На телеэкранах вверху: я – седовласый миллионер, финансовый магнат, заправляю своей секретарше на резном деревянном столе. На других телеэкранах: я – водопроводчик, пришел пробивать трубы скучающей домохозяйке.
Лежа на Бренде, исключительно с целью ее защитить, я слегка расслабляюсь и даю капле мочи вытечь наружу. Только мой мочевой пузырь весь горит, и я не могу остановиться. Из меня уже хлещет вовсю, и Бренда вдруг вздрагивает подо мной и смотрит мне прямо в глаза. Мы прикасаемся друг к другу носами. Ее губы шепчут мне прямо в губы.
Она спросила меня:
– Что ты делаешь?
Я силюсь сдержаться, силюсь остановить эту струю. Я говорю:
– Ничего.
Так я ей и сказал:
– Ничего я не делаю.
Чувак с тряпичной зверюгой говорит в телефон:
– У тебя есть кто-нибудь на примете?
Он смеется и говорит:
– Я же сказал, что меня не волнует, страшный он или нет…
Бренда пытается выбраться из-под меня, ерзает на одеяле, бьет меня кулаками, и повторяет:
– Ты свинья. Ты свинья.
Бренда била меня кулаками и кричала, чтобы я немедленно с нее слез.
А я говорил: погоди, не сейчас. Я держал ее за руки и говорил, что это все для того, чтобы она не забеременела.
На телеэкранах: я – в Древнем Египте, забиваю Клеопатре сзади. Я – космонавт на космической станции, обрабатываю симпатичную зеленую инопланетяночку в невесомости.
Под теми цветами и звездами, лежа на Бренде, я не мог остановиться, пока ей не удалось просунуть колено у меня между ног. Она резко согнула колено и со всей силы вмазала мне по яйцам. Боль была адская. Мой член тут же выскочил наружу, вывалился из Бренды, – все еще твердый и неопавший, все еще бьющий тугой и горячей шампанской струей, поливающей нас обоих. Я схватился обеими руками за отбитые яйца. При этом, конечно же, я отпустил руки Бренды, и она выбралась из-под меня.
Что-то упало и ударило меня по виску. Слишком жесткое для цветка. Слишком твердое для плевка. Бренда схватила свою одежду и убежала. С тех пор я ее больше не видел. Но эта картина запомнилась мне на всю жизнь: как Бренда неслась от меня со всех ног, и по ее бедрам стекала моя моча.
Чувак, который с тряпичным зверем, говорит в телефон:
– Ладно, пришлите кого угодно. Только быстрее.
Он захлопывает крышку и отдает телефон мне.
Вот почему я посоветовал тому малышу это сделать.
Чувак с тряпичной зверюгой морщится и выплевывает на пол еще один пережеванный гондон. Щурится на меня и говорит:
– Ты посоветовал мальчику помочиться в родную мать?
Нет, говорю. И рассказываю о таблетке с цианистым калием. О том, как Касси просила меня принести ей таблетку, спрятав ее в медальоне, но малыш согласился передать ее вместо меня.
У чувака со зверюгой отвисает челюсть, брови ползут вверх. Потом его лицо приобретает свой первоначальный вид, он нервно сглатывает и говорит:
– Эти две таблетки, которые он мне показывал… одна из них была с цианидом?!
И я молча киваю. Да.
Мы оба смотрим наверх, на закрытую дверь в съемочный павильон.
На телеэкранах: я – пещерный человек, участвую в первобытной разнузданной оргии, где все – со всеми, все грязные и волосатые, еще даже не совсем люди. Мы еще не успели эволюционировать.
Чувак, который с тряпичным зверем, пожимает плечами и говорит:
– Даже если он примет не ту таблетку, мы все равно установим мировой рекорд.
Он говорит:
– Я позвонил в агентство, так что ждем подкрепление. Кавалерия уже на марше.
Он говорит, что в этом агентстве знают одного дядьку, который сделает все, что нужно, причем в час берет меньше пятидесяти баксов. Какой-то старый хрен, как сказали в агентстве, ходячий анекдот порно-индустрии, весь дряблый и сморщенный, и к тому же страдает чесоткой. Вечно красные глаза и дурной запах изо рта. Какой-то порнодинозавр, которого не берет ни одно агентство, но они попытаются с ним связаться и в спешном порядке направить его сюда, чтобы он мог заменить малыша, номер 72. На случай, если парень умрет, или у него вдруг не встанет, или он скажет Касси, что любит ее, и его выставят за дверь.
Чувак с тряпичной зверюгой говорит:
– Они так его описали, что мне уже не терпится посмотреть, что это за чудовище.
Он моргает. Закрывает один глаз, потом – второй. Трет глаза кулаками, снова моргает, щурится на телеэкраны вверху и хмурится.
Там, на экранах: я – натурщик в художественном училище. Стою полностью голый в центре большой мастерской, и симпатичные студентки поочередно отсасывают у меня.
В ту ночь, в мою последнюю ночь с Брендой, эта штука, которая ударила мне в висок – слишком тяжелая и твердая для цветка, – это было мое обручальное кольцо, которое я ей подарил.
Телефон у меня в руке начинает звонить. На экране высвечивается номер. Это номер моего импресарио.
26. Мистер 72
Девушка с секундомером разрешила мне вернуться. Я сказал, что мне надо передать кое-что важное мистеру Бакарди. Она провела меня вниз по лестнице, в «подвал ожидания». В запах детского масла и сырных крекеров.
Мистер Бакарди видит меня, прижимает к груди свой мобильник и спрашивает:
– Ты убил ее?
А Дэн Баньян говорит:
– А может, чего и похуже… сказал ей, что ты ее любишь?
А девушка с секундомером, она говорит:
– Джентльмены, минутку внимания…
Когда заходишь туда, к Касси Райт, в эту комнату наверху, возникает стойкое ощущение, что ты пришел навестить ее в больнице. Она лежит на белой кровати с белыми подушками и простынями, лежит с раздвинутыми ногами и попивает апельсиновый сок из большого стакана – через согнутую пластиковую соломинку. Лежит, укрытая до пояса простыней. Прожекторы направлены на кровать – горячие и яркие, как лампы в операционной. Когда девушка-ассистентка впускает тебя в эту комнату, возникает стойкое ощущение, что Касси Райт ждет, пока кто-нибудь из медсестер не обмоет ее новорожденного ребенка, чтобы отдать его, чистого, Касси – чтобы она приложила его к груди.
У изголовья кровати стоят вазы с цветами. Букеты в шуршащих прозрачных обертках. Розы, розы и розы. Самые разные, но исключительно – розы. На столике рядом с кроватью лежат открытки. С кружевными резными краями, в искрящихся блестках. Открытки засунуты в букеты. Открытки валяются на полу. На одной – отпечаток чей-то грязной ноги.
Все эти открытки – поздравления с Маминым днем. «Лучшей маме на свете!» «Любимой маме от сына». «О такой маме можно только мечтать!»
Девушка с секундомером тащит меня в комнату, тянет за руку и говорит:
– Мисс Райт…
Она показывает на букет у меня в руках и говорит:
– Вот вам еще один сын…
Уже потом – в подвале, внизу – Дэн Баньян говорит:
– Твоя мама – женщина моей мечты!
Он говорит:
– Как ты думаешь, она согласится со мной поужинать?
Мистер Бакарди кричит в телефон:
– Как у тебя язык повернулся такое сказать?!
Он кричит:
– У меня самый ровный и темный загар. Это лучший загар во всей отрасли!
Наверху, в комнате, где снимается фильм, было полно народу. Полностью одетые люди ходили с места на место, держа камеры на плече или поддерживая провисающие провода, что тянулись от каждой камеры к каким-то коробкам, или к электрическим розеткам, или к другим проводам. Другие люди держали длинные палки с микрофонами на конце. Склонялись над Касси Райт с расческами и тюбиками помады. Крутили прожекторы и подставляли под них сверкающие серебряные зонты, чтобы свет отражался и падал на Касси на белой кровати.
Их было так много, этих людей. Одна большая семья. Они смеялись. Их глаза покраснели от недосыпания. Все это время они были рядом с Касси – ждали, когда родится ребенок. Эти люди, к подошвам которых прилипали красивые открытки – поздравления с Маминым днем. Открытки были разбросаны по всей комнате. Весь пол был усеян лепестками роз.
Девушка с секундомером подталкивает тебя в комнату, щипает за локоть, и какой-то мужик, у которого камера, говорит:
– Черт возьми, Касс, это ж сколько у тебя детей?!
Все смеются. Все, кроме меня.
Вот она, твоя семья. Семья, в которой ты родился. Рождаешься прямо сейчас.
И Касси Райт говорит:
– Сегодня они все – мои.
Снова в подвале, где все, кто еще не прошел, ждут своей очереди, мистер Бакарди кричит в телефон:
– Моя лучшая роль еще не позади!
Он кричит:
– Ты же знаешь, никто лучше меня не умеет работать анальную сцену стоя, да еще так, чтобы кончить по первому требованию.
Дэн Баньян смотрит вверх, на мерцающие экраны. Смотрит и говорит:
– Как ты думаешь, она согласится выйти за меня замуж?
Там, наверху, где снимают кино, три гестаповские формы валялись в углу. Потемневшие от пота. Девушка с секундомером сказала, что их перестали использовать где-то на середине списка – чтобы не терять время.
Какой-то парень поднес стакан с апельсиновым соком поближе к Касси, чтобы она смогла взять губами соломинку, не приподнимаясь с постели. Она отпила сока, а парень взглянул на меня и сказал:
– Давай, малыш. Взгромождайся.
Он сказал:
– Хочется все-таки добраться до дома еще сегодня.
Касси Райт оттолкнула его и махнула мне, чтобы я подошел ближе.
Потом приподняла рукой одну грудь, нацелив сосок на меня, и сказала:
– Не слушай его. Это наш режиссер. – Касси приподняла рукой грудь и сказала: – Иди сюда, иди к мамочке…
Свою левую грудь, ту, которая лучше. Точно такую же, как была у меня дома. В доме, в котором я жил, пока приемные родители не сменили замки.
Мистер Бакарди говорит в телефон:
– Двадцать баксов? За то, чтобы я только приехал и засунул в кого-то член ровно на тридцать секунд? – Он смотрит на Дэна Баньяна и говорит: – Ты, наверное, хотел сказать, пятьдесят баксов?
По-прежнему щурясь на мониторы, Дэн Баньян говорит:
– Королева порно и король телеэкранов сыграют свадьбу.
Он говорит: