— Ты его знаешь?
— Нет, они…
— Когда они приехали?
— Вчера днем.
— Когда это случилось?
— Сегодня утром я…
— Хорошо. Ничего не надо объяснять. Я спрашиваю, когда это могло случиться.
— Сегодня ночью.
— Слушай меня внимательно, Кид. Закрой шале. Ничего не трогай до прихода полиции. Никуда больше не звони. Понял меня?
— Я понял, господин секретарь. Только в кухне выломано окно.
— Оставь все как есть, Кид. Ничего не трогай. Это приказ.
— Слушаюсь, сэр.
Глава втораяСтранный следователь
Чарлз Маккью был человеком среднего роста, средних лет и средней узнаваемости в толпе. Именно толпа с юных лет зачастую помогала ему осознать себя частью целого, но той частью, без которой ни толпа, ни любое другое целое не могли бы исполнить на сцене жизни той неизбежной житейской роли, что была уготована им судьбой на каждый конкретный час.
Будучи еще студентом родного Бостона он ввязался как-то в передрягу, где толпа пыталась растерзать голодранца-негра, заподозренного в дерзкой краже каких-то вонючих булочек с прилавка уличного торговца. Негр был худ, беззащитен, безгласен, а потому и не способен озлобить людей настолько, чтобы им немедленно захотелось свернуть ему шею набок. Вволю насладившись испугом парня, молча растирающего вялую вишневую кровь по грязной разбитой роже, улюлюкающая толпа готова была разойтись, разбрестись по домам, наплевав на этот мелкий, ничтожный случай, но тут именно Чарлз Маккью снова всех взвинтил и довел почти до истерики, став на время душой толпы, ее острым мозгом, железным сердцем, ядовитым желчным пузырем и черт знает чем еще. А когда на потной упругой шее был готов уже захлестнуться чей-то тонкий кожаный ремешок, Чарлз Маккью с ловкой цепкостью обезьяны снова влез на какой-то высокий щербатый пень и как дважды два доказал, что подонку-негру все же стоит оставить жизнь. Испытав себя этим странным образом, получив при этом огромное, почти физическое наслаждение, будущий адвокат и судебный следователь Чарлз Маккью воочию осознал, что быть независимым дирижером самых крайних ситуаций — это не просто его удел, но высочайший и редкий дар, поднесенный ему природой. Начав жизненную карьеру с мелких провокаций на рабочих митингах, Чарлз поднялся к сорока трем годам по служебной лестнице до ступеньки руководителя отделения ФБР, где высокое руководство считало его прагматиком, чей полезный талант, безусловно, был замешен на здоровом прямом цинизме. Это он в одиночку, причем в самом обычном житейском плане, разложил морально целое посольство одной восточной дружественной державы, что привело к самоубийству одного и к замене доброй трети остальных сотрудников, а в конечном счете — к важным экономическим уступкам в пользу США при закупках дешевой нефти. В результате в конгрессе был снят запрос о необходимости частичного расконсервирования собственных стратегических нефтяных запасов, а личный счет Маккью подошел наконец к шестизначной цифре. Нет, казалось, в природе моральной нормы, которой он готов был следовать, нет такой ценности, что вызывала бы у него какое-либо чувство, кроме искреннего презрения. Для начальства он всегда был особенно удобен там, где приходилось выполнять тонкую работу. Чарлз Маккью умело поддерживал эту репутацию, что приносило ему с годами все новые и новые дивиденды. В среде профессионалов он считался дальновидным стратегом и тонким тактиком, наделенным изощренным умом.
И все же, надо заметить, эти мнения и оценки отражали лишь внешнюю сторону натуры Чарлза. Подспудная же ее сторона наиболее полно проявлялась там, где он чувствовал себя хозяином положения. Хрестоматийно известный образ Киплинговой кошки, что гуляет сама по себе, в подсознании Чарлза присутствовал со студенческих лет. Редким людям приоткрывалось до конца то, что, по сути, являлось Чарлзом Маккью.
К этим редким людям, как ни странно, не относился и влиятельнейший банкир Уилльям Чиверс, постоянный заказчик и, как он сам считал, единственный хозяин Маккью. Чарлза, среди прочих, банкир причислял к той категории людей, которых он и ему подобные поднимали из небытия и наделяли властью не ради их достоинств, а ради тех четких функций, что им предписывалось выполнять. Уилльям Чиверс, вероятно, очень бы удивился, проявись какие-либо из личных качеств Чарлза достаточно явно. Маккью и не проявлял их, оказываясь под рукой великого человека в нужный момент как некая клавиша, на которую достаточно нажать — и тут же последуют все необходимые действия. И хотя действия эти, казалось, лишь подтверждали всегдашнюю исполнительскую готовность Чарлза, банкир удивился бы еще больше, узнав, насколько руководителю бостонского отделения ФБР на него, на Чиверса, наплевать. Чарлз Маккью обслуживал не сильных мира сего, а свою собственную причастность к этому миру, к самой системе. В этом был, разумеется, элемент игры, но играть он привык по собственным правилам, никогда не меняя их без достаточных на то оснований и особенно — по прихоти именно тех людей, от которых он, в общем-то, был зависим.
Взять хотя бы сегодня…
Когда Чиверс срочно вызвал его — отыскал не через секретаря, а сам, лично, — Чарлз Маккью сразу понял, что работа предстоит опять не иначе как тонкая, то есть из тех самых, о которых не надо писать отчета. Ну еще бы — убийство в шале жены «хозяина» и ее партнера. Делового партнера, как вначале попробовал объяснить ему ситуацию Уилльям Чиверс. То бишь компаньона по строительству лыжных трасс, изучающего чужой опыт в США и за их пределами.
Эта точная и конкретная фраза насчет «изучения чужого опыта» так понравилась Чарлзу своей естественностью, что он, при всей трагичности происшедшего, еле-еле сдержался и едва не прыснул в кулак, когда банкир на секунду отвел глаза. Но, однако, сдержался и только слегка откашлялся. Чиверс посмотрел на него при этом своим рыбьим потухшим взором, как на пыльный манекен где-нибудь за стеклом городской витрины.
«В общем, ладно, — подумал Чарлз. — Отвлекаться на эмоции сейчас не стоит. Надо ехать в шале, изучить все как есть, на месте… Пока ясно одно: эта сучка в конце-то концов допрыгалась. Никаких тормозов и хотя бы видимости приличий. Нет им дела до поддержания безупречной репутации одного из столпов бостонского делового мира! Ну а эти придурки — избиратели, вкладчики… Все готовы хотя бы одним глазком заглянуть на миг в пресловутую замочную скважину, где на скомканных простынях бьются двое, из высших, будто черти, пойманные в садок! Вот чем платит старый пердун за слепую минуту страсти… А теперь результат — два трупа и множество тухлых версий. Надо выбрать одну, которая всех устроит: обывателей, прессу, полицию и, конечно же, в первую очередь — руководство „Бостонской финансовой группы“. В том числе и эту старую перечницу, господина Реджа Уоллеса, который никогда ничего не прощает своим партнерам… Вот банкир и гудит, и гудит, будто шмель, выбирающий подходящее место для долгой спячки…»
Чиверс между тем отстраненно продолжал говорить и говорил так сухо и так спокойно, что в сознании Маккью, беспредельно допускающем все и вся, поневоле то и дело мелькала мысль: а не сам ли сверхмогущественный банкир между делом распорядился угрохать свою супругу? О которой, надо думать, не напрасно все последние месяцы ходили слухи, что она способна переспать не только, скажем, с марокканским послом, но и с его шофером? Чем не версия для кругов, оппозиционных банкиру Чиверсу?
Подъезжая сейчас к шале, коротко подсказывая маршрут своему водителю, Чарлз Маккью методично воспроизводил в памяти наиболее существенные детали тягостной той беседы. Криво усмехнулся, вспомнив, как нервы банкира все же в какой-то момент не выдержали. Он достал из бара бутылку виски, на три пальца плеснул и себе, и Чарлзу. Когда выпили, вынул из левой тумбы безразмерного письменного стола фотографию жены в деревянной рамке, очень долго ее рассматривал. «Ах, Валерия, Валерия…» — только и сказал он с непритворным тяжелым вздохом, возвращая портрет на место. Затем вновь обратился к Чарлзу:
— Понимаете, Маккью, жизнь есть жизнь… Все это и очень сложно, и очень просто… — Он помедлил, глядя в окно, и затем продолжил:
— Я не знаю, как вы повернете дело… Но прошу вас твердо запомнить одно… — Чиверс встал и вышел из-за стола. Встал и Чарлз, понимая интуитивно, что именно сейчас будут сказаны те единственные главные слова, подлинный смысл которых можно будет соотнести с приказом. Выполнение приказа будет щедро оплачено; выслушав его, отступать можно будет только на край могилы.
— Я прошу вас запомнить только одно, — повторил банкир очень тихо, но очень твердо. — Никакая полиция, никакие сплетни и злые домыслы не должны убедить меня, что моя жена со своим любовником может быть убита в одной из моих постелей. Где бы эта постель ни стояла — хоть на Марсе, хоть в шале «Сноуболл»… Ни один из местных полицейских чинов не должен подойти в эти дни к шале ближе, чем на пятнадцать миль… Кстати, я сам подобрал вам следователя. — Он назвал ничего не говорящее Чарлзу имя. — Это частное лицо, первоклассный сыщик, правда, немного с придурью, но дело знает, проверен. Ваш помощник Марк Брук доставит его на место. На все вместе дадите ему двое суток, от силы трое. Судя по отзывам, это какой-то уникум, для которого нет преград. Настоящий самородок — из тех, кто верит по-детски в истину. Таким образом, перед вами три задачи… всего лишь три. Первая — заткнуть рот прессе; вторая — вычислить и доставить ко мне убийцу; третья — самая простая: обеспечить молчание нашего самородка. Вечное молчание, — вдруг особенно отчетливо и довольно резко добавил он, подойдя к Чарлзу почти вплотную и снова глядя ему в глаза характерным своим взглядом ленивой и сонной рыбы. — В средствах вы не ограничены, соответствующие распоряжения даны. — Чиверс вновь вернулся к столу и с трудом засунул свой широченный зад в элегантное кресло с высокой спинкой. — Это все…
— Как прикажете, сэр, — по инерции, все еще стараясь осознать услышанное, обронил Маккью. — Будет сделано, сэр, — достаточно механически зачем-то добавил он и, коротко попрощавшись, пошел к дверям.