Борьба за выживание вида за счет индивида ведет к эволюции, борьба за выживание индивида за счет других представителей вида ведет к моральной деградации.
30. Работа фрейлин
Они все же люди. Нелюди, но люди.
И от этого их деяния во сто крат ужаснее. Различие в вере не оправдывает мусульманина, режущего глотку христианину, но это можно объяснить – не принять – инстинктом выживания племени, оставшимся в крови с давних времен. Но если присмотреться внимательнее, всегда отыщется тот, кто провоцирует резню, потому что это выгодно.
Вот и во всем этом беспределе отыскался такой закулисный кукловод, ради интересов которого целая структура похищает людей и устраивает для избранных пирушки с человечиной в качестве главного блюда. Старик со смешной бородкой.
Хуже всего то, что даже если удастся предать огласке творящиеся здесь ужасы, до этого «серого кардинала» правоохранительные органы не доберутся.
Он преспокойно перенесет эту часть бизнеса в другой уголок страны и будет жить припеваючи. А вот вырвавшемуся узнику придется скрываться. Неудобных свидетелей не любят.
С такими неоптимистичными мыслями стою за спиной Старухи, держа в руках железный обруч с лебедиными крыльями.
Мы находимся в пещере, где проводятся оргии.
Бомжеватые мужички тянут гимн, восхваляя Великую Екатерину.
Все остальные подпевают.
Я единственная из пленников одета в халат, что подчеркивает новое положение. Остальные обнажены, а тела их покрыты толстым слоем краски. От кончиков пальцев ног до макушки. Мужчины чернее ночи, женщины белы, словно изваяния из асбеста. Все лица закрыты масками «домино».
Карлик ради такого случая снял повязку, лишь небольшие прямоугольники пластыря белеют на выбритом участке черепа.
Тишина воцаряется под сводами пещеры.
Великая Екатерина, поддерживаемая под руки Призраками, поднимается на ноги.
Я потягиваюсь следом. Крылья трепещут, создавая иллюзию полета.
– Я рада приветствовать вас на оргии, – произносит Старуха, широко разведя руку. Вислые груди, качнувшись, шлепают по животу.
– Ура, Великой Екатерине! – орет Господин Кнут.
– Ура, ура! – послушно поддерживают его узники.
Дождавшись тишины, Старуха оборачивается к Мордовороту:
– Приведи.
Он скользит за одну из колон и выводит худую девушку. За маской не узнаешь, но судя по крохотной груди и слабо округлившимся бедрам, это самая юная узница. Не помню, как ее зовут.
– Опустись на землю.
Девушка становится на колени.
– Обопрись и руками.
Несчастная покорно становится на четвереньки.
– Оседлайте ее, – приказывает Великая Екатерина.
Один из Призраков выносит конское седло, до этого лежавшее у меня за спиной. Я еще думала, зачем оно здесь.
Приняв его, карлик забрасывает на спину девушке и затягивает ремни под животом.
По всей видимости, это либо специальное седло для людей, либо его шили для пони.
– Это сегодня твоя кобыла, – заявляет Великая Екатерина и возвращается на трон.
Господин Кнут, словно взаправдашний ковбой, запрыгивает в седло.
Девушка покачнулась, но устояла.
– Но! – плеть стегает по земле.
Несчастная рванулась, покачиваясь под тяжестью пусть и карликового, но мужского тела.
Командуя «вправо, влево», Господин Кнут проезжает к центру пещеры.
На ближайших к трону возвышенностях прикованы к кольцам по три человека. По краям – двое мужчин и женщина, у центра – наоборот.
Дальше все стоят по одному.
– Начинайте, – бросает Призраку Старуха.
Тот выходит вперед, громко откашливается, прочищая горло, и выкрикивает:
– Пускай начнется оргия. Явите свою любовь этому миру.
Узники неуверенно переглядываются. Те, которые уже бывали раньше на подобных мероприятиях, тянутся к партнерам, неуверенно касаясь тел.
– Смелее! – машет плетью Господин Кнут. – Любите себя и друг друга – это полезно для здоровья.
Подъехав к ближайшей тройке, он хлещет плетью по спине замершей неподвижно женщины.
– Тебе повторять нужно? Опустись на колени и открой рот… А ты чего ко второй прилип?
Старуха довольно сопит, поглаживая бедра.
Рядом извиваются Призраки.
– Ты войди сзади, ты ляг на спину… – бросает команды Господин Кнут, гоняя несчастную девушку-лошадку от одной группы к другой. – Двигайся, двигайся… громче!
Великая Екатерина довольно раскидывает ноги, позволяя Призракам коснуться тела.
– А вы чего еле шевелитесь! – набрасывается на одиночек карлик. Взвивается плеть.
Вопль, множась эхом, прокатывается по пещере.
Один из Призраков, достигнув желаемого, забился, захрипел и сполз на пол. Второй занял его место.
Девушка под карликом не выдержала, без сил растянулась на полу.
Стеганув по ягодицам, Кнут не может заставить ее подняться. Тогда он тычет рукоятью плети между ног.
Подействовало.
Несчастная взвывает, дергается, из последних сил поднимается. Но с места сдвинуться не может. Она держится на страхе и боли.
Спасительным горном звучит громкий вопль удовлетворения, сорвавшийся с уст Великой Екатерины.
Оттолкнув Призрака, безотлагательно пристроившегося к томному близнецу, она откидывается на спинку.
Карлик встает с девушки, которая тотчас падает ниц.
Оргия заканчивается. Тройки распадаются.
Достав из передника повязки, Господин Кнут завязывает глаза первой из троек и снимает ошейники.
Мордоворот гонит несчастных в камеры. Но предварительно всех прогоняют через небольшую комнату, где мощной струей из шланга смывают краску. Так было прошлый раз, нет причин, почему сегодня должно быть иначе.
Несколько придя в себя, Великая Екатерина велит Призракам готовить носилки.
Ее уносят, а когда я пытаюсь идти следом, карлик велит остаться.
Возвращается Мордоворот. Сняв с несчастной седло, он подзывает знаком меня и завязывает глаза.
– Держитесь за руки, – советует он.
Небольшая задержка в душевой, где девушку отмыли от краски, и мы движемся дальше.
В коридоре Мордоворот снимает с нас повязки и, разведя по камерам, закрывает их.
Опустившись на кровать, засовываю руку в карман. Там лежит черная полоска ткани, которой мне завязали глаза, когда из покоев Великой Екатерины мы следовали в зал оргий.
Приводят очередных узников. Прогуливающийся вдоль камер бомжеватый мужик о чем-то спрашивает Петра Евгеньевича. Тот отмахивается.
Мужик забрасывает автомат на плечо и идет в обратную сторону.
Постепенно все узники возвращаются в камеры.
На обед достаются консервированные овощи и жирная тушенка.
Закончив с едой, вытираю губы клочком туалетной бумаги. Тушенка старая, и от нее во рту остается какой-то неприятный привкус.
Пробую смыть его водой, не выходит.
– Иди к Великой Екатерине, – открыв камеру, кивает карлик. Во взгляде его столько же тепла, сколько в межзвездной пустоте. Негде ей взяться.
Сунув дежурной пустой стаканчик, спешу к караулке.
Жующий Мордоворот кивает – проходи.
Проскользнув в приоткрытую дверь, сворачиваю к надзирательской половине.
Дверь приоткрыта. Меня ждут.
Призраки переругиваются, нервно жестикулируя. Близнецы. Теперь становится понятна их схожесть.
– Чего так долго? – бурчит плешивый.
– Сколько ждать? – поддакивает второй.
Не говоря ни слова, открываю дверь.
– Можно, Великая Екатерина?
– Входи, – милостиво машет рукой Старуха, не вставая с массажного стола. Сразу становится понятна причина моего появления здесь.
Тучное тело прикрыто шелковой простыней, на которой нелепо разноцветные бабочки парят над нереально яркими цветами.
Закрыв дверь, покорно замираю.
– Помни шейку, – велит Старуха, – что-то тянет последнее время. Не знаю, к дождю, может?
– Да, Великая Екатерина.
Без напоминаний сбросив халат, подхожу к тумбочке.
Мое отражение в зеркале поворачивается ко мне спиной. Невольно морщусь. Удручающее зрелище… Синяки, шрамы, кровоподтеки, под мышками волосы, потеряла килограммов 10-15, ребра выступают, волосы сухие, на ощупь словно солома.
Некогда жалеть себя.
Первым делом поджигаю ароматические свечи и расставляю по разным углам. Благовония нежно щекочут ноздри.
Теперь музыка. Стилизованный под старину проигрыватель с одной-единственной пластинкой оживает от легкого нажатия на кнопку. Журчание водопада и щебет птиц наполняют комнату. Многоканальный звук безупречен.
Убрав простыню, беру с тумбочки початый флакон масла и обильно смачиваю им руки. После этого легкими касаниями глажу плечи, спину… пальцы проваливаются в складки жира, студенистая масса колышется, перетекая под ладонями, словно выпавшее из формочки желе.
– Хорошо, – довольно постанывает Старуха.
Подавляя желание задушить эту тварь, поливаю спину маслом и втираю его короткими круговыми движениями.
– Продолжай, – стонет она. – Теперь ниже.
– Да, Великая Екатерина.
Отвращение к себе накатывает волнами, во рту появляется горечь… но в привилегированном положении особы, допущенной к телу Великой Екатерины, есть и плюсы. Плеть карлика уже несколько дней не касалась моей спины. Раны больше не кровоточат, лишь зудят. Но это и понятно. Заживают.
– Достаточно, – томно выдыхает Старуха.
Отхожу на шаг, вытираю покрытый потом лоб. Обработать такую тушу – это вам не поле перейти.
– Можешь идти, – Великая Екатерина машет рукой. – И пришли этих двоих.
– Благодарю, Великая Екатерина. Обязательно, Великая Екатерина.
На выходе передаю приказ Призракам. Они закрывают за мной дверь и спешат к обожаемой повелительнице подземных уродов.
Подходя к камере, ищу глазами Нинку, желая подмигнуть, приободрить.
Нет. Ее камера пуста. Наверное, повели ужин готовить.
Но когда некоторое время спустя Господин Кнут выводит из камеры и ведет на кухню другую женщину, внутри у меня все заледенело. От дурного предчувствия сводит живот. Нинка…
31. Возмездие
– Вы, оба, – поворачивается Великая Екатерина к Призракам. – Идите к Господину Кнуту, подежурите возле камер. Он с Петром Евгеньевичем сегодня клиента повезет.
– А как же вы, Великая Екатерина?
– Со мной останется фрейлина.
Покосились недобро, но промолчали.
Повиновение Старухе безоговорочное. Не удивлюсь, что попытайся кто-нибудь из них спорить, карлик разъяснил бы ошибочность таких действий привычным для него действием – поркой. Любовь любовью, а порядок должен быть.
Они уходят, а мне Старуха велит расчесать ее.
Став на колени у изголовья, разравниваю волосы и, беря по локону в руку, медленно и аккуратно расчесываю гребнем.
Довольная Великая Екатерина, пристроив упаковку заварных пирожных на животе, по одному засовывает их в рот.
Чавканье режет слух, но я с неизменной улыбкой продолжаю орудовать гребнем.
Когда пакет опустел и, скомканный, отлетел в угол, по комнате проносится довольный слоновий вздох.
Ноги затекли, икры сводит судорогой, но я не могу сменить позицию, лишь переношу тяжесть с одной ноги на другую.
Старуха закатывает глаза и раскидывает руки.
Чтобы отвлечься от одуряющей монотонности расчесывания, от боли в ногах и отвращения к распростершемуся передо мной телу, прокручиваю в голове мысли о том, как приятно было бы рвануть эти волосы, чтобы скальп слез с черепа, и воткнуть гребешок в пасть.
В раздумья вклинивается всхлип.
Замираю.
Старуха, причмокивая, сопит.
Продолжаю чесать волосы, стараясь работать гребнем как можно мягче.
Всхрап. Поворочалась, устраиваясь. И захрапела в полную силу.
Отложив гребень, озираюсь.
Куда бы сесть.
Внимание привлекает кресло в глухом углу рядом с большой кадушкой, из которого торчит вечнозеленый искусственный фикус.
Прикасаюсь рукой к пуфику. Тугой, под пальцами не пружинит. Не должен скрипеть.
Сажусь.
Облегченно вытягиваю гудящие ноги, уткнувшись в дверь, и откидываю голову.
Пара-тройка часов покоя у меня есть.
Никто не решится побеспокоить сон властительной Старухи.
Желая сменить позу, поджимаю ноги.
Едва пальцы ног перестали давить на дверь, она приоткрывается.
Испуганно замираю. Оказаться в роли очередной жены Синей Бороды, сунувшей нос в запретную комнату, желания нет.
В образовавшуюся щель выглядывает корешок книги.
Заинтригованная, кошусь на Великую Екатерину – спит, похрапывая, – пальцами ноги расширяю зазор.
Что-то подталкивает изнутри, и дверь открывается шире, чем я планировала.
На книге темнеют перехваченные крест-накрест светлой полоской пачки денег.
Не удержавшись, заглядываю вовнутрь.
В полосе света видна стопка сложенных один на другой кирпичиков денег. В каждом сотня купюр. Два десятка кирпичиков в высоту и шесть в ширину. А насколько в глубину тянется этот денежный монумент – неизвестно, продолжение теряется в темноте.
Всхрапнув с присвистом, Великая Екатерина причмокивает губами и храпит дальше.
Осторожно взяв книгу за уголок, тяну на себя. Пачка долларов, словно бы нехотя, соскальзывает и мягко падает на несколько таких же, веером раскинувшихся на полу.
Дешевая амбарная книга с потрепанной обложкой и почти исчезнувшей от времени и грязи надписью: «Учет поступлений».
Быстрый взгляд на Старуху. Спит.
Раскрыв книгу, недоуменно смотрю на сделанные мелким аккуратным почерком записи.
В первом столбце идут имена, во втором – пятизначные числа, в третьем – часть человеческого тела, преимущественно внутренние органы, в четвертом – дата.
– Сколько же вы… – задохнувшись от ярости, в остервенении листаю тетрадь. Здесь сотни имен, если не тысячи.
Первая дата – 13 марта 1995 года, последняя – вчерашняя, в строке с именем Нина и суммой в 55 000.
Страхи враз подтвердились. Нинки больше нет в живых.
Осмысление творящихся в стенах этого подземелья ужасов приходит мгновенно, словно вспышка озарения.
Ноги подкашиваются, я сползаю по стенке, не в силах оторвать взгляд от ровных рядков смертельных приговоров. Имя, цена, за которую храпящая рядом тварь со своей сворой приговаривала людей к смерти, донорский орган, ради которого неизвестные платили деньги, и дата. Дата смерти человека, от которого осталось только имя в потрепанной тетрадке. Даже такому профану, как я, ясно, что это не меню, пускай даже для кафе каннибалов. Здесь подпольный рынок органов для пересадки.
Я смирилась с постоянной болью, со страхом и отчаянием, но потеря подруги и масштабы деятельности этой бесчеловечной своры ужасают.
Ярость десятибалльным шквалом сметает казавшийся незыблемым монумент страха.
Даже дневник, со всей его непосредственной жестокостью, не произвел такого впечатления, как эти математически скупые таблицы учета проданных на органы людей.
Двадцать лет, двадцать с лишним лет эти нелюди в человеческом обличии похищают людей и продают их на органы! А до этого торговали пирожками с человечиной.
Поднявшись, двигаюсь, словно на автомате.
Открыв верхний ящик тумбочки, беру наручники. На надзирательской половине подобное добро в каждой комнате в изобилии водится.
Подхожу к Старухе, стараясь не смотреть в безмятежное лицо бесчеловечной торговки человеческими жизнями, боясь, что ярость во взгляде обожжет даже сквозь сон.
Наручники с трудом, но все же замыкаются на запястье.
Великая Екатерина ворочается, недовольно кривя губы.
Потянувшись, хватаю за вторую руку и, подтянув, защелкиваю второй браслет.
Замычав, старуха пытается перевернуться на бок.
Размахнувшись, я со всей силы залепляю пощечину.
Ладонь обжигает, по костям пробегает ток.
Великая Екатерина, хрюкнув, громко выпускает газы и распахивает глаза.
Постепенно ее взгляд обретает осмысленность.
Дернув наручники, Старуха шипит на меня, плюясь слюной.
– Я тебя уничтожу, сожгу, через мясорубку пропущу.
– Ты – нет, – отвечаю я, скрипнув зубами.
– Великая Екатерина, – голос поднимается до визга. – Ко мне нужно обращаться «Великая Екатерина».
– Мразь ты.
Открыв книгу наугад, читаю:
– Светлана в августе 2005 года, помнишь ее?
– Освободи меня.
Старуха пытается подняться.
Без малейших колебаний бью ногой в грудь, опрокинув ее на спину.
– Дмитрий, 15 мая 2007 года. А его ты помнишь?
– На помощь!
Бью книгой.
Лицо Старухи искажено ненавистью.
– Ты позавидуешь своей подруге, которую вчера пустили на корм ракам. После того, как взяли нужное…
– Ты – раньше.
– Да ты хотя бы представляешь, какие люди стоят за нами? Сколько самых важных персон обязаны своим здоровьем и самой жизнью нам?
– Ты еще скажи, что и президенту органы продавали, – огрызаюсь я. Но ее слова заставляют взглянуть на собственное положение с несколько иного угла. Куда идти после побега? В полицию? Но где гарантия, что они не вернут беглеца обратно? Не обязательно даже, чтобы все были куплены, достаточно распоряжения задержать особо важного преступника, сумасшедшего маньяка. Кто поверит оборванцу, рассказывающему про секретную тюрьму для людей, продаваемых по частям?
– Ты что, дура? Да кто же с президента деньги возьмет, приди ему даже в голову их предлагать.
Открыв дверь кладовки, невольно сглатываю. Денег оказывается больше, чем я вообразить могла. Впечатление, словно вошел в хранилище банка. Взяв пачку, возвращаюсь к кровати.
– Неужели вот это стоило жизней этих людей?
Великая Екатерина переводит взгляд с расползающейся в руке пачки стодолларовых банкнот на амбарную книгу.
– Конечно, стоит.
– Ты даже не человек, – произношу я, качая головой. – Ты хуже, чем каннибал Мордоворот и садист Господин Кнут.
Бабка, кашлянув, бросает:
– Бери денег, сколько унесешь, и иди.
В ее глазах нет ни тени сомнения – я буду торговаться. Судить людей своей меркой – это большая ошибка.
– Уйду, – киваю я. Одним быстрым движением сворачиваю доллары в трубочку и засовываю в рот Старухе. Она дергается, пытаясь вытолкнуть их языком.
– Не дергайся.
Кулаком забиваю рулон глубже.
Великая Екатерина храпит, выпятив глаза. Нижняя губа лопается, по щеке бежит струйка крови.
Поясом от халата обматываю Старухе голову, фиксируя импровизированный кляп. Теперь не выплюнет.
Ухватив ее за волосы, тащу к тайнику.
Откуда только силы взялись? В ней не меньше двухсот килограммов.
Старуха дергается, волосы рвутся пучками.
Массивное тело с каким-то мерзким чавкающим звуком падает на пол.
Пальцы тянутся к моему горлу.
Отпрянув, бью ногой по ребрам.
Захрапев, Великая Екатерина прижимает руки к боку.
Вцепившись в волосы, тяну.
До тайника метров пять. Мне же ценой сверхчеловеческих усилий удалось сократить это расстояние от силы на полметра.
Обессиленно опустившись на пол, вытираю заливающий глаза пот. В спину словно раскаленный прут вогнали. Наверное, смещение позвонков. А тут такие нагрузки…
Так дело не пойдет.
Отыскав на туалетном столике несколько тюбиков крема и ароматическое масло в большой банке, равномерно размазываю содержимое по ковру. Теперь до дверцы в тайник ведет блестящая дорожка.
Бабка дергается, колышет телесами, пытается лягнуть меня, но я не обращаю на нее внимания. Подняв шелковое покрывало, расстилаю его рядом с беснующейся старухой.
– Заползай.
Она машет головой.
Вздохнув, сажусь на пол и, толкая ногами, переворачиваю бабку лицом вниз.
– Сойдет, – решаю я. Она напоминает огромную белокожую лягушку, которую кто-то слегка расплющил каблуком.
Ухватив за край покрывало, тяну.
Шелк хорошо скользит по умасленной поверхности шерстяного ковра, и за считаные минуты бабка оказывается в тайнике. Среди стопок, мешков и просто груд денег. Преимущественно крупных купюр и при этом свободно конвертируемых.
– Иногда, – произношу я, – чтобы не утратить веру в высшую справедливость, нужно стать ее оружием.
Если Старуха и не поняла смысла моих слов, выражение глаз разгадала прекрасно.
Рванувшись, она почти поднялась на колени, но густо покрытые маслом руки соскользнули, и Великая Екатерина завалилась на кучу денег. Ровные стопки накренились, пачки начали лопаться, распадаясь на отдельные купюры.
Вернувшись в комнату, снимаю с трюмо мраморный бюст неизвестного мне древнего философа. Лысый череп, орлиный нос, задумчиво нахмуренные брови, складка на челе… Подходящая кандидатура.
Вернувшись в тайник, склоняюсь над пленницей.
Она дергается, пытается что-то сказать.
Мне неинтересно.
Размахнувшись, опускаю бюст на колено Великой Екатерины.
Треск, хруст и стон. Из раны небольшим фонтанчиком брызжет кровь. Торчит что-то белое, возможно мениск. А может, и нет. С анатомией еще со школы нелады.
– Это даже приятно, – произношу я, повторно замахиваясь.
Удар. Треск.
Аккуратно поставив бюст на пол, иду в комнату. На трюмо, среди баночек-скляночек с весьма дорогой косметикой, стоит почти полная пепельница. Спичечный коробок лежит рядом.
Открыв, удостоверяюсь, что он не пуст.
Вернувшись в тайник, склоняюсь к извивающейся Старухе.
Запах мочи неприятно режет обоняние.
Достав из коробка спичку, поджигаю ее.
– Вспомни всех тех, кого ты убила, – произношу я.
Огонек касается забрызганной маслом бумаги и жадно набрасывается на угощение.
Купюры высокого достоинства пожираются огнем, чернеют и рассыпаются в пепел, совсем как туалетная бумага. Никакой разницы. Вот только на этих бумажках кровь. Кровь и боль невинных жертв стремления к обогащению любой ценой.
Огонь добирается до ноги, бабка содрогается всем телом. Отталкиваясь локтями, пытается отползти. Но пачки денег ненадежны. Она скользит на них, теряет равновесие. А огонь ширится, окружает, пробует на вкус плоть. Густо умасленная кожа охотно отдается ласкам пламени.
Удивляясь самой себе, жалости не испытываю. Есть существа, которых и людьми-то назвать нельзя, сострадать которым невозможно. Вся жалость и сопереживание достаются их жертвам.
Сбросив на пол подушку, беру пистолет, снимаю его с предохранителя. Уж этому-то я из фильмов научилась. Видна красная отметка, целься и нажимай курок – выстрелит. Вздохнув, возвращаю предохранитель в изначальное положение. Не хватало самой подстрелиться по неосторожности.
В тайнике беснуется охваченная пламенем туша. Горящие банкноты летят во все стороны.
Не оглядываясь, выхожу из комнаты.
Вслед за мной по промасленной дорожке бежит огонь. Едкий запах горелой шерсти щекочет нос.
Дверь автоматически закрывается, приглушив звуки и отрезав запахи.
Что дальше?
Ярость несколько утихла, и в мысли начинает закрадываться страх, дергая за нервы липкими холодными пальцами.
Ключи! У Великой Екатерины должны быть ключи от всех дверей. И от этих, одна из которых почти наверняка ведет наружу, к свободе.
Поздно сообразила.
Комната повелительницы местного рассадника зверств и насилия закрыта, и ключи недосягаемы.
Но отступать некуда.
Теперь вариант один – идти до конца.
Мордоворот с Господином Кнутом в Санатории, повезли очередную жертву. Остаются Призраки, но они возле камер, и если действовать тихо, можно проскользнуть незамеченной. Еще Вольдемар, но он редко покидает свою комнату. И разве что по закону подлости можно наткнуться на него в коридоре. Екатеринин сынок весьма медленно соображает, да и оружия не носит, так что пистолет даст огромное преимущество.
Осталось придумать, где взять ключ от той двери, которая ведет к свободе.
Покинуть подземелье через дверь с навесным замком, через которую приводят всех вновь прибывших, можно, лишь минуя караульное помещение. Да и дальше, насколько помнится, где-то среди запутанных лабиринтов есть охрана с собакой.
О том, чтобы дождаться возвращения Петра Евгеньевича с карликом и, устроив засаду, перестрелять их у открытой двери, и речи быть не может.
Мордоворот без автомата не ходит. Да и пистолет у него в кобуре на поясе имеется. Но самое страшное, что он ими пользоваться, не в пример мне, хорошо умеет.
Двигаюсь вдоль ряда дверей, проверяя замки и засовы. Закрыты все. Без ключей такие не откроешь. Разве что «болгаркой» дециметровую полосу засова перерезать. Но не факт, что под ней не обнаружится еще один – врезной – замок.
Этот вариант отпадает.
Изнутри дверь между блоком, где проживала Великая Екатерина, и остальным подземельем открывается свободно. Это обратно без ключа не войдешь. Оставлю приоткрытой на всякий случай. А то вот со Старухиной комнатой поспешила, теперь хоть локти кусай.
В железной двери есть глазок, но рассмотреть в него ничего не получается. Должно быть, он закрыт с обратной стороны.
Приоткрыв дверь, выглядываю.
В коридоре никого нет, но дверь в комнату Господина Кнута открыта нараспашку, и из нее доносятся звуки.
Неужели уже вернулись? В груди колет от дурного предчувствия.
Опустив флажок на пистолете так, чтобы стала видна красная точка, крепко сжимаю рукоять. Это придает решимости.
Подкравшись к открытой двери, заглядываю.
Растянувшийся на кушетке перед телевизором, карлик поворачивает ко мне лицо с широко распахнутыми глазами.
Грохот выстрела.
Удивление на лице тонет в кровавом месиве.
– За Нинку, – шепчу я, не веря собственным глазам. Я же целилась в грудь, где площадь попадания больше.
Телевизор, выбросив сноп искр, погас. Должно быть, пуля, пройдя сквозь череп карлика, попала в него и что-то закоротила. На экране рассыпались красные брызги.
Пнув рухнувший на пол труп, выглядываю в коридор.
Никого.
Удивлюсь, если на грохот выстрела не придут посмотреть, что за шум.
Мелькает тень.
Сердце, дернувшись, замирает.
Отступаю в глубину комнаты.
Прислушиваюсь.
Ствол пистолета пляшет в руке.
В таком состоянии я и с двух метров промажу.
Поспешно приседаю за столом, надеясь непонятно на что.
Падающий из коридора свет меркнет.
В дверном проеме появляется и замирает силуэт Мордоворота. Еще шаг, и он увидит меня. Выскочить и выстрелить не успею – нет навыков, да и страх сковывает мышцы.
– Что происходит?
Петр Евгеньевич резко оборачивается на голос Вольдемара.
Не раздумывая, направляю пистолет в широкую спину и жму на курок. Раз, второй, третий… Второго шанса не будет.
В тот же миг из сопла автомата вырывается струя огня. Свист пуль, визг рикошетов, смачное чавканье разрываемой плоти, дикий вой.
И внезапно опустившаяся тишина.
Словно в замедленной съемке, Мордоворот начинает поворачиваться.
Окаменев, не могу отвести взгляд от темных пятен на спине.
«Стреляй же!» – вопит инстинкт самосохранения.
Руки не слушаются.
Полуобернувшись, здоровяк роняет автомат. Прижимает руку к груди, с удивлением смотрит на сочащуюся сквозь пальцы кровь.
Кашляет, забрызгивая красным дверь.
И оседает, словно кукла, у которой обрезали нити.
Продолжая целиться в него, выхожу из укрытия.
Приближаюсь.
Ковролин под ногой мокрый. Отдернув ногу, смотрю, как выемка наполняется кровью.
Решительно приставляю ствол пистолета к виску людоеда и нажимаю на курок.
Грохот выстрела.
Горячие брызги на моем лице.
Тело валится набок.
Выглядываю в коридор.
Вольдемар лежит на спине, раскинув руки.
На светлом фраке несколько черных дырочек. Рядом с правой рукой беспомощно шевелит лапками лежащая на спине черепаха.
Призраков не видно.
Засунув пистолет в карман, поспешно поднимаю автомат.
Как им пользоваться?
Если с пистолетом более-менее понятно, то такой штуки в руках раньше держать не доводилось. Если бы была уверенность, что в пистолете осталось достаточно пуль… он вообще сколько зарядный?
Перевожу дыхание. В воздухе чувствуется гарь. А еще называется бездымный порох. Странно.
Забросив ремешок автомата на плечо, поправляю так, чтобы ствол смотрел вперед. Достаю пистолет. Рукоятка успела остыть и холодит ладонь. Это придает уверенности. Теперь, когда Мордоворот лежит бездыханной грудой мяса у ног, огнестрельное оружие дает неоспоримое преимущество.
Притаившись за дверью, слежу за коридором. А голова занята решением вопроса: «Что делать дальше?» Можно воспользоваться вентиляционной шахтой прямо сейчас. А можно сперва освободить остальных узников. Будь жива Нинка…
Скрипнув зубами, усилием воли сдерживаю рвущиеся наружу слезы. Потом, все чувства потом.
Как поступить?
– Оба-на, – раздается совсем рядом. – А чего это вы валяетесь?
Трудноразличимая речь, несомненно, рождается в мозгах, под завязку наполненных спиртными парами.
Оборачиваюсь.
Из комнаты, которая казалась пустой, выходит уже виденный на оргии бомжеватого вида алкаш.
В руке початая бутылка вина, на голове шапка из газеты.
С трудом удерживая равновесие и избегая резких движений, он оборачивается и зовет:
– Братан, иди сюда!
– А? – В дверном проеме возникает собутыльник. То ли он более трезв, а вернее, менее пьян, то ли зрение у него лучше, но он сразу замечает меня.
Подняв палец, пытается что-то сказать. Не успевает.
Автомат в моих руках, дернувшись, выплевывает струю несущих смерть свинцовых посланцев.
«Патроны есть, и огонь стоит на стрельбе очередями», – поняла я.
Два тщедушных тела отбрасывает на несколько метров.
Меня развернуло. Не удержавшись, сажусь на труп любителя поэзии и человечины.
Сглотнув, отвожу взгляд от подрагивающих в конвульсии тел. В горле ворочается горький комок. Запрокинув голову, истерично хохочу.
Рембо в юбке, твою мать!
В один миг смех пропадает.
Поднявшись на ноги, направляюсь в караулку.
Призраки не кажутся такими опасными, а вот возможность спасти несчастных узников…
Ты бы меня в этом поддержала, Нинка.
Крадусь.
Губы пересохли, сердце долбит, словно Стаханов в забое.
В караульном помещении пусто. Ключей на крючке нет.
Приоткрыв дверь, выглядываю в коридор.
Никого.
Не поняла. Где Призраки?
Может, они испугались выстрелов и убежали? Но куда?
Пленники сидят тихо, словно мышки.
Чтобы выпустить узников, нужны ключи. А они у Призраков.
Что же делать?
И тут взгляд отмечает, что дверь первой из камер приоткрыта.
– Ага, – подобравшись, захожу в камеру.
Запоздало мелькает мысль, что ключи могут быть и у Мордоворота. И у карлика в кармане. Да и у остальных трупов тоже. Но не возвращаться же, чтобы проверить догадку. Возвращаться – плохая примета.
Опускаюсь на колени.
Под кроватью никого.
Толкаю дверь.
Она со скрежетом открывается.
Забыли запереться или не смогли?
Коридор, по которому меня с остальными узниками не так давно гнали, словно стадо рогатого скота, освещен плохо. Но и тусклого света достаточно, чтобы рассмотреть, что он пуст.
Иду вперед. Сзади раздаются голоса. Весть о моем появлении и внешнем виде прокатывается от камеры к камере.
Дверь в Музей наказаний приоткрыта.
Опасаясь ловушки, осторожно толкаю ее ногой, держа автомат наготове.
Чисто.
Осматриваюсь.
Ящички с ужасными экспонатами милостиво укрыты тенью. Призраков не видно.
Возможно, они спрятались за металлическими ящиками. Туда почти не проникает свет, и рассмотреть что-либо невозможно.
Загнанная крыса опасна вдвойне, но у меня нет выбора.
На связке ключей охранников не только ключи от камер, но и, весьма вероятно, от входной двери.
– Не подходи! – визжат из-за ряда шкафчиков.
– Отдайте ключи, я уйду.
Против ожидания связка со звоном врезается в стену.
– На! Уходи, – истерически восклицают Призраки в один голос.
Подхватив ключи, возвращаюсь к камерам.
Меня засыпают вопросами.
Молчу. Сил говорить нет.
Подбирать ключи к замкам не приходится, каждый из них помечен цифрой – номером камеры. Попробовав тот, что с номеров «2», обнаружила, что он не подходит. Значит нумерация идет с обратной стороны. Подошел.
Иду вдоль камер, открывая их.
Некоторые узники осторожно выходят, провожая взглядом, некоторые хватают за локти, допытываясь, что происходит.
– Нужно выбираться отсюда, – бормочу я, словно заводная кукла. А руки тем временем делают свое дело. Камеры выпускают своих обитателей. Нехотя, со скрипом.
Миную свою. Не глядя. Бросить последний взгляд желания нет.
Моего здесь ничего не осталось. Не считать же муляж, подаренный Вольдемаром. Такой сувенир на память мне и даром не нужен.
Открываю соседнюю.
Боксер, хрустнув шейными позвонками, стремительно бросается к камере, из которой есть ход в Музей неповиновения. Не раздумывая, врывается в нее.
Спустя некоторое время раздался одиночный пистолетный выстрел. Гулким эхом прокатился по подземелью грохот рухнувшего железного ящика. Вопль, оборвавшийся хрустом. Крик, звон и… тишина.
Появившийся Боксер смахивает с разбитых костяшек кровь.
– Нас спасут? – полным робкой надежды голосом произносит малознакомая девушка.
– Придется спасаться самим, – отвечаю я, направляясь в караулку.
Узники тянутся следом.
При виде бойни, свидетельства которой в живописных позах разбросаны по коридору, многие узники испуганно замирают. Но на лицах большинства расцветают улыбки. Несколько человек идут по коридору, всматриваясь в изорванные пулями тела, кто-то заглядывает в комнату карлика.
– Кнут здесь, – взвизгивает одна из девушек и проворно ныряет внутрь помещения. Спустя миг оттуда доносятся гулкие удары и возгласы: «Получи!»
Несколько женщин спешат за звук. Удары звучат чаще.
– И что теперь? – интересуется рыжеволосый мужчина.
– Нужно бежать, – поддерживает его юная девушка.
– Как? – раздается сразу несколько голосов.
– Пойдемте, – зову я, звякнув связкой ключей.
По изогнутому коридору мы идем гурьбой, наступая друг другу на пятки.
У двери никого.
– Открывай.
Трясущимися руками подбираю ключ. Не подходит, этот тоже, а вот этот…
Длинный ключ с покореженной головкой туго, но входит. Щелк, щелк.
Тяну дверь на себя.
Неподвижна, как монолит.
– Толкать нужно, – подсказывает парень, отодвигая меня.
Рука упирается во влажный металл. Едва слышно скрепят дверные петли.
Успеваю рассмотреть полутемный коридор, уходящий к небольшому помещению, посреди которого темнеет некая конструкция. Клеть лифта.
Парень делает шаг вперед.
Толпа устремляется за ним, напирая, подталкивая…
Пытаюсь вклиниться, но Максим придерживает за руку.
Удивленно смотрю на него.
– Подожди.
Посторонившись, чтобы спешащие узники не толкались, я поворачиваюсь к нему.
– Что?
– Есть один вопрос, который нужно обсудить прямо сейчас.
– Нужно идти. Расскажешь по дороге.
– Нет, – схватив за локоть, парень заставляет остановиться.
– Хорошо. Говори, только быстро.
Рыжебородый мужичок, проходя мимо, косится на нас с Максимом, но, ничего не сказав, проскальзывает в дверь.
– Я про то, что случилось на оргии, – склонившись к самому уху, шепчет парень.
– Забудь, – отмахиваюсь я, пытаясь освободить локоть. Но хватка стальная. – Отпусти!
Последний пленник скрывается за воротами.
– Забыть? – глаза Боксера блестят.
– Да. Просто забудь, – морщась от боли, шепчу я. – Сейчас главное…
Договорить я не успела. Отпустив руку, парень резко бьет в лицо.
Вспышка боли, на грудь брызжет кровь из разбитого носа.
– Я никогда ничего не забываю, – вырвав из пальцев автомат, плюет в лицо словами вперемешку со слюной Максим.
Выдернув ключ, он забрасывает автомат на плечо и спешит вдогонку ушедшим.
Створка двери с легким стуком закрывается, замок автоматически выплевывает язычок.
– Открой! – кричу я. – Эй! Вернитесь кто-нибудь!
Приложив ухо к замку, прислушиваюсь – не раздадутся ли шаги.
Не слышно.
Зажав нос, сползаю по двери и ору. Бессмысленно, на одной ноте… изливая злость и отчаяние безмолвным слушателям.
Раздавшиеся автоматные очереди буквально разрывают тишину. Испуганно дернувшись, отскакиваю прочь от двери.
Уж как-то слишком интенсивно для одного автомата ведется огонь.
Приглушенные крики и ужасный грохот.
Неужели беглецы нарвались на охраняемый заслон?
Но размышлять о судьбе бывших собратьев по несчастью некогда. Нужно выбираться. И чем быстрее, тем больше шансов на успех.
Вытирая окровавленную ладонь о халат, задеваю карман. Тяжело стукнуло о бедро.
Пистолет.
Вооружена – значит опасна, немного не про меня, но решимости придает.
Не выпуская рукоять пистолета из пальцев, спешу на надзирательскую половину.
Если отыщу ключи, смогу попытаться уйти по тому пути, которым меня доставили в подземелье. Собаку постараюсь обойти или прорвусь с боем. А может, повезет, и автоматная стрельба отвлекла внимание.
Перепрыгнув Вольдемара, наскоро обыскиваю карманы Мордоворота. Ключей нет.
Проклятие!
В комнате карлика тоже не удается обнаружить ничего полезного. Лишь тело хозяина, которого словно через молотковую дробилку пропустили. Довольно мстительную, судя по торчащей у него между окровавленных ягодиц плети. Надеюсь, среди прочих наказаний такое в аду он будет претерпевать ежедневно.
Стою посреди коридора и верчу головой.
Впору завыть и проверить наличие патронов в пистолете, прижав дуло к виску и нажав на курок.
Сжав зубы, гоню пораженческую мысль прочь. Не для того я прошла через нечеловеческие ужасы и унижения, чтобы сейчас сдаться.
Возвращаюсь к комнате Великой Екатерины – там должны быть ключи ото всех замков.
Едва прикоснувшись к ручке, понимаю, что туда попасть можно и не пытаться. Даже прострелив замок – не войти. Слишком горячая. Видимо, огонь нашел чем поживиться, кроме груды денег. Да и гарь нос режет – словно от горящего пластика.
Этот план отпадает.
Блин! Да что это я? Ведь есть другой выход.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов, несусь в комнату Мордоворота.
Чем открутить шурупы?
Быстрый поиск не дает результата. Ничего подходящего. Открывать кладовку, в которой оборудована морозильная камера, чтобы использовать в качестве отвертки тесак, не решаюсь – боюсь обнаружить там обезображенное тело Нинки.
Ругнувшись в сердцах, спешу в комнату Вольдемара.
Выдвижное лезвие слишком хрупкое.
Верхний ящик письменного стола, рассыпая содержимое, летит на пол.
Следующий. Карандаши, краски, пластилин…
Не то, все не то.
Ругнувшись, бегом несусь на кухню. Столовый нож с закругленным острием подойдет в самый раз. Перевожу дыхание, смахиваю со лба пот, возвращаюсь в комнату здоровяка-людоеда.
Звуков перестрелки не слышно, но это ни о чем не говорит. Могут просто не долетать.
Шурупы выкручиваются плохо, ржавчина изрядно поработала над резьбой.
Лезвие гнется, крошится, но дело идет.
Выкрутив один, берусь за второй. Этот после нескольких оборотов идет легко, словно вчера закручен.
Третий сорвать не получается.
Порезав пальцы, зло матерюсь и берусь за четвертый. Позже закончу с непослушным.
Когда остается лишь один шуруп, удерживающий решетку, я плюю на него. Не идешь – и не надо.
Ухватившись за угол, тяну решетку на себя. Тонкая жесть послушно гнется.
– Нет!
Осев на ставших в миг ватными ногах, обхватываю голову руками.
– Только не это.
Несмотря на солидные размеры решетки, сам вентиляционный канал не превышает двадцати сантиметров по диагонали.
Текущие по щекам слезы затуманивают взор.
– Нет, нет!
Через столько пройти, столько перенести и стерпеть… все напрасно.
Сквозь пелену текущих ручьем слез смотрю на пляшущий ствол пистолета.
Какое-то мгновение это кажется единственным выходом, череда видений проносится перед взором.
Мрачный подвал Санатория, липкая паутина на голой коже, вонючее достоинство Вольдемара на губах, окровавленный нож в моей руке, кромсающий человеческую плоть…
Хриплый вой мечется по узким коридорам подземелья.
Пережить такое, и напрасно?
– Должен быть другой выход, должен быть, – шепчу я, стараясь не смотреть на брошенный между ног пистолет.
Мелькает идея, на первый взгляд настолько нереальная, что проскальзывает, словно бред. Сумасшествие, но дающее надежду. Крохотную, иллюзорную… но тем не менее.
Сунув пистолет в карман, закрепляю на место решетку, закрывающую вентиляционную шахту. Головки шурупов блестят свежими царапинами, но с этим ничего не поделаешь.
Возвращаюсь к Вольдемару.
Протерев пистолет полой халата, вкладываю ему в руку.
Надеюсь, проверять на наличие пороховых газов на коже не будут.
– Живым от тебя пользы не было, хоть дохлым разок послужи.
Со стороны железных дверей доносятся топот и грохот.
Всхлипнув, бросаюсь в комнату Мордоворота и забираюсь под кровать.
«Господи, только бы сразу не начали стрелять», – молюсь я.
Топот ног.
– Этот мертвый.
– Этот тоже.
Дрожь колотит тело. С трудом сдерживаю желание в ужасе бежать прочь. Не важно куда – главное, нестись изо всех сил куда-нибудь. Но это верная смерть. Бежать некуда.
– Доигрались придурки, – доносится из коридора. – И чего теперь делать?
– Чего-чего… – передразнивает более грубый голос. – Доложим старшему, пускай решают. Наше дело – предотвратить побег сырья – выполнили. Остальное – не наши проблемы.
Мелькает надежда переждать, а когда бойцы уйдут – выбраться и сбежать.
– За дверью огонь, – докладывает боец. – Выбивать?
– Я тебе выбью, – грозит обладатель грубого голоса, по всей видимости, являющийся старшим в группе. – Сильно горячая?
– Так точно.
– Значит, погодите выбивать, а то задохнемся, как крысы. Проверяйте дальше.
«Самое время выбираться», – решаю я. Если заметят первыми, и имени не спросят, шмальнут очередью.
– Эй, – жалким голосом блею я, – не стреляйте.
– Руки над головой, чтобы видны были, – следует после небольшой паузы приказ, – и выходи медленно.
Выхожу.
– Еще одна беглянка, – бросает боец в боевом снаряжении с автоматом в руках и закрывающей лицо маске – балаклаве черного цвета.
– Я не беглянка, – поспешно говорю я.
– Ну и кто ты?
– Я фрейлина Великой Екатерины.
– Во как, – протягивает боец в черном наморднике.
– Вали ее, – ведет стволом автомата второй. Сердце ухает в желудок куском льда. – Возиться еще…
– Не нужно, – молю я. – Ведь дело по снабжению органами не закроют, просто найдут новых людей, а я уже в теме, пригожусь.
От слов на языке привкус тухлятины. Сглатываю, сдерживая рвотные порывы.
– Ладно. Запрем в камере. Прибудет старший, разбираться, что здесь и как, пускай и с тобой решает. Пустить в расход всегда успеем.
– И то верно, – хмыкает замерший в проходе боец, балаклаву которого украшает изображение скалящегося черепа. Жуткая картинка.
– Топай.
Послушно иду, по крупицам собирая решимость бороться за свою жизнь до конца.