— По крайней мере, наша совесть чиста, — заметил Роберт. — Мне бы не хотелось, чтобы меня обвинили в том, что я приказал своему судну плыть на предельной скорости, как это сделал Исмей, или в том, что переоделся в женское платье, чтобы сесть в спасательную шлюпку. Как вы думаете, такое могло произойти?
— Я знакома с Альбертом Хоусоном, одним из обвинённых мужчин, но я не знаю его близко и не могу сказать, на что он способен в случае реальной опасности для жизни.
— Он всё отрицает, и мы должны верить слову джентльмена, но это, безусловно, лишает Хоусонов малейшего шанса быть принятыми в высшее общество Нью-Йорка. Я слышал, что они вернулись в Канаду.
— А вы входите в высшее общество Нью-Йорка? — спросила Джульетта, приподняв бровь.
— Входят мои мать и сестра, что делает меня почётным членом, так сказать. Но я их сильно разочаровываю, потому что редко хожу в оперу, почти не посещаю бесконечные загородные вечеринки и отказался вступить в брак с одной из девиц оттуда. — При этом он посмотрел Джульетте прямо в глаза, смутив её до крайности.
— Как это негалантно с вашей стороны! — Она отвернулась и стала смотреть на пролетавшие мимо поля, чтобы ветерок остудил её пылавшие щёки.
Дорога до Пафкипси заняла почти два часа. Но за разговорами время пролетело незаметно. Автомобиль остановился в огромном дворе у конюшни, где работали несколько конюхов. Джульетта насчитала двенадцать лошадей.
— Боже, они великолепны! — вскричала она. Только посмотрите на них! — Она не могла дождаться момента, когда можно будет выбраться из автомобиля и подбежать к лошадям.
Роберт провёл её по конюшне, показывая каждое животное, она гладила им морды и нежно разговаривала с ними. Он рассказал ей, какие из лошадей были чистокровные, какие выигрывали скачки или уже вышли на заслуженный отдых. Судя по их блестящим бокам и сияющим глазам, а также по безукоризненному состоянию конюшни, здесь о лошадях заботились очень хорошо.
— В Англии большинство заводчиков просто избавляются от чистокровок, которые сходят со скачек. Вы так не поступаете?
— Мне и в голову не пришло бы такое! Эти лошади — члены семьи, и они заработали право на счастливую пенсию.
Джульетта гладила лошадей, прижималась к ним лицом, а Роберт любовался ею. Когда они дошли до гнедой, он сказал:
— Это Пэтти. Наша самая спокойная кобылка. Я подумал, вы захотите на ней покататься.
Джульетта посмотрела на неё с вожделением.
— Вы уверены, что она не будет возражать против незнакомого седока? Я не хочу рисковать.
— Она за всю жизнь никого не сбросила. У меня есть боковое седло для вас. — Он бросил взгляд на её длинную юбку.
— На самом деле, я предпочитаю сидеть верхом. У вас не найдётся бриджей, которые я могла бы одолжить? — Дома до сих пор считалось неприличным женщине садиться на лошадь верхом, но Джульетта понадеялась, что в Америке это более приемлемо. Она слышала истории о прославленных наездницах Энни Оукли и Каламити Джейн.
Роберт улыбнулся:
— Я почему-то так и подумал. Вы можете надеть бриджи моей сестры.
Брюки удалось натянуть лишь с трудом, ей пришлось оставить верхние пуговицы расстёгнутыми, но куртка, которую она надела поверх, прикрыла её живот.
Залезая на лошадь, Джульетта подумала, что мать была права насчёт того, что она может повредить мозг ребёнку, хотя эта теория и показалась ей притянутой за уши. Она была опытной наездницей, и трясти её будет не больше, чем в автомобиле на неровной дороге. Ведь никто же не запрещал беременным ездить на машине. Но вскоре великолепие дня и радушное расположение её спутника вытеснили тревоги на задний план. Впервые за несколько месяцев Джульетта испытала ощущение абсолютного счастья, воссоединившись в одно целое с прекрасным животным, скакавшим галопом по живописной местности под тёплыми лучами солнца. С наступлением сумерек пришло время вернуть лошадей в стойла и ехать обратно в город. Взяв Джульетту за руку, Роберт помог ей сесть в автомобиль. Взгляд у него был нежным и задержался на ней чуть дольше положенного, что вызвало у неё дрожь удовольствия. Джульетта видела, что Роберт влюбляется в неё, и это было взаимно.
— Я хотел бы познакомить вас с матерью и сестрой, — промолвил он. — Вы не имеете ничего против? Я могу устроить это в ближайшее время.
— С большим удовольствием, — ответила она, но потом прикусила губу. Если бы это было ни к чему не обязывающее ухаживание… Но Роберт воплощал в себе всё, что только она мечтала увидеть в мужчине. Однако между ними стояла такая огромная ложь! Пока что ей удавалось прятать голову в песок, но момент, когда их отношения прервутся, а может быть, прекратятся навсегда, неумолимо приближался.
Глава 41
По воскресеньям, в свой выходной день, Редж изучал город. Каждую неделю он выбирал новый участок и улица за улицей запоминал его наизусть. Он катался по подвесной железной дороге, паровые двигатели которой дымили по всему Манхэттену, и если открыть окно, в него летела сажа. Он ходил смотреть на строительство Вулвортского небоскрёба, огромного собора с гаргульями[12] на крыше. Кто-то сказал ему, что это будет самое высокое здание в мире. С земли можно было разглядеть рабочих, балансирующих на узких мостках на высоте в сотню метров. Редж содрогался при мысли, что будет, если кто-нибудь из них сорвётся вниз.
Он заметил, что эмигранты одной национальности держатся вместе в районах, где продаётся родная им еда: евреи из Восточной Европы жили в Нижнем Ист-Сайде; итальянцы — в нескольких кварталах от них, в Маленькой Италии; греки — в Астории. Проходя через места их обитания, почти никогда не услышишь английскую речь, а воздух там пропитан запахами чеснока и оливкового масла, почти как у Реджа дома.
Бродить по улицам ему было одиноко, но он не хотел оставаться в меблированных комнатах, где Тони и другие официанты обычно играли в карты, пили пиво или виски. Он не принимал их дружбу и всё глубже погружался в себя, в который раз переживая произошедшее на «Титанике». Он начал читать отчёты о расследовании в американском сенате и, взяв первую же газету, не смог оторваться. Это было как наваждение. Он должен был узнать всё. Он хотел получить ответ на самый главный вопрос: почему? Почему погибли все эти люди? Почему умер Джон?
Редж прочитал несколько статей про дискриминацию по отношению к пассажирам третьего класса и испытал жгучий стыд, узнав, как мало их добралось до шлюпочной палубы. Внизу было меньше стюардов, и они реагировали на ситуацию слишком медленно. Пассажиры третьего класса жаловались, что ворота на лестницы были заперты, но это, скорее всего, свидетельствовало о том, что люди пошли не туда, куда надо. На пути Реджа запертыми оказались лишь те ворота, за которыми находился Финбар, да и то они не вели в зону пассажирских кают. Хотя порой задвижки на этих воротах открывались с трудом. И почему он не пошёл помогать пассажирам третьего класса, вместо того чтобы слоняться без толку в первый час после столкновения?
Он прочитал отчёт второго помощника Лайтоллера о том, как загружались спасательные шлюпки и как позже тот организовал людей на перевёрнутой лодке, чтобы предотвратить её опрокидывание. В глазах Реджа он был полубогом, одним из истинных героев той ночи. Ему очень хотелось встретиться с Лайтоллером и попросить у него совета, как жить дальше. Разумеется, он не мог так рисковать, потому что в этом случае пришлось бы признать, что он присвоил чужое имя. Это точно было незаконным делом. Редж не имел представления об условиях содержания в американских тюрьмах, но рисовал себе мрачные диккенсовские камеры, где заключённые сидят на хлебе и воде, прикованные цепями к стенам.
В списках «Уайт Стар Лайн» Джон Хитченс значился живым, а Редж Партон — погибшим. Они уже прислали бумаги на имя Джона в ресторан «Шерри», приложив к ним месячную зарплату в три фунта и десять шиллингов в качестве выходного пособия. Редж заглянул в бумаги, там была проставлена дата рождения Джона, его личный номер и адрес, по которому он проживал в Саутгемптоне. Пошлёт ли «Уайт Стар Лайн» последнюю зарплату Реджа его матери? Он на это рассчитывал. Ей придётся туго без его денежной помощи.
А что будет делать Флоренс? Он понимал, что должен ей написать как можно скорей, — эта мысль буквально сжигала его. Но что он мог ей сказать? Просить, чтобы она приехала к нему в Нью-Йорк? Да, ему ужасно этого хотелось. Но ей негде было бы остановиться, и он не в состоянии обеспечить их двоих. Редж чувствовал себя лишь оболочкой, оставшейся от себя прежнего. Как она могла любить человека, который спасся сам, но не смог спасти мальчика? Когда она об этом узнает, её мнение о Редже изменится.
* * *
Как-то раз Редж гулял по Бэттери-парку на южной оконечности Манхэттена. Он присел на скамейку и глядел на статую Свободы и подёрнутые дымкой воды Атлантики, испытывая внутренний дискомфорт от близости океана. Он знал, что до статуи можно добраться на пароме, и где-то слышал, что внутри у той есть лестница, по которой можно подняться на смотровую площадку, расположенную в короне. Ему очень хотелось насладиться роскошным видом, открывающимся с высоты, но сама мысль о том, что придётся плыть на пароме, приводила в ужас. Редж больше никогда не допустит, чтобы у него под ногами оказалась вода. Едва представив это, ему уже начинало казаться, что он тонет под нарастающий в ушах шум воды. Похоже, ему придётся навсегда остаться в Америке. Но пока что он совсем не чувствовал себя тут как дома. Непривычная еда, некоторые блюда просто тошнотворны: взять хотя бы овсянку, которая прилипала к зубам. Табак был слишком крепким и резким, и Реджу никак не удавалось подобрать сорт по вкусу. И говорили местные как-то странно. «Ты какой-то синий сегодня», — сказал ему однажды Тони, имея в виду его мрачный вид. «Долбанулся котелком об дверь сортира», — сообщил ему Пол, и, только увидев, что тот трёт голову, Редж понял, о чём идёт речь. Всё было каким-то искусственным, непостоянным. «Со временем станет легче», — говорил он себе. Должно стать.