность повышается, горная гряда, окольцовывающая эту долину, подступает совсем близко. Уже можно рассмотреть редкие пучки травы, умудрившиеся вырасти в набившейся в трещины пыли. Идти все труднее, под ногами то и дело оказываются камни. Подошва у кроссовок мягкая, поэтому острые выступы колют пятки.

Остановившись, парень вертит головой, отыскивая одному ему известные ориентиры. Наверное, местный. Вот только я не слышала, чтобы здесь где-то были поселения. Должно быть, из персонала или пациент Санатория. Последнее на первый взгляд куда как вероятнее.

– Далеко еще?

– Не… Совсем близко. А хочешь…

– Давай найдем Нинку, – проникновенно шепчу я, – а потом вместе посмотрим на твою черепашку. Я и Нинка. Идет?

– Ну…

– Вот и хорошо. Веди. Пожалуйста.

– Пошли, – несколько разочарованно протягивает Вольдемар. И с места в карьер бросается через кустарник.

От нервной дрожи бросает в жар. Только бы он не ошибся, и Нинка нашлась. Но червячок сомнения копошится, покусывает душу.

– Пришли! – заявляет парень, резко остановившись.

– А?

По инерции делаю еще пару шагов.

Хруст ветки за спиной. Боковое зрение улавливает стремительно приближающийся силуэт. Не успеваю ни обрадоваться, ни испугаться. Широкая, как ковш экскаватора, ладонь опускается на плечо.

Ойкнув, проседаю под тяжестью.

– Не рыпайся! – рокочет в самое ухо, давя тугой теплой волной на барабанную перепонку. Вторая ладонь сжимается на локте.

– Пусти, – предательские слезы наворачиваются на глаза. Ноги становятся ватными. – Пожалуйста, пусти.

– Конечно, – бьет по нервам бас, – потом.

– Попалась, – приплясывает Вольдемар. По его подбородку катится вязкая слюна, а в глазах пляшут искры. Страшные, безумные.

– Что вам надо?

– Ты, – следует лаконичный ответ.

– Отпустите! – визжу я.

Мощная ладонь зажимает рот, накрыв при этом лицо по самые глаза.

Извиваясь, пытаюсь вогнать в нее зубы.

Но удерживающие меня руки не дают такой возможности. Вместо этого встряхивают, словно куль с мукой.

А уже в следующий миг вместо ладони на лицо ложится дурно пахнущая тряпка.

Дыхание перехватывает. В глаза словно молотого перца насыпали.

Сознание куда-то уплывает…

Руки безвольно опускаются.

Провал.

6. Решетка и плеть

Окружающий мир проявляется, словно снимок в ванночке с реактивами. Из непонятной мешанины светлых и темных пятен фрагментами проступает картинка.

Грубо обтесанная каменная стена, возникающая где-то за головой и уходящая ввысь. Тусклая лампочка, которую настойчиво домогается то ли бабочка, то ли муха-переросток.

Приподнявшись на локтях, осматриваюсь.

Вырубленное в камне помещение отгорожено от коридора ржавыми прутьями, образующими решетку. Шишковатый потолок несет следы инструмента, вгрызавшегося в земную твердь. И это отнюдь не резец скульптора.

В голову приходит совершенно неуместный стих: «Томится в неволе орел молодой…» – звучащий, словно жестокая шутка. Черный юмор висельника.

Щиколотки что-то касается.

Щекотно…

А, крыса!

Стремительный рывок заканчивается на решетке. Любая мартышка позавидовала бы проворству и стремительности прыжка.

Перепуганная не меньше моего тварь улепетывает в противоположном направлении.

Облегченно вздохнув, пытаюсь разведать обстановку по ту сторону решетки.

Зазор между прутьями слишком узок, чтобы просунуть голову, поэтому удается рассмотреть лишь небольшой сектор тоннеля. Неровная стена без следов кладки, пыльные фонари под потолком, и все.

Где я?

Ответа на этот вопрос нет.

Что случилось? Меня похитили? Зачем? Кто?

Вопросов множество – ответов нет.

– Эй! – в отчаянии бросаясь на прутья решетки, кричу я. – Выпустите меня!

– Заткнись!

Вздрогнув, делаю шаг назад. Я не ожидала ответа.

– Кто здесь?

– Я ведь сказал, заткнись! – В голосе звенит злость.

– Выпустите меня! – не слушаясь здравого смысла, бросаюсь грудью на решетку, протягиваю руки на голос. – Выпусти…

Рык, топот и резкая боль, обжигающая просунутые сквозь решетку руки.

С криком отскакиваю.

На предплечьях буквально на глазах напухают кровоточащие рубцы.

Подняв глаза, вздрагиваю.

По ту сторону решетки стоит разъяренный карлик. И хотя у страха глаза велики, роста в нем точно не больше метра тридцати. Короткие кривые ноги широко расставлены, поросшая рыжеватым мехом грудь ритмично вздымается, жилы на шее вздулись, словно тросы, мясистые ноздри трепещут. Впору вспомнить о гномах. В руках плеть: рукоять сантиметров двадцати и полутораметровое плетиво в палец толщиной, на конце раздваивающееся, словно змеиный язык.

Дрожащими руками открыв замок, он распахивает дверцу.

Я в ужасе забиваюсь в угол.

– К… кто вы?

Карлик взмахивает рукой. Плеть послушно взлетает к потолку и стремительно и столь же безжалостно, словно атакующая кобра, падает на инстинктивно вскинутую в попытке защититься руку.

Боль от удара такова, что, кажется, будто сломана кость.

– А-а-а!

– Я же говорил, заткнись!

Очередной удар приходится на правое плечо и спину.

– А-а!

– Молчать!

Плеть рассекает кожу на бедре. Дернувшись, заваливаюсь на бок.

– Молчать, пока тебе не позволят говорить! – орет карлик, нависнув надо мной. Голые ноги, торчащие из-под кожаного передника, кривы и непомерно волосаты.

Свистит в воздухе плеть, звонко охаживая по бокам, спине и рукам, которые я поднимаю в бесполезной попытке защититься. Порванная в лоскуты блузка пропиталась кровью и липнет к спине. Я уже не кричу, лишь вою на одной ноте.

– Откроешь еще раз без приказа рот – убью, – шепчет мучитель, пиная меня под ребра.

Не в силах справиться с ужасом, зажмуриваю глаза.

Гремит, захлопываясь, дверь. Выстреливает язычком замок.

Растянувшись на каменном полу, давлюсь слезами и стоном.

За что?

Почему я?

Ответа нет.

С трудом поднявшись на четвереньки, ползу к сбитому из досок лежаку. За мной тянется цепочка кровавых отпечатков.

Больно-то как, мамочки!

Но страх, или даже скорее ужас, перед нечеловеческой жестокостью карлика душит крик. Остается лишь плакать, глотая жгучие слезы, и надеяться. Хотя один бог ведает, на что мне надеяться. Уж слишком все происходящее похоже на кошмар. Не могло в жизни со мною случиться этого. Не могло. Но я понимаю, что это не сон. Кошмар, но наяву. И он происходит здесь и сейчас.

Самое страшное – я не понимаю, что происходит. В голову лезут предположения, одно ужаснее другого. Благо телевидение нынче не скрывает темную сторону человеческой натуры. А скорее даже выпячивает, так что хочешь – не хочешь, но нахватаешься.

Работорговцы, поставляющие в восточные страны невольниц для гаремных утех.

Маньяки. Хотя эти предпочитают действовать в одиночку, если верить криминальному каналу.

Какие-нибудь сектанты. Нынче, пользуясь пассивной ролью православной церкви, в каждом городе по несколько молельных домов разных сект, а уж сколько тайных… а ведь есть еще и антагонисты: сатанисты и дьяволопоклонники разные.

Семейка извращенцев, как в «Доме 1000 трупов» или «Повороте не туда».

«Черные» шахтеры, использующие недобровольных помощников в их опасном и тяжелом труде.

Гномы, если Профессор писал не фантастику.

Ни одно из предположений не сулит ничего хорошего.

7. Ростом невелик, да нравом зол

– Эй! – грозно рычит карлик, стукнув рукоятью плети по решетке.

Вздрогнув, отскакиваю в дальний укол. Тело сотрясает крупная дрожь.

– Кажется, уроки ты усваиваешь, – довольно скалит желтые и непропорционально крупные зубы человек с плетью. – Иди сюда.

Мотая головой из стороны в сторону, жмусь в угол.

– Не заставляй меня злиться.

Дверь открывается, и карлик повторяет:

– Иди сюда.

Понимая, что, если я не подчинюсь приказу, плеть превратит кожу в лохмотья, через силу поднимаюсь. Не сводя взгляда с подрагивающего на полу кончика плетива, подхожу к двери.

– Стань туда, – кивает карлик.

Выхожу из камеры. В двух метрах от указанного места замерла Нинка. В расширенных глазах подруги мечется тот же страх, который скручивает мои внутренности в тугой клубок. Ее тело, носящее следы близкого знакомства с плетью карлика, едва прикрыто окровавленной майкой, оставляющей открытыми ягодицы.

Живая, слава богу, живая!

Подруга всхлипывает, подается навстречу, но не решается броситься ко мне.

Я тоже не делаю ни одного лишнего движения. Слишком свежа память о боли, слишком силен страх.

Остановившись в указанном месте, озираюсь. Осторожно, стараясь не вертеть головой.

Несколько сзади стоит, переваливаясь с носка на пятку, здоровенный мужик в пятнистом камуфляже. Под два метра рост, широченные плечи, скуластое лицо с высоким лбом и темными-темными, почти черными глазами. Светлые, а быть может, седые волосы пострижены под «ежик». В выправке сквозит что-то военное. И дело тут не в камуфляже, а в комплексе мелких, но красноречивых штришков. Прямая спина, цепкий взгляд, сидящая как влитая форма. Даже автомат на плече выглядит как-то по-армейски уместным. Нет сомнений, что он в один миг окажется в руках, и смертоносный поток свинца разорвет цель в клочья.

Встретив взгляд вооруженного мужчины, цепенею. Так, наверное, замирает мышь пред змеей. Гулко отзывается в ушах ток крови.

Взгляд скользит дальше, и я, вздрогнув, продолжаю осматриваться.

Коридор, начинаясь массивной железной дверью, уходит вдаль и там резко поворачивает в сторону. Мы стоим почти посредине. По правой от меня стороне сплошная стена, часть довольно грубо вырубленного в каменном массиве тоннеля. С противоположной – ряд решеток. За ними угадываются камеры. Шесть или семь. Вроде бы пустые.

Как оказалось, я ошиблась.

Карлик проходит дальше по коридору и открывает дверь крайней камеры.

– На выход.

Подволакивая левую ногу, появляется Федя. Одно ухо ярко-красное, величиной с ладонь. Под глазом припухлость, а на подбородке – кровь. Спортивный костюм в грязи, словно его в болоте неделю вымачивали. Обуви на ногах нет.

– Стань там.

Парень послушно выполняет распоряжение карлика.

Мелькает мысль: «А Боксера взяли или нет?»

Мужик в камуфляже отступает к стене и демонстративно кладет руку на рукоять заткнутого за ремень пистолета. Выглядывающий из-за плеча приклад автомата ныряет вниз.

– Для начала познакомимся. Меня зовут Господин Кнут. Никто не спросит: «Почему?»

Желающих задавать глупые вопросы не нашлось.

– Это, – продолжает низкорослый садист, указывая на здоровяка плетью, – Петр Евгеньевич. А на ваши имена мне насрать! А тебе?

– Тоже, – пожимает плечами седовласый здоровяк, представленный как Петр Евгеньевич.

Не забыть бы.

– А теперь перейдем к главному. Есть правила, – дирижируя плетью, прохаживается перед пленниками карлик. – И вы будете их выполнять. За ослушание – наказание! Для начала кнут.

– Чего вы хотите? – прижав руку к опухшему уху, спрашивает Федя. – Мой дядя заплатит много, только отпустите…

Обрывая речь на полуслове, свистит плеть. Мгновение назад она покоилась в руке, свернутая кольцом, а уже в следующее, вытянувшись, как стрела, впивается раздвоенным концом в затянутый жирком бок.

Закричав, парень падает на колени.

– Встать! – взвизгнул Господин Кнут, благоразумно держась на некотором расстоянии. Одним рывком не дотянешься, а там и мужик в камуфляже подоспеет. – Правило первое – послушание. Полное повиновение. Помните об этом всегда. Второе правило – тишина. Открывайте свои вонючие пасти лишь в том случае, если вам это позволят. Это все. Ах да! За хорошее поведение мы награждаем. Вы спросите как?

Желания задавать вопросы не возникло. Слишком свежа память о свисте плети и обжигающей боли.

– Сюрприз будет, – криво ухмыляется здоровяк надсмотрщик. – А сейчас приведем вас в порядок.

– В здоровом теле – здоровый дух, – изрекает карлик, почесывая потылицу рукоятью плети. – Хотя, если честно, ваш дух для меня не больше, чем пук, он меня совсем не интересует. А вот тело другое дело… Что-то я заболтался. Следуйте за мной. И без шуточек!

Петр Евгеньевич пристраивается сзади. Его движения вальяжны, даже несколько вялы, но это ленца уверенного в своей силе и реакции леопарда, готового в единый миг превратиться из расплывшейся по ветке тушки в смертоносный клубок клыков, когтей и ярости.

Следуя за карликом, мы доходим до поворота и оказываемся перед открытой дверью, ведущей в крохотную пещерку. Сомнений в том, что мы находимся в каком-то подземелье, не осталось. Заброшенная шахта или древняя каменоломня? Не знаю. Раньше под землю спускаться не доводилось. Не считать же за таковое визиты в подвал за картошкой да соленьями. Под сводчатым потолком ярко горит лампочка. Скудная обстановка – жестяное корыто метрового диаметра и пластиковая корзина – являют собой раритеты минувших эпох.

– Снимайте с себя все барахло и бросайте сюда, – указывает на бельевую корзину Господин Кнут.

Растерянно переглядываемся.

Плеть, взвизгнув, отмечается на моей спине кровавым росчерком.

– Смелее!

Вскрикнув от обжигающего прикосновения, поспешно отрываю от ран на спине заскорузлую блузку. Разуваюсь. От боли меня шатает, перед глазами плывет мутная пелена, шнурки приходится нащупывать.

Рядом Нинка поспешно стягивает через голову майку, шипя, словно проколотый мяч. Больше на ней ничего нет. Если не считать небольшого камушка в пупке.

Стоящий колом спортивный костюм уже лежит в корзине, а Федя проворно избавляется от носков.

Судорожными рывками расстегиваю пуговицы и спускаю шорты. Остались только узенькие трусики.

– Все. – В голосе карлика чувствуется злость. – Я велел снять все.

Стринги следуют за прочей одеждой в корзину. Невольно краснею. Хотя, казалось бы, до стыда ли сейчас?

– А теперь мыться, – распоряжается карлик, откровенно глазея на Нинкину грудь. Типичная мужская реакция на щедро отмеренную матушкой-природой роскошь.

– Лезьте в лохань, обе, – бросает здоровяк. Кажется, на него не произвели никакого впечатления ни прелести моей подруги, ни уж тем более мои. Совершенно безразличный взгляд.

Опустив ногу в воду, вздрагиваю. Она холодная. Но выбора нет. Взяв одну из лежащих на бортике мочалок и брусок мыла, тру ноги. Спина болит, напоминая о вчерашнем. И сегодняшнем тоже. Закусив губу, продолжаю оттирать пенной мочалкой грязь с колен.

– Ты тоже лезь, чего ждешь? – огрев плетью по ягодицам, прикрикивает на Федю карлик.

Парень поспешно втискивается в лохань, где и без того тесно. Постоянно сталкиваемся бедрами, локтями.

Кровь, сочащаяся из свежих ран, окрашивает пену в розовый цвет.

Пройдясь мочалкой по всему телу, начинаю по второму кругу.

– Ты, – плеть указывает на Федю. – На выход.

Парень поспешно выбирается из лохани и спешит к карлику. Тот кивает головой напарнику:

– Отведешь?

– Угу.

Проводив их взглядом, принимаюсь тереть живот. Рубцы, оставленные плетью, пекут, но я терплю. Злить карлика – плохая идея.

Рядом моется Нинка, то и дело задевая меня ягодицами.

Доносится скрип, оповестивший, что Федя заперт в камере.

Минутой позже возвращается Петр Евгеньевич. На лице скучающая ухмылка, в руках упаковка леденцов, один из которых неспешно перемещается в рот.

– Заканчиваем водные процедуры и выбираемся из джакузи, – маслянисто блестя глазами, хриплым голосом распоряжается Господин Кнут. – Если не хотите, конечно, поласкать друг дружку…

Первой выскакиваю я, следом Нинка.

– Молодцы, – тихо шепчет карлик, приближаясь к нам и беззастенчиво, несколько даже демонстративно разглядывая.

Стоим, по мере сил прикрываясь ладошками, дрожим, молчим и молимся.

Потянувшись, Господин Кнут бесцеремонно щиплет меня за сосок, от холода карандашом выглядывающий в сгибе руки, и поворачивается к Нинке. Подруга нервно сглатывает.

– Чистенькая, розовенькая, – облизывает губы карлик. Его пальцы скользят ласкающими движениями по рукояти плети. – А везде ли ты, девица красная, хорошо мылась?

Короткие и волосатые, словно гусеницы, пальцы проползают по ягодице. Нинка вздрагивает, но оттолкнуть руку не решается.

Здоровяк, с хрустом разжевав леденец, пристраивается на ящике с одеждой – хлипкий пластик болезненно скрипит. Равнодушное выражение лица говорит о том, что вмешиваться в происходящее он не намерен. Участвовать тоже. Словно глазок камеры – фиксация событий, не более.

– Здесь чисто, а здесь?

Пальцы скользят по груди, сжимают сосок.

Подруга сдерживает стон. Боль, причиняемая плетью, много страшнее.

– И здесь чисто, – шепчет низкорослый садист. В его глазах появился недобрый блеск хищной похоти. – Это хорошо. Осталось только проверить укромное местечко. О нем ты позаботилась? Тщательно вымыла? Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Да, – сопротивляясь протискивающейся между ног руке сжатием коленок, едва не плачет Нинка. Воспротивиться насилию активнее она не решается. Не мне ее за это осуждать.

Некоторое время карлик интенсивно мнет промежность пальцами, то и дело засовывая их внутрь.

Опустив глаза, стою тихо, словно мышка. Очень испуганная мышка.

– Молодец. – Голос Господина Кнута несколько дрожит от возбуждения. – Можешь стать на колени и получить свою награду. Ну, я жду… На колени, я сказал!

Душа сопротивление в корне, мучитель хлестко бьет кулаком под дых.

Задохнувшись, Нинка как подкошенная падает на пол.

Я невольно вздрагиваю.

Мордоворот морщится, но молчит.

– Сколько вам можно повторять: «Послушание – вот начало всех начал»?

– И кончало всех кончал, – криво ухмыляется Петр Евгеньевич, причмокивая леденцом.

– Точно, – хохочет карлик. Плеть взлетает к своду, а затем стремительно падает вниз. Невольно вздрагиваю. На смуглой коже девушки вспухает белый V-образный след, который на глазах наливается краснотой. – Послушание и еще раз послушание.

Голос мучителя вызывает желание впиться в лицо ногтями, выцарапать глаза… вместо этого стою и дрожу. От смеси страха и стыда лицо пылает, как при высокой температуре, желудок неуместно просится наружу.

Подруга поднимается на четвереньки, словно загнанный пес, хватая воздух широко раскрытым ртом.

Перехватив плеть двумя руками, карлик крутит петлю. Оседлав Нинку, словно ковбой кобылу, набрасывает плетиво на шею и тянет на себя.

– Я приказываю – ты выполняешь. Запомнила?

– Да, – хрипит девушка. Ее лицо налилось кровью, по щекам струятся слезы.

– Вот и замечательно! – восклицает Господин Кнут. Сложив плеть, он задумчиво похлопывает обтянутой кожей рукоятью по ладони.

Нинка покачивается под весом мучителя, но держится. «Словно племянника на лошадке катает», – мелькает ассоциация, абсурдная по своей эмоциональной неуместности. Лишь нечеловеческий страх перед карликом не дает истерике прорваться наружу.

– О! – восклицает Господин Кнут, внезапно оживившись. Изогнувшись, он рукоятью плети раздвигает ягодицы Нинки и, обнаружив искомое, проталкивает ее внутрь.

– А-а!

Несчастная дергается, но мучитель, словно взаправдашний наездник, сжимает ребра коленями и хватается свободной рукой за волосы.

– Родео, – роняет надсмотрщик в камуфляже, кривя в ухмылке губы. А взгляд пустой, равнодушный. Страшный.

От рывков девушки торчащая наружу часть рукояти дергается из стороны в сторону, а кожаное плетиво хлещет по сторонам.

– Замри! – орет карлик. – Тпру!

Подруга, скуля, замирает.

От страха меня колотит дрожь. Сердце, кажется, превратилось в кусок льда. Не я, только не я.

– На чем мы остановились? – интересуется Господин Кнут, слезая с «лошадки».

Нинка смотрит на мучителя полными слез глазами и молит:

– Отпустите, пожалуйста…

– Как только закончим с приятной частью, – подмигивает карлик, сдвинув передник набок. Невольно отмечаю, что сила, приплюснувшая тело к земле, здесь проявила милосердие. И даже, я бы сказала, щедрость, словно компенсируя недостаток роста. – Это будет наградой за усвоенный урок.

Слезы двумя ручейками стекают по девичьим щекам и капают на пол. Подруга зажмуривает глаза и покоряется воле карлика.

Не в силах помочь ей, закусываю губу и фокусирую взгляд на утопающей среди айсбергов грязно-розоватой пены мочалке. Но воображение живо восполняет картину, наброском которой служат красноречивые звуки. Я не могу их не слышать.

В мыслях полный разброд. Лишь детская страшилка, звучащая под примитивный мотивчик, крутится, словно фрагмент песни на заевшей пластинке граммофона. «Я ему отдалась при луне, а он взял мои девичьи груди, и узлом завязал на спине». И, вторя пульсации адреналина в крови, стучит страшная мысль: «Если он прикажет сменить Нинку, я…» – и бессильная ярость душит, сводит живот и порождает жалость к себе.

Секунды кажутся вечностью, в каждом шорохе, в каждом вздохе чудится зарождающийся приказ: «Теперь ты!»

Но звучит хриплый стон и ленивое:

– Пошли отсюда! Обе. Куда рванула? Кнут верни.

В камеру возвращаемся как были, обнаженными. Господин Кнут довольно насвистывает, Петр Евгеньевич привычно немногословен.

– Заходи… пошли… заходи.

От стен веет холодом, но сильнее дрожать невозможно, меня так трясет от страха и нервного напряжения, что зубы клацают. Того и гляди язык откушу.

Опустившись на лежак, обнаруживаю аккуратно сложенный халат. Не новый, но чистый и, главное, махровый.

Надеваю его. Пронизывающий до костей холод отступает. А вот дрожь – нет. Равно как и страх.

Из соседней камеры доносятся придушенные всхлипы Нинки.

Но ужас перед неопределенным будущим столь силен, что промелькнувшая жалость к подруге и к себе тоже растворяется без следа. Лишь решимость выжить крепнет в груди.

8. Знакомство с Великой Екатериной

– Ко мне! – отрывисто бросает карлик. Хлестко и зло, как удар плети.

Робко приближаюсь к двери. Сердце испуганной пичугой бьется в груди.

– На колени!

– Нет!

Испуганно подаюсь назад, но низкорослый садист успевает в прыжке ухватить за волосы. Рывок, вскрикнув, сгибаюсь пополам.

– На колени! – рычит карлик, взмахнув плетью. Рукоять чувствительно бьет по плечу, раздвоенный конец жалит бедро.

– Нет, нет, – со стоном опускаюсь на колени. Я понимаю, что сопротивление не спасет, лишь принесет дополнительные страдания, но пересилить себя не могу.

– Не шевелись.

Дрожа всем телом, глотаю слезы.

Из объемного кармана на переднике Господин Кнут достает черный шарф и проворно завязывает мне глаза. Невольно отмечаю, что сейчас на нем штаны.

– Можешь встать. Повязку не трогай – убью!

Поднявшись на ноги, замираю. Доносящиеся звуки рисуют картину происходящего. Шелест шагов – карлик отошел. Шаг, второй, третий…

– Ко мне.

Послушно следую на голос.

Сослепу налетев на дверь, едва удерживаюсь на ногах.

Перед глазами роится хоровод бледных искорок.

– Дура! – неистовствует низкорослый надсмотрщик. Плеть обжигает голые ноги. – Ты! Стой! На месте! А ты иди ко мне.

Видимо, это он Нинке, которая находится в соседней камере.

– Нужно было сперва построить, – в голосе Петра Евгеньевича звучит равнодушие, – а потом глаза завязывать. Мороки меньше.

– Есть процедура, – зло огрызается Господин Кнут.

– Ну да, ну да…

Процесс повторяется еще раз. Я, Нинка и Федя. Максима нет. Значит, Боксеру все же удалось остаться на воле, и есть надежда, что он сообщит в полицию и нас спасут. Хотя надежда эта… иллюзорна. Этот говнюк, даже спасшись, не станет беспокоиться об остальных. От отчаяния и чувства безысходности сердце болезненно сжимается. Одна надежда – захочет отомстить за испорченную машину и украденный мобильник.

Построив нас таким образом, что Федя держится за карлика, я сжимаю локоть бывшему приятелю, а Нинка вцепилась в меня, здоровяк бросает:

– Вперед, пожалуйста.

То и дело наступая на пятки, следуем за провожатым. Господин Кнут яростно сопит, ругается, а следующий на некотором отдалении здоровяк фальшиво напевает:

– Вагончик тронется, перон останется…

Небольшая остановка, скрип двери, и мы продолжаем движение.

К чему такая конспирация?

Они боятся, что мы сможем потом найти это место? Здесь главное слово – потом. Оно означает надежду. К чему тайны, если пленнику не суждено оказаться на свободе. В какой-то миг повязка на глазах показалась мне такой… такой символичной, что ли.

От неожиданного собачьего рыка, раздавшегося очень близко, взвизгиваю.

– Тихо, мальчик, тихо, – с ленцой цедит здоровяк. – Не бойтесь – не укусит.

Несколько десятков шагов, и звучит команда стоять на месте.

Послушно замираю.

Рядом всхлипывает Нинка. Ее ногти болезненно врезаются в кожу, но я молчу. Бедненькая…

Грохочет металл о металл. Скрип, переходящий в визг.

– Вперед, – распоряжается карлик.

Наступая друг другу на пятки, выполняем приказ.

Поворот направо, и вновь семеним по длинному прямому коридору, слыша лишь гулкое эхо шагов и хриплое дыхание. Еще один поворот и почти сразу же еще один, только уже налево.

Довольно длинный переход по неровной поверхности, ноги то и дело подворачиваются на неожиданных выступах и впадинах. Поддерживая друг друга, избегаем падения.

– Стоять.

Скрип, скрежет и прокуренный голос:

– Я не нужен больше?

– Нет. Иди.

– Вперед! – Это уже нам.

Ноги ступают на более ровную и мягкую поверхность.

Куда нас ведут?

Словно в ответ на мою мысль, звучит команда:

– Стоять! Пришли.

Чьи-то пальцы сдирают с глаз повязку, не особо заботясь о сохранности волос.

Невольно жмурюсь от неожиданно яркого света.

Рядом дрожит как осиновый лист Нинка. Чуть впереди вертит головой Федя.

Все одеты одинаково. В длинные махровые халаты на голое тело. Пояс не положен – а то мало ли чего от отчаяния удумаем.

Сунув повязки в карман, надзиратель отходит к стене.

У меня была уверенность, что сейчас нас погрузят в машины и повезут. В арабский гарем или турецкий бордель, не суть важно. После первого же взгляда на окружающую обстановку мнение поменялось. Не похоже, чтобы нас готовили к отправке.

Исподволь озираюсь, ища подсказки. Зачем мы здесь?

Длинный коридор, зарешеченные камеры. Только в отличие от того места, откуда мы пришли, здесь значительно… более обжито, или, вернее будет сказать, обустроено. Стены и полы покрыты коврами, в камерах тоже. Кровати узкие, но фабричные, с толстыми матрацами. В углу каждой камеры ведро, служащее отхожим местом, но благодаря крышке запахом это не показывающее. Рядом с кроватью находится стол. Раньше такие в советских учреждениях канцелярскими назывались. Только вместо ящиков сияет пустота. Не гостиничный номер, но за временное пристанище гастарбайтера сойдет. Лишь потолок напоминает о том, что мы находимся в пещере, вырубленной в каменной толще.

С моего места хорошо просматриваются две камеры. Обе заняты. В одной на кровати сидит молодой парень, уткнувшийся чуть ли не носом в толстенную книгу. В соседней стоит у решетки девушка. Глаза красные, заплаканные. На губах видна запекшаяся кровь. Распахнувшиеся полы халата оголили бледный живот, треугольник каштановых волос и ярко-красный след плети, наискось пересекающий ноги выше колен.

Сомнений в том, чьих рук это дело, не возникает.

За спиной коридор перегорожен железными листами, на дверях пара внушительных засовов. Замки навесные, массивные. Такой и ломом не свернешь.

Дальше по коридору виднеется аналогичная перегородка. Только дверь открыта, и из нее в этот самый момент показывается плюгавенький мужик, согнувшийся под тяжестью носилок.

«Замучили несчастную», – мелькает мысль. Но уже в следующее мгновение понимаю, что тучная женщина на носилках жива.

Приподняв голову, она смотрит на нас.

Второй мужчина, несущий носилки, отличается от впередиидущего разве что отсутствием на черепе растительности да цветом халата. На первом он темно-бордовый, у этого же – нежно-розовый.

Приблизившись к нам, носильщики замирают. Судя по ровному дыханию, путь их был близок.

Женщина на носилках свешивает ноги и садится. Носильщики с трудом удерживают равновесие. Роскошный шелковый халат с китайскими драконами на боках сбился набок, обнажив поросшие черными волосами ляжки. Большой рыхлый живот лежит на ногах, едва не доставая коленей, обвислые груди болтаются, словно пара крупных арбузов в авоськах. Лицо заплыло жиром, так что глаз почти не видно. Лишь крохотные голубые бусинки блестят сквозь узкие щелочки. Щеки свисают, словно брылы бульдога. Эту картину лишь усугубляют роскошные темно-каштановые волосы, пышной волной ниспадающие на плечи. Вблизи сильнее бросается в глаза, что она уже весьма стара.

– Какое многообещающее пополнение, – всплеснув руками, восклицает старуха. – Я так рада вас видеть.

– Отвечать! – орет карлик, размахивая плетью.

Сжавшись, я бормочу:

– Да-да-да…

– Я Великая Екатерина, – сообщает женщина. – И когда я спрашиваю вас, вы отвечаете негромко, но внятно. И не забываете добавлять «Великая Екатерина». Ясно?

– Да.

Свист плети и крик.

– Да-а! Великая Екатерина.

Досталось бывшему приятелю.

Не желая разделить его участь, мы с Нинкой в один голос повторяем:

– Да, Великая Екатерина.

– Я довольна.

– Начтем с тебя. – Палец-сосиска указывает на Федю. – Как звать?

– Федор Петрович, – отвечает парень и, скорее почувствовав, нежели заметив движение карлика, поспешно выпаливает:

– Великая Екатерина.

– Ты. – Палец нацеливается мне в лицо. Мясистые губы блестят, словно натертые маслом.

Сглотнув, отвечаю:

– Настя, Великая Екатерина. – Некоторые уроки усваиваются быстро. И страх – не самый плохой учитель.

– Ты, – палец смещается вправо.

– Н-нинка, Великая Екатерина. – Голос подруги дрожит так сильно, что сомнений в том, что она на гране нервного срыва, – нет.

– Вот и познакомились.

Широкая улыбка старухи диссонирует с холодным блеском глаз. Это трудно выразить, но что-то во взгляде проглядывает нечеловеческое. Иное. Ощущение, что на тебя смотрят два кусочка льда. Вроде бы с холодным равнодушием. Вот только равнодушие это какое-то злое, даже жестокое. Словно у древнего идола, которому кусочки горного хрусталя заменяют глаза, из века в век взирающие на льющуюся у подножия жертвенную кровь.

– Если вы поймете, что теперь вы никто, – продолжая улыбаться, Великая Екатерина скользит взглядом с одного лица на другое, – и покорно примете свою судьбу, – мы подружимся. Ясно?

– Да, Великая Екатерина.

– Хорошо.

Массивное тело возвращается в горизонтальное положение.

Носильщики проседают, но, справившись, довольно резво выполняют приказ.

– В покои.

Дождавшись, когда дверь за троицей закроется, карлик щелкает плетью и орет:

– Чего встали? Или думаете, что вас в покои тоже понесут?

Здоровяк надсмотрщик, пройдя немного по коридору, оборачивается к Господину Кнуту:

– Сюда?

– Давай. Не думаешь же, что новые жильцы привередничать будут? Вперед!

Поспешно шагаем к Петру Евгеньевичу. Следом топает карлик, почему-то хихикая.

Петли заскрипели, протестуя. Распахнув дверь во всю ширь, здоровяк делает приглашающий жест.

– Ты. – Рукоять плети болезненно ткнулась под ребра.

Ойкнув, заскакиваю в камеру.

С тем же противным скрежетом дверь закрывается. Звонко щелкает замок.

– Обживай, – роняет Петр Евгеньевич и направляется к следующей камере.

Узники следуют за ним.

Скрип.

– Ты. Обживай.

Скрип. Щелк.

Кого поселили в соседней камере, Федю или Нинку?

Бывший приятель, подталкиваемый в спину, проходит в обратном направлении. Значит, рядом подруга.

Очередной скрип. Тоже совсем близко. Соседняя камера, только с другой стороны.

– Обживай.

Скрип. Щелк.

Опустившись на кровать, таращусь на видимый участок коридора. Обстановка камеры, а иначе и не назовешь этот каменный мешок за крепкой железной решеткой, интереса не вызывает. Кровать, стол, стул, тумбочка и отхожее ведро.

Где-то на задворках сознания вьются мысли, мозг пытается систематизировать информацию, найти ответы на вопросы, но большая часть меня пребывает в тупом, замершем в глыбу бесчувственного льда состоянии.

Если этот лед растает – я сойду с ума от страха перед неопределенным, но, несомненно, ужасным завтрашним днем. Хотя, кажется, я догадываюсь, какая участь нам уготована.

В таком состоянии время теряет привычный смысл, мгновения растягиваются в минуты, часы пролетают, как миг.

Лишь шорохи, скрипы, покашливание, доносящиеся из соседних камер, да шаги прогуливающегося из одного конца коридора в другой здоровяка надзирателя нарушают тишину.

Сопровождаемый скрипом кожаных ботинок, появляется карлик.

Почесывая пузо, он проходит мимо. Спустя несколько секунд раздается скрип и каркающий голос:

– Иди за мной.

Господин Кнут возвращается. За ним следует невзрачная женщина средних лет. Пленница, если судить по халату. Невысокого роста, русые волосы забраны в пучок на затылке. Бледное лицо с острым носом и темными кругами под глазами. Руки с темными узлами вен находятся в непрерывном движении: то теребя воротник халата, то поправляя волосы, то вытирая губы.

«Куда он ее повел?» – мелькает мысль. Мозг начинает выдавать версии. Но неохотно, почти сразу скатываясь обратно к отрешенному состоянию.

Сижу, смотрю, а в голове гудит пустота. Такая соблазнительно равнодушная ко всем мирским бедам.

Не сразу замечаю, что карлик вернулся. На этот раз пленница идет перед ним, держа в одной руке плетеную корзину, а во второй эмалированное ведро.

Поспешно вскакиваю с кровати.

Остановившись напротив меня, женщина поднимает корзину.

Господин Кнут внимательно наблюдает за тем, как она дрожащими руками достает из корзины полулитровый пластиковый стакан, мутное содержимое которого испускает мясной аромат. Из ведра извлекается бумажный пакет наподобие тех, в которых подают заказы в кафе быстрого приготовления.

Осторожно принимаю протянутый сквозь решетку обед. А быть может, уже ужин или даже завтрак. Время разрушило привычные ориентиры, заставив затеряться в нем.

Женщина, а вслед за ней и карлик проходят дальше.

От запаха пищи рот наполняется слюной.

Сглотнув, заглядываю в пакет.

Раз, два, три… кусочка хлеба, пара котлет и очищенный банан, несколько потемневший и частично утративший форму.

Внимательно осмотрев содержимое стакана, не нахожу ничего подозрительного. Обыкновенный вермишелевый суп. Судя по запаху и маслянистой пленке на поверхности – быстрого приготовления.

Мне ли язвы бояться?

Делаю глоток.

Вкуса не чувствую, но не останавливаюсь. Еще глоток. Кусочек хлеба.

Лед, сковывающий сознание, тает.

По щеке скатывается слеза.

Бульк! Разрыв в маслянистой пленке медленно затягивается.

Перехватывает горло.

От жалости к себе ноет сердце.

«Почему я? – стучит в голове. – Почему это все происходит со мной?»

Ответа нет.

9. Общественные работы

Ночь прошла как череда кошмаров, сменяющих один другой.

Провалившись в сон, оказываюсь в палатке, и пьяный Максим отчего-то с лицом карлика и кнутом вместо мужского достоинства начинает душить меня, навалившись всем телом.

Судорожным рывком проснувшись, от отчаяния грызу кулаки, чувствуя, как по пылающему телу струится холодный пот.

Спустя некоторое время приходит новый сон, тоже полный боли и страха. Нинка с плетью в качестве хвоста кусает меня и ржет нечеловеческим голосом: «Тебе место в стаде. Время получить награду, иго-го!»

Открыв глаза, с ужасом вижу разглядывающего меня сквозь решетку карлика.

Тело леденеет.

Лишь сердце с интенсивностью перфоратора пытается пробиться из груди наружу.

Зевнув, Господин Кнут уходит.

От облегчения кружится голова, но от этого навалившееся следом отчаяние во сто крат горше.

О наступлении утра оповещает карлик, проорав во все горло:

– Подъем! Солнышко встало, у меня тоже… и вам время вставать и славить Господа за день, что дан вам милостью Великой Екатерины.

Вспыхнуло в полный накал освещение, на ночь приглушенное.

Вытащив из камеры совсем еще юную девушку, лет пятнадцати, низкорослый надзиратель поднимает подол халата и звонко припечатывает ладонью по худенькой попе. Девушка взвизгивает, подпрыгнув. Господин Кнут довольно ржет и гонит пленницу на кухню, как стало понятно по их возвращению с неизменными ведром и корзиной. Воображение за это время породило не одно видение кошмарного насилия. В этот раз, слава богу, не сбывшееся.

Сразу после плотного завтрака, состоящего из запаренных в молоке овсяных хлопьев, стакана теплого чая и внушительных размеров бутерброда с сыром и колбасой, карлик отводит меня и еще одну женщину в ту часть подземелья, где проживают местные хозяева.

Сперва проходим через караульное помещение, которое я вчера не заметила. Вход в него расположен рядом с закрытыми воротами, через которые заносили-выносили Великую Екатерину, с противоположной камерам стороны. Диван, столик, пара кресел… осмотреться обстоятельнее не успеваю, выхожу в коридор. Здоровяк увязывается следом. То ли ради безопасности карлика, то ли в ожидании развлечения.

Как шли дальше, не запомнила, поскольку мозг парализовал страх. Коридоры, повороты…

Куда нас ведут? Зачем?

Заведя в жилое помещение, Господин Кнут резко остановливается.

Едва не налетев на подругу по несчастью, торможу, чувствуя, как желудок сжимается в тугой комок.

– Приберитесь тут, – велит карлик, кивнув на орудия домохозяек: веники, щетки, ведра с тряпками. Обернувшись к могучему надзирателю, говорит: – Присматривай за ними, чтобы не отлынивали.

По каменному лицу скользит намек на ухмылку.

– Конечно.

Господин Кнут топает прочь, а мы принимаемся за работу.

Некоторое время я усердно тру щеткой пятно на ковре, лишь искоса бросая взгляды на подругу по несчастью. Она вооружилась полиролью и наводит блеск на журнальный столик. Полненькая, но фигуристая. С красивыми бедрами, высокой крупной грудью и длинными ногами. Лицо миловидное, на щеках игривые ямочки, что так нравятся мужикам, губы пухлые, красивой формы. На вид женщине лет тридцать пять – тридцать шесть, но не больше сорока.

Петр Евгеньевич достал из книжного шкафа увесистый томик и погрузился в чтение.

– А ты, наверное, новенькая? – косясь на развалившегося в кресле надзирателя, интересуется пышечка. Она закончила с журнальным столиком и перебралась к серванту, заполненному чучелами рыб. Небольших, с ладонь – не больше. Несколько окуней, красноперка, целая стая плотвы, подлещик, щучка…

– Со вчерашнего дня, – шепчу в ответ. – А мы где?

– Где-то под землей. Кажется, здесь шахта раньше была. Но я в этом мало разбираюсь. Я до этого бухгалтером на курятнике работала.

– А кто они? – яростно тру жирное пятно на ковре. – Здоровяк, карлик, Екатерина?

– Не знаю. Выродки какие-то. Господин Кнут, так тот вообще зверь… ладно бы только насиловал, так он еще и изобьет до полусмерти. Здоровяк – Петр Евгеньевич, которого еще Мордоворотом за глаза зовут, этот спокойный. Не орет, не бьет… если и завалит какую, так из тех, что посговорчивее. Екатеринин сынок, этот высматривает все чего-то… непонятный он. Не видела, чтобы он кого-то трогал. Екатеринина свита вообще редко показывается, на оргиях да с поручениями Старухи – Великой Екатерины. Одно слово, Призраки. Или юродивые. Это кому как нравится.

Мордоворот потянулся, хрустя суставами, и перевернул страницу.

Петр Евгеньевич, значит, спокойный. Почти неопасный.

Зачерпнув пены, берусь за очередное пятно.

– Что за оргия?

– А какие еще оргии бывают? – скривилась пышечка. – Развлечение местного бомонда. Увидишь сама, одним словом.

– А что им от нас нужно?

– Не знаю. Издеваются, унижают… а потом человек просто исчезает, и ты его больше никогда не видишь.

– Отпускают? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Может, и отпускают, – горько усмехается напарница.

– А вы давно здесь?

– Нас с мужем в прошлом году на майские праздники сюда затащили.

– А…

Но озвучить нехороший вопрос я не успела.

– Может, хватит трепаться? – отложив книгу, интересуется надзиратель. – Вы здесь, чтобы работать.

Замолчав, продолжаем уборку. Я чищу ковер, а напарница полирует мебель. Может, Мордоворот и спокойный, но нарываться не стоит. Спокойные с такими глазами во сто крат ужаснее иных буйных психов будут.

Чтобы убрать между диваном и креслом, пришлось свеситься с последнего. От прилива крови к голове перед глазами заплясали кровавые зайчики.

Выпрямившись, замираю. Кровообращение должно прийти в норму быстро, и голова перестанет кружиться.

Просунув в двери голову, стоит и таращит на меня глаза Вольдемар. Тот парень, который заманил в засаду. На нем все тот же экстравагантный наряд. Разве что шляпу где-то оставил.

Взгляд парня направлен отнюдь не на мое лицо.

Халат от акробатических упражнений задрался до пояса, и Вольдемар без зазрения совести изучает открывшуюся картину.

Вспыхнув, одергиваю халат. Шарю в поисках отсутствующего пояса.

Возмущенный вопль застревает в горле. Я не в том положении, чтобы демонстрировать характер.

Поняв, что замечен, парень поспешно захлопывает дверь.

В дальнем углу неопределенно хмыкает Мордоворот.

– Сынок Великой Екатерины, – поясняет напарница, не прерывая работу.

Возвращаюсь к уборке, стараясь следить за халатом. То, что вчера карлик сделал с Нинкой… нельзя давать этим страшным людям повод, нельзя провоцировать. И хотя сестра по несчастью считает здоровяка неопасным, рисковать не стоит. Мало ли что в ее понятии «посговорчивее».

Часть 2. Боль