Самое близкое сравнение для сегодняшних ощущений: когда подтираешься не в том направлении. Сидишь на толчке. Отрываешь бумажку и, не задумываясь, трешь от задницы к яйцам, размазывая говно по морщинистой волосатой мошонке. Причем чем активнее стараешься его очистить, тем сильнее тянется кожа и тем больше говна прилипает к волосам. В результате оно расползается тонким слоем по яйцам и бедрам. Так вот, ощущения примерно такие же.
Уже потом Касси мне рассказала, что от этих наркотиков, от демерола и кетамина, у нее остановилось сердце. Ее мозг остыл, и сознание вышло из тела, Касси отчетливо помнит, как парила под потолком, глядя сверху на саму себя, и на видеокамеру у кровати, и на мою голую задницу, которая сжималась и расслаблялась, сжималась и расслаблялась, когда я долбился в нее, как безумный, пока ее сердце не заработало вновь. Я затрахал ее до смерти, а потом вернул к жизни. Протянув ее мертвое тело во все доступные отверстия, я отобрал ее прежнюю жизнь и подарил ей жизнь новую.
Секс воскресил эту чистую светлую девочку, но она стала кем-то другим.
Касси парила под потолком и наблюдала за происходящим.
Точно так же, как я — сейчас.
За спиной Шейлы: чувак, который с тряпичным зверем, спускается вниз по лестнице. Идет, держась за перила двумя руками.
Шейла срывает с шеи секундомер и швыряет его о бетонную стену. Еще один маленький взрыв.
Спускаясь еще на ступеньку вниз, Шейла говорит:
— Старый козел, он сам принял таблетку.
Малыш приседает на корточки перед своим пакетом с одеждой. Достает джинсы, кроссовки, футболку. Ремень. Надевая носки, он говорит:
— Кто?
Шейла стоит, скрестив руки на груди. Смотрит на телеэкран, где я пялю безвольное тело Касси, смотрит и говорит:
— Мой отец.
Чувак с тряпичной зверюгой говорит: — Кто?
Бранч Бакарди.
Я. Мертвый, покинувший свое тело и парящий под потолком. Как Касси в тот вечер, когда у нее остановилось сердце.
Шестьсот мужиков. Одна порнодива. Мировой рекорд на века. Фильм, обязательный для коллекции каждого уважающего себя ценителя эротики.
У кого-то из нас все готово к тому, чтобы сделать из этого фильма снафф. Только это неправда.
И если вы думали, что я жив, это тоже неправда. Я принял таблетку.
Застегивая рубашку, малыш номер 72 говорит:
— Мистер Бакарди умер?
И Шейла говорит: сложно сказать. Она говорит:
— С его загаром и автозагаром в несколько слоев он выглядит здоровее и живее любого из нас.
Моя дочь.
На телеэкранах я спускаю в Касси, трахая ее мертвое тело, возрождая ее к жизни. Неплохой кадр с выбросом спермы, пропавшей зазря. Непригодной вообще ни на что, разве только на то, чтобы сделать ребенка. Шейлу. Каким же я был дураком!
33Мистер 72
Теперь — это уже потом. Мы стоим на улице, уже после того, как врачи «скорой» спросили у Шейлы, есть ли какие-то ближайшие родственники? Ну, кого нужно поставить в известность?
Уже после того, как Шейла сказала «нет», покачав головой. Белые хлопья осыпались с ее волос, словно пепел от догоревшего костра. Она сказала:
— У этой сволочи нет семьи. И никогда не было, никого.
У мистера Бакарди нет никого.
Это все — уже после того, как мы оставили Дэна Баньяна в подвале. Когда он одевался, то надел рубашку шиворот-навыворот. Пытаясь нащупать пуговицы, он сказал:
— А если назвать наше реалити-шоу «Блондинка идет и слепого ведет»?
Он надел брюки задом наперед, снял и надел так, как надо. Достал из кармана сотовый телефон, нажал на кнопку быстрого набора, дождался ответа и сказал в трубку, что эскорт можно не присылать. Все закончилось. Старый жирный урод, которого они обещали найти — он больше не нужен. Дело сделано.
Потом Дэн Баньян позвонил кому-то еще и сказал «да». Да, да, да — в какую-то фирму, где делают срочную трансплантацию волос. Потом позвонил в ресторан и заказал столик на двоих. Для себя и мисс Райт. На сегодняшний вечер.
И вот мы с Шейлой стоим на улице, только мы с ней вдвоем. Солнце садится с той стороны здания. Цвета закатного неба, красный и желтый — как отблеск пожара на той стороне всего. Шейла перебирает банкноты, перекладывает по одной из руки в руку. Ее губы считают:
— …пятьдесят, семьдесят, сто двадцать, сто семьдесят…
Сумма в ее правой руке доходит до 650 долларов. Потом та же самая сумма — в левой.
Я говорю, не волнуйся. У тебя же осталась мама. Тебе есть кого ненавидеть.
Шейла снова считает деньги. Она говорит:
— Ну, спасибо.
Она вытирает глаза двадцатидолларовой купюрой. Сморкается в полтинник и говорит:
— Чувствуешь запах жареного мяса?
А я спрашиваю, может быть, проще сразу меня отравить?
И она говорит:
— А ты разве не знаешь? Обиженные любят обиженных.
Цианид и сахар. Яд и противоядие. Типа как будто мы нейтрализуем друг друга.
Я не знаю. Но здесь и сейчас, когда мы стоим с ней на улице, перед дверью той комнаты, где съемочная площадка, и у меня на руке по-прежнему красуется номер «72», а мы стоим, ждем, что дальше, и мне вроде как больше ничего не нужно.
Врачи «скорой помощи» все еще там, внутри. Пытаются делать наружный массаж сердца мертвому телу мистера Бакарди. Втыкают в него иголки огромных шприцов, накачивают лекарством. Его мертвые губы застыли в улыбке, глаза крепко зажмурены, словно от удовольствия.
И Шейла говорит:
— Подожди.
Она прекращает считать. Половина банкнот остается в одной руке, половина — в другой. Шейла смотрит на закрытую металлическую дверь, из которой мы только что вышли. И дверь закрылась за нами. Когда щелкнул замок, когда все закончилось. Шейла прижимается ухом к двери. Потом утыкается носом в замочную скважину и нюхает, с шумом втягивая в себя воздух. Рука, сжимающая банкноты, тянется к дверной ручке и дергает. Раз, второй, третий. Другая рука, в которой зажата еще одна толстая пачка денег, стучит в закрытую дверь. Стучит громко, настойчиво. Шейла оборачивается и вручает мне деньги:
— Подержи пока эти бумажки.
Слабый запах дыма. Как будто там, внутри, жарят мясо на углях.
Красный отпечаток моего крестика, он уже сходит с ее щеки.
И только после того, как Шейла отдает мне деньги, она начинает кричать. Колотить в дверь кулаками и бить ногами. Отчаянно дергать дверную ручку обеими руками.
34Мистер 137
В комнате, где съемочный павильон, врачи «скорой помощи» колотят по бритой груди Бранча Бакарди. Их медицинские перчатки прилипают к его коже, а когда отрываются, раздается негромкий хлюпающий звук. Их ладони, обтянутые латексом, испачканы коричневым бронзером. С каждым липким ударом на груди у Бакарди открывается очередная проплешина мертвой синюшной кожи. Врачи колотят его по груди, их перчатки испачканы в его крови, которая вытекла из соска, когда он порезался бритвой. Теперь сосок больше не кровоточит.
Оператор с камерой на плече склоняется над кроватью. Врачи обливаются потом. Бока их белых рубашек, от подмышек до пояса, уже стали серыми, пот пропитал их насквозь. Касси Райт говорит:
— Ты снимаешь?
Студийный фотограф, как одержимый, снимает происходящее со всех ракурсов. От его непрестанных вспышек слепит глаза. Мы все моргаем. Вдыхаем душный горячий воздух, загустевший от запахов пота, духов и спермы.
А Касси тем временем садится верхом на Бакарди, приподнимается, замирает на корточках над темной щетиной на его бритом лобке. Приподнимается еще выше, опираясь ладонями о колени, а потом опускается вниз, прямо на синий одеревеневший в эрекции член Бакарди, и член исчезает у нее внутри.
Даже мертвый, это отменный прибор. Впечатляющий.
Царь среди дилдо. На батарейках или обычный, с «ручным управлением». Мертвый, как его розовое резиновое подобие у меня под кроватью. Как священная реликвия в любом соборе. Мощный беспрерывный стояк, как его неисчислимые копии на полках в секс-шопах. Теперь уже коллекционная вещь. Антиквариат.
Касси Райт приподнимает бедра и яростно опускает их вниз — раз за разом. Промельки синего мертвого члена то появляются, то исчезают. А Касси говорит:
— Вздумал меня обойти… старый козел…
Они оба мокрые от пота. Касси Райт трахает мертвое тело Бакарди и рычит:
— Вздумал испортить мой лучший проект… ах ты сволочь…
У нее по щекам текут слезы, подтеки размытой туши повторяют узор паутинки морщинок вокруг ее глаз, ее лицо все расколото тонкими черными трещинками.
Один из врачей выдавливает из тюбика светлый прозрачный гель. На какую-то штуку, похожую на небольшую перчатку кэтчера. На белую перчатку-ловушку. Потом берет еще одну, точно такую же штуку, и трет их друг о друга, размазывая гель. От обеих перчаток тянутся провода — к какой-то коробочке, на которой горит красная лампочка.
Врач, который размазывал гель, говорит:
— Отойди!
Второй врач убирает руки с груди Бакарди и отступает на шаг назад.
Эти кэтчерские перчатки, на самом деле — пластины электрокардиостимулятора. Реанимация электрошоком. Миллиард вольт электричества, уже подготовленного к тому, чтобы ударить в Бакарди и вернуть его к жизни.
Врач, держащий пластины кардиостимулятора, кричит в расколотое, мокрое от слез лицо Касси:
— Женщина, отойдите!
И Касси встает, приподнимается над Бакарди. Пока между ними не остается единственное связующее звено — его толстый посиневший член. Толстая мясистая головка выскальзывает из влагалища Касси, истекающего секрециями. Этот жесткий синюшный член, он торчит вверх, как бы тянется к Касси, которая уже почти слезла с него.
Врач прикладывает пластины к дряблой, мокрой от пота груди Бакарди, и спина Бакарди выгибается дугой, когда в него бьют разрядом электричества. Мышцы у него на руках и ногах разбухают, выступают четким фактурным рельефом. Его кожа становится упругой и гладкой. Удар тока вернул ему молодость. Вернул ему юное, отменное тело — загорелое, гладкое, крепкое. Вспышка фотоаппарата и отблеск молнии, ударившей в тело Бакарди, превращают его в монстра доктора Франкенштейна.