– Угадай, кто мне попался в «Уолгринз»? – спрашиваю я, когда мы устраиваемся на диване с кружками. Я люблю Джейн, но она молчунья, и мне приходится инициировать беседу. Однако про мистера Тейлора она может вещать бесконечно.
– Кого?
Я вскидываю бровь и многозначительно усмехаюсь: мол, сама знаешь кого.
– Не может быть, – она наклоняется ко мне, – серьезно?
– Покупал шампунь от перхоти. – Я согрелась и осмелела оттого, что делюсь с ней тайными знаниями; чувствую себя всемогущей, будто могу вскочить и разломать кофейный столик надвое голыми руками. Возможно, это от шнапса.
– У него не было перхоти, – со знанием дела отвечает она. – Это стресс.
– Он все еще тебе пишет? – спрашиваю я.
Теперь уже она поднимает брови, наклоняет набок голову и будто говорит: о, мне есть что тебе показать. Достает телефон из кармана, открывает сообщения и подносит экран к моему лицу. Несколько сообщений с неизвестного номера: мне очень жаль, хочу, чтобы ты знала. И еще: умоляю, умоляю, прости меня. Я не плохой человек. И последнее: зачем я всем рискую, если ты даже не отвечаешь?
– Ого, – отдаю ей телефон. – Почему не заблокируешь?
Она смотрит на телефон так ласково, будто это не гаджет, а щенок золотистого лабрадудля.
– Не знаю. Это кажется неоправданной жестокостью.
С Джейн и мистером Тейлором такая фигня: я его терпеть не могу, но Джейн не хочет, чтобы я так думала. Однажды на протяжении всего трехчасового марафона «Баффи – истребительница вампиров» она непрерывно втолковывала мне, почему он не плохой человек. Как ее подруге, мне, наверно, надо бы ей верить. Но проблема в том, что у меня есть два желания: я хочу, чтобы у Джейн все было хорошо и она добилась справедливости, даже если ей кажется, что справедливость ей не нужна.
В школе никто не знает, что это она. В данный момент ходит несколько теорий: что это Эстер Ландиман, школьная шалава (это не я ее так назвала, это просто общеизвестный факт), Кьяра Риччи, самая горячая ученица по обмену (опять же, не мои слова, а общеизвестный факт), или Оливия Кушинг, потому что она совсем без тормозов и вполне способна переспать с учителем, лишь чтобы поиграть у матери на нервах. Последняя версия – пожалуй, самая популярная, так как Оливия перешла в другую школу, а директор Кушинг тщательно пытается избежать огласки. Когда она проходит мимо меня в коридоре, я всякий раз чуть не писаюсь от страха, но Джейн говорит, что она милая. Впрочем, суждениям Джейн о людях едва ли можно доверять.
– Как, по-твоему, ты еще когда-нибудь его увидишь? – спрашиваю я.
Джейн кладет телефон и размышляет.
– Не знаю. Может, в Нью-Йорке или где-нибудь еще. Где нас никто не знает.
– Я бы хотела лишиться девственности в Нью- Йорке, – говорю я и слышу свой голос будто со стороны. Вообще-то, это Люси придумала, еще до того, как все случилось. Мы с ней тайком посещали внеурочные занятия по безопасному сексу и однажды шли домой, натренировавшись надевать презервативы на два пятнистых банана. Первый раз все равно будет отстойный, сказала она. Так почему бы не поехать туда, где весело, напиться, познакомиться с парнями, которых мы больше никогда не увидим? Вот почему я ненавижу этот город, сказала она, и ее лицо ожесточилось. Что бы ты ни сделала, все прилипает к тебе, как грязь.
Джейн впервые за вечер кажется заинтересованной.
– Правда?
– Угу, – отвечаю я. – Поехать туда, где весело, напиться, познакомиться с парнями, которых я больше никогда не увижу.
– С парнями? – в ужасе спрашивает она.
– С парнем. Конечно же, с парнем.
– Так, погоди. – Мы сидим по-турецки на разных концах дивана друг к другу лицом; она кладет руки мне на колени. – Звучит дико, понимаю, но что, если прямо сейчас махнуть в Нью-Йорк?
В голове мелькает мысль, что спать с учителем, вообще-то, тоже звучит дико.
– Ты серьезно?
– Да! – Она пружинит на диване и расплескивает горячий шоколад. – Твоего папы нет дома, а моя мама никогда не в курсе, где я пропадаю.
Не хочу показаться трусихой и показываю на окно.
– Там снег идет.
– Да какая разница! Ты же не растаешь. – Она смеется. – И твой брат в Нью-Йорке же? По-моему, просто идеально.
Вот в чем разница между мной и Джейн: когда она чего-то хочет, то идет напролом и сносит все преграды. А я, наткнувшись на любую преграду, пытаюсь убедить себя, что не особо-то и хотелось.
– Но как мы доедем до Нью-Йорка?
Она сильнее давит мне на колени. Коленям становится больно.
– На поезде! Доедем до Южного вокзала и сядем на Амтрак. Дальше быстро по прямой. – Она берет телефон. – Сейчас куплю билеты. У меня осталась зарплата, потом отдашь.
– Угу, – бормочу я.
Она тычет в экран и улыбается.
– Готово! – Никогда не думала, что Джейн из тех, кто визжит, но она визжит, и я тоже, на нее глядя; мы держимся за руки и прыгаем на диване, будто ничего более радостного с нами в жизни еще не приключалось.
На Южном вокзале вливаемся в толпу людей, изучающих свисающее с потолка автоматическое табло. Мы с папой редко ездим в Бостон, причем всегда на машине. Меня толкает мужчина в светло-коричневом пальто, и я прижимаюсь к одному из металлических столиков, которыми заставлен вестибюль; мимо проталкивается женщина с йоркширским терьером под мышкой и встает в очередь в «Старбакс», а какой-то деловой малыш пытается продать мне «твикс» из своего кармана. На вокзале повсюду маленькие киоски с зелеными крышами: журнальный, с глянцевыми обложками, в которых отражается свет флуоресцентных ламп; кофейня, где продаются кексы, по форме напоминающие песочные часы; пекарня с громадными шоколадными печеньями размером с тарелку. Я прижимаю к груди дорожную сумку: папа говорил, что в городе полно карманников. Наверняка преувеличивал, но, по-моему, в такой толпе совершить кражу очень легко. Я пытаюсь глубоко дышать, но в нос ударяет запах горелых бейглов и железнодорожных выхлопов. А вот Джейн, кажется, все это совсем не смущает, хотя она никогда не была нигде, кроме Коннектикута и Нью-Гемпшира, куда ездила в гости к кузинам. Что нужно сделать, чтобы выбить ее из колеи? С тех пор как мы подружились, я ни разу не видела ее в смятении.
– Пятый путь, – говорит она и берет меня за руку. – Пойдем! – У нее с собой лишь рюкзак, тот, с которым она приехала на ночевку, и ей намного легче бежать, чем мне. А почему мы бежим? Опаздываем? Может, не успеем?
– Да просто так веселее! – Она толкает ведущие на платформу массивные двери. – Бежим!
Снегопад прекратился, но все еще очень холодно. Я зарываюсь подбородком в шарф и думаю: мы веселимся! Мы просто веселимся! А живот крутит так, будто меня сейчас стошнит.
На улице слышен громкий свист, пыхтят моторы, по узким платформам бегут люди, которые, в отличие от нас, на самом деле опаздывают. Глухой механический голос объявляет об окончании посадки, кондукторы высовываются из дверей и кричат то же самое. На них форменные высокие фуражки, как на картинках. Я, видимо, начинаю на них пялиться, потому что Джейн хватает меня за запястье и кричит: не зевай!
Наш поезд грязный, а на грязи кто-то вывел пальцем: любовь зла. Билеты у Джейн в телефоне, и мы сразу заходим в вагон, но она ведет нас не в вагон Е, где находятся наши места, а дальше.
– Эй, куда мы идем? – спрашиваю я.
Она нажимает на кнопку, и двери в соседний вагон открываются автоматически.
– В вагон-ресторан.
До Нью-Йорка четыре часа пути, и все это время мы сидим в вагоне-ресторане. Еще только десять утра, а я уже устала от дел: пришлось собрать сумку, запереть дом, проверить, заперла ли я дом, доехать до станции, соврать отцу, когда он написал доброе утро, сесть на местную электричку до Южного вокзала, протиснуться сквозь толпу и наконец сесть в маленькой металлической кабинке в вагоне-ресторане, вспотев как мышь, оттого что прижимала к себе сумку в пальто.
Я засыпаю и просыпаюсь часа через два. Открываю глаза и вижу Джейн; та протягивает мне кофе в маленьком бумажном стаканчике с надписью «Амтрак» на держателе.
– Ты бы брату позвонила, – говорит она, – иначе где ты будешь ночевать?
– Где мы будем ночевать, ты имеешь в виду? – Я тру глаза. Грэм редко встает раньше двенадцати, но сейчас наверняка уже проснулся, пьет кофе и курит сигарету с каннабидиолом. В последнее время он увлекся каннабидиолом, говорит, это травка для тех, кто ведет здоровый образ жизни. Я достаю телефон; Джейн делает то же самое.
– Я буду с Робом, – спокойно заявляет она. – Он же в отпуске, никто за ним не следит.
– Что? – Я пытаюсь скрыть шок и смотрю на нее поверх бумажного стаканчика.
– Это же был наш план, верно? – говорит она. – Потерять девственность в Нью-Йорке, – последнюю фразу она произносит шепотом, наклоняясь ко мне через дребезжащий столик.
Чувствую себя точно так, как тогда, на карусели, прежде чем меня вырвало на крутящиеся металлические бортики. Мозг будто порубили на маленькие кусочки; он улавливает лишь какие-то крошечные обрывки информации.
– Что? – повторяю я.
Джейн откидывается на спинку своего сиденья.
– Кто знает, что будет. Но мне нужно поставить точку в наших отношениях, понимаешь?
Лично я считаю, что, когда люди говорят, что хотят поставить точку, они на самом деле не могут смириться с тем, что отношения давно мертвы и реанимировать их уже не получится, как бы ни хотелось. Но если я буду ходить и резать правду-матку в лицо, люди начнут обижаться, поэтому я отвечаю: угу, и пытаюсь собраться с мыслями, разлетевшимися во все стороны, как конфетти.
– Так, я звоню Грэму, – говорю я.
Он подходит после одного гудка.
– Воробушек! – он пропевает мое имя сначала высоким голосом, потом низким, будто практикует гаммы.
– Слушай, кажется, я сделала глупость.
– Забыла сдать книгу в библиотеку?
– Очень смешно. – Джейн набирает сообщение; я вытягиваю шею и пытаюсь его прочитать, но она кладет телефон на колени. – Я еду в Нью-Йорк на поезде, прямо сейчас. Папа не в курсе.