— А зачем? Я полагала, что она тебя больше не интересует. Впрочем, и меня тоже. Пусть сама позаботится о себе. — Звучало это так, словно в ней заговорила ревность, и это успокоило Конорса. — Молчанию же полиции я не верю, — продолжала она. — Пауля Кирхгофа они тоже пока не упоминают, а для журналистов это, пожалуй, самый лакомый кусок.
— Значить это может только одно, — заметил Стив, — они придерживаются тактики Монда: не хотят спугнуть добычу раньше времени.
— А добыча опять ты?
— Если Митаси у них в руках, очень соблазнительно рядом с ним увидеть и меня. Думаю, что Монд и Доулинг спят и видят это. Не удивился бы, если бы оба они оказались в Бостоне.
— Ты думаешь, они от тебя не отстанут?
— С какой стати? Тем более что им интересен не столько я, сколько мои методы работы.
— Что ты думаешь делать, Стив?
— Честно говоря, у меня одно желание — удрать куда-нибудь подальше.
— А я? — Конорса поразило выражение лица Ито, таким он его еще не видел.
— Разве ты не собираешься со мной?
— Стив, а разве ты приглашал меня? Или это кажется тебе само собой разумеющимся? Более того, что я тебе предложила, я предложить не могу.
— Ито, девочка моя, я никому еще не объяснялся в любви. И то, что я бормотал в любовном бреду, — это далеко не все. Что бы я ни затевал, что бы ни собирался теперь делать, я не мыслю уже этого без тебя. Звучит банально, но это так. Я не предлагаю тебе рай в шалаше. И не собираюсь висеть у тебя на шее. Я могу обещать тебе безбедное существование. Надо только… Извини, все это проза. Но я хочу, чтобы ты поняла — я не предлагаю тебе связаться с авантюристом.
— А что, если я люблю в тебе именно авантюриста, Стив? — Он опять видел перед собой смеющиеся глаза.
Они не кинулись бежать и вскоре поняли, что поступили правильно. Чья-то опытная рука умело подкармливала журналистов все новыми и новыми сенсациями. Первым всплыло имя Пауля Кирхгофа. Газетчики и тележурналисты лезли из кожи вон, атакуя администрацию специальной полицейской больницы, требуя объяснений и громоздя один невероятный вымысел на другой.
Но гром грянул, когда в «Бостон ньюс» появились подряд три статьи Арри Хьюза, рассказывающие о забытом уже преступлении в «Сноуболле». Газеты, радио, телевидение миллионными тиражами воспроизводили каждое его слово. Журналисты взбесились: какой-то Хьюз, по слухам мальчишка, залезал в их карман, доводил до бешенства редакторов, требовавших от своих корреспондентов первичных фактов.
Начался ажиотажный поиск «зомби», которых теперь готовы были видеть в каждом маньяке. Задавшись вопросом, кто такой Хьюз, некто Брод Гейтс, весьма посредственный полицейский репортер, вспомнил, что когда-то пытался всучить редактору заметку о маньяке убийце Бертье, пересказывающую статью того же Хьюза. Теперь редактор не говорил уже, что его не интересуют периферийные новости. Гейтс отправился в Бэдфул, и через три дня его имя стало почти в один ряд с именем Арри Хьюза. Подстегивая фантазию, он с поразительной прозорливостью увязал Бертье и Митаси, Маккью и Доулинга, у которого ухитрился взять интервью, и вдруг заявил, что мотором всех событий является один из лучших юристов Европы Лоуренс Монд, которому полиция двух стран поручила расследование одного их самых невероятных преступлений последнего десятилетия. Никого не интересовало, что здесь правда, а что нет. Машина добывания информации работала на полную мощность.
А тем временем ФБР и полиция продолжали свою работу, расчетливо дозируя ту информацию, которая должна была попадать в печать. Имена Конорса, Линды и Дика Чиверса оставались в тени. Ни слова не было сказано о банде Крюка. О лейтенанте Пайке, который тоже многое мог бы порассказать, никто ничего не знал.
Ито и Стив внимательно следили за развитием событий. Решено было все же отсидеться вблизи мексиканской границы, все продумать и правильно выбрать время для того, чтобы начать действовать. Конорс ничего уже не скрывал от Ито. Она сияла от счастья, и ему этого было достаточно, чтобы сложить к ее ногам все, чем он владеет.
— Помнишь, — говорил он, — Кадо требовал, чтобы в отчете, который он надеялся от меня получить, я назвал всех своих «крыс»? Вероятно, полагал, что я, как и он, одержим манией их тиражирования. Нет, я всегда считал, что идти на это можно только в исключительных случаях. Но даже и здесь, как видишь, ошибся. На кой черт мне нужна была Вера с ее потенциальным капиталом, а значит, и Бертье? Одно утешение — благодаря этой глупости я встретил тебя. И все-таки один биопомощник мне действительно понадобился. Я не мог рисковать своим открытием. То, на что наткнулись Монд и Доулинг, в конце концов, частный случай. Главное, за чем действительно стоит охотиться, я старался тщательно оберегать. Все эти десять лет я не только практиковал, но и продолжал исследования. Помощник мне понадобился, когда появилась возможность изготовить принципиально новые приборы. Сделать их можно было в нескольких странах. Я выбрал Германию. Помог случай. Среди моих пациентов оказался крупный немецкий предприниматель, он же — талантливый инженер.
История длинная, но суть в том, что он принял мой заказ. И чертежи, и аппаратура — все было выполнено безупречно. Немцы это умеют. Пока все это делалось, я понял, что утечка информации почти неизбежна. И я решил, что хранителем секретов должен стать сам исполнитель моих идей.
Первым, на ком я проверил работу аппаратуры, был сам Герхард Краузе. Так его зовут. Это оказалось очень удобно. Он не только имел доступ к технике и банкам, он был совладельцем одного из них. И чертежи, и методики, и деньги хранятся у него. Стоит мне раскодировать Герхарда, как я получу все, что мне необходимо. Он не подозревает, что закодирован. Программа миниатюрная, монофункциональная. А знаешь, что самое замечательное? Это код, которым включается и выключается программа. Внешне он очень простой, этакий шпионский пароль: «Герхарду Краузе привет. Хестер». Но кодировка рассчитана не на смысловое, а на фонетическое восприятие. Обрати внимание, фраза содержит пять «е» и пять «р». Если их записать в одну строчку, получится два звуковых ряда: «еррре» и «рееер». Ряды эти вносятся в определенный горизонт подсознания и служат сигналом запуска программы. Воспроизведенные в обратном порядке, они сигнализируют о том, что программа выполнена.
— Подожди, Стив. — Конорсу показалось, что Ито наскучили его объяснения. — Или до меня что-то не доходит, извини, или выглядит это как-то по-детски.
Он, довольный, рассмеялся:
— Ну конечно, такое впечатление может возникнуть. Почему, например, не взять любой другой набор букв и цифр? Ито, но ведь шифр изобретается не для того, чтобы им мог воспользоваться каждый. Какой тогда в нем смысл? А теперь послушай, что значит фонетический код.
Фраза, которую предстоит зашифровать, прежде чем она превратится в код, должна быть произнесена на баварском диалекте. Краузе — баварец. Далее, при кодировании все звуки, кроме «р» и «е», можно стереть. Но это вовсе не значит, что они исчезают бесследно, они остаются как интервалы между нестертыми буквами-звуками. А потом, не забывай, это был мой первый эксперимент по кодированию с использованием новых возможностей. Мне хотелось, чтобы все получилось достаточно изящно. Ну и главное, мне же надо было добиться, чтобы, кроме меня, никто не смог воспользоваться программой.
— Стив, а если бы с тобой что-то случилось?
— Все так бы и осталось в сейфах Краузе.
— Ты хочешь сказать, что даже и Линда не знала об этом?
Конорс поморщился:
— Ито, девочка, у меня даже и мысли не было посвящать ее в такие вещи.
— Но почему?
— Потому, что она — не ты.
— Исчерпывающее объяснение, — рассмеялась Ито, но в ее смехе чувствовался не сарказм, а удовлетворение. — И что? Ты должен хранить все эти тонкости в голове?
— Нет, конечно, хоть я и не жалуюсь на свою голову. Но методики достаточно сложны, удержать все в голове просто невозможно. Они хранятся вместе с чертежами. После того как Бертье и Вера были закодированы, я упрятал методики в сейф и с тех пор не трогал.
— Стив, но если мы будем работать вместе, разве они не понадобятся? Я надеюсь, мне не отводится роль лаборантки?
— Господи! Как ты могла об этом подумать? Конечно, пока будут делать аппаратуру — и я уверяю тебя, она будет лучше той, что утрачена, — над методиками тебе придется попотеть. Правда, если меня не сцапают раньше, чем я до них доберусь.
— Значит, мы должны попасть в Германию?
— Да, в Мюнхен.
— Ладно, пусть это будет моей заботой. Если я вытащила тебя из клиники, почему бы мне и отсюда тебя не вытащить?
— Действительно, — Конорс обнял ее, — похоже, ты любым Доулингам дашь очко вперед.
— А почему бы и нет?
Как всегда, когда он сам оказывался за рулем, Краузе вел машину осторожно. Крупные хлопья снега летели навстречу, ударялись о лобовое стекло и быстро таяли, оставляя на нем причудливые, почти сразу же исчезающие ручейки. Принципиальная пунктуальность Герхарда была той чертой его характера, которая нередко ставила его зарубежных партнеров в неловкое положение. И если ему сегодня следовало прибыть в мотель в двадцать один час, можно было поручиться, что он окажется на месте в положенное время. Ни дурная погода, ни светопреставление не могли этому помешать.
Бывать в мотеле раньше — так ему во всяком случае казалось — Герхарду Краузе не приходилось. Но он хорошо знал его, так как многократно проезжал мимо.
До двадцати одного оставалось тридцать секунд, когда Краузе остановил свой «фольксваген» рядом с другой машиной, только номером отличающейся от той, на которой он приехал. Краузе пересел в нее, осторожно вывел со стоянки и отправился в обратный путь. Он не обратил внимания, что на заднем сиденье, словно забытый кем-то, лежал плейер. Пленка в кассете бесшумно вращалась. Через полчаса, когда до дома ему осталось проехать не более километра, плейер — практически неуловимо для слуха — передал условный сигнал: «рееер» — «еррре». Программа была выполнена.