Пообедали наспех, Монд допивал свой кофе. Мари нервничала, все время поглядывала на часы. Андрей наконец не выдержал, предложил свою помощь.
— Если ты опаздываешь, Мари, а встреча не отменяется, я тебя подвезу. У меня сегодня совершенно свободный вечер.
— Спасибо, Андрей. Я тебе сегодня и так обязана.
— Ничего, сочтемся еще, — улыбнулся Андрей. — Через десять минут я — внизу.
— Передай от меня привет твоим милым мальчикам, Мари, — сказал Монд.
— Хорошо, отец. Я сегодня не задержусь.
Небольшая компания, собиравшаяся по средам у Эрделюака, была в основном компанией сверстников. Все они здесь росли, вместе когда-то учились, сюда вернулись после окончания колледжей — в Бэдфул-каунти, город-спутник и город-спальню, как называл его Арри Хьюз. Ник Эрделюак к этому времени сделал имя и стал художником, картины которого все больше входили в моду и все охотнее раскупались. Его подруга Николь, еще в школе за свою хрупкость и малый рост получившая прозвище Кроха, была автором известной монографии «От Моне до Тулуз-Лотрека». Рядом с Ником она прошла весь его трудный путь, и, хотя брак их не был зарегистрирован, сам союз был прочен.
Третий в их компании — уже неоднократно упоминавшийся журналист Арри Хьюз, сделавший в свое время карьеру на теме борьбы с наркотиками. Он руководил корпунктом в местном отделении газеты «Дейли экспресс», сам как репортер был зубаст и порой нахален, но при этом настолько все же корректен и профессионально точен, что, на взгляд Мари, перспектива его роста была блестящей. Ибо в любом печатном издании, не желающем потерять подписчиков, из всех видов кредита ему как бы заранее открывался главный — кредит доверия.
Подлинным любимцем этого небольшого клуба безусловно считался Арбо, одаренный поэт, но в миру — бездельник, обжора, мот, мягкость характера и явно затянувшаяся инфантильность восприятия жизни которого принимались друзьями как нечто, заслуживающее, когда надо, понимания и поддержки, а когда надо — чуть ли даже не самого обычного отцовского подзатыльника. Он был тучен от природы, в делах доверчив, но, главное, никогда не впадал в отчаяние.
Как это бывает, кружок их составился постепенно — из каких-то случайных пересечений, встреч и, конечно, самого обычного человеческого интереса друг к другу, уходящего корнями в детство.
Старше остальных почти на двенадцать лет в их компании был доктор — тридцатишестилетний психиатр Джонатан М. Хестер, как значилось на его визитной карточке. Он попал в их клуб благодаря какому-то весьма стремительному и по-своему очень цепкому знакомству с Эрделюаком, мастерство которого доктор сумел оценить мгновенно. Время от времени, не скупясь, не торгуясь, он приобретал у Ника его работы, говоря при этом со всей серьезностью, что привык помещать капитал надежно, с хорошим процентом прибыли. Ника это ничуть не смущало, поскольку лишь он сам каждый раз решал, что он намеревается продавать, а что нет.
Наконец, последней участницей этого дружеского сообщества оказалась Вера, миловидная, почему-то очень всегда печальная девушка, двадцати двух лет, лишь недавно представленная доктором Хестером — вначале как его невеста, а затем уже и как миссис Хестер.
Едва ли будет ошибкой сказать, что все они, за исключением, может быть, доктора, были людьми среднего достатка и принадлежали к той части общества, из которой, пожалуй, чаще всего «выбиваются в люди» благодаря блестящему образованию и хорошим природным данным. Если бы пришлось говорить о какой-то их элитарности, то это была элитарность людей, объединившихся исключительно на основе духовной общности. В этом смысле каждый из них вносил в дружеское общение нечто свое, никому не свойственное. Это прежде всего и ценилось, хотя в спорах они далеко не всегда щадили друг друга. Всякое аргументированное несогласие допускалось, более того — поощрялось, что придавало их общению тот самый оттенок подлинности, который, как правило, неподделен, неповторим, а потому бесценен.
Они ехали в мастерскую Эрделюака на Кэлтон-роуд, и Мари понемногу рассказывала Андрею о членах клуба. Городецкий слушал вполуха, потому как долго не мог понять, зачем она это делает. Замечательные люди, с целым букетом веских достоинств каждый, но он из них никого не знает. И уж тем более из ее рассказа совсем непонятным оставалось главное: каким боком вписался бы в этот достаточно узкий круг приглашенный сегодня на вечер Бэдфул?
Тут-то Мари наконец рассказала Андрею о двух статьях Роберта Бэдфула, напечатанных им за последнее время в газете «Сан»: «Наша планета — космическая тюрьма» и «Побег с Земли». И хотя обе эти статьи были подписаны одними инициалами, титулованного автора быстро удалось «расшифровать» Арри Хьюзу, от которого среди журналистской братии, похоже, вообще ни у кого нет секретов. Хьюз был в Лондоне по своим делам — кто-то из репортеров газеты «Сан» за коктейлем назвал ему имя автора. Просто так, на уровне светской сплетни. Возвратившись домой, Арри Хьюз зацепил молодого, очень шустрого парня по имени Конрад Вильтон, состоящего на службе у графа Бэдфула кем-то вроде письмоводителя. Этот разговорчивый малый на известных условиях рассказал журналисту так много интересного о своем молодом хозяине, что Хьюз бросился тому звонить, в надежде сделать несколько репортажей для своей газеты, а если удастся, то и для телевидения. «Буржуа закоснели в своих гостиных, — резонерствовал Хьюз при этом, — мы им с графом быстро подсыпем в жаркое перцу!..»
Журналисту казалось весьма заманчивым поведать своим читателям о внезапном тибетском вояже выпускника одного из самых престижных университетов мира и к тому же — единственного наследника старинного рода Бэдфулов. Пусть, мол, беспристрастные судьи где-нибудь за утренней чашкой кофе оценят сами, сколь изящно и дерзко этот потомственный аристократ эпатирует публику даже не опровержением, а скорее странным продолжением теорий знаменитого Раймонда Моуди о перевоплощении человеческих душ во времени.
К этому Мари добавила, что лет шесть или семь назад книга Моуди «Жизнь после жизни» не просто была бестселлером — в молодежной среде о ней много спорили. Причем даже не из-за фактологии, которую, разумеется, нельзя проверить, а скорее просто из-за необычности трактовки идей бессмертия. Ну а тут, значит, и появляется Роберт Бэдфул, с новым парадоксальным взглядом на эту тему. Его жесткий отказ от встречи, на который нарвался Хьюз, был для модного журналиста ударом по самолюбию. Но, к безмерному удовольствию членов клуба, то, что не удалось сделать Хьюзу, удалось ей, Мари. Так и получилось, что нынче вечером Бэдфул должен был явиться в их «Клуб по средам» и развернуть дискуссию. Не так часто, заключила Мари, но все же мы иногда позволяем себе приглашать гостей. Особенно если вдруг подвернется местный оригинал.
— Кстати, я одну из этих статей читал, — неожиданно заявил Андрей. — Где-то, помню, в кафе зацепился у стойки глазом. И теперь начинаю думать, что такие ребята, как Роберт Бэдфул, знают, чем занять досуг джентльменов, для которых «Сан» — руководство к действию. Среди прочего глянул и на тираж газеты — как мне кажется, их дела блестящи! Они держат на крючке около четырех миллионов всяких разных ершиков, форелек, пузатых бычков и килечек. Посуди сама — при таком улове готовить пикантный соус им порой просто необходимо.
— Зря ты столь саркастичен, — сказала Мари на это. — В первую очередь для меня и моих друзей это все-таки отдых. И чем больше «тараканов» в заявленной кем-то теме, тем лучше. Впрочем, раз ты сегодня свободен, то сам увидишь. Я тебя приглашаю в клуб.
— Очень хорошо, — ухмыльнулся в ответ Андрей. — Вместо одного оригинала, которому наконец-то удалось совершить побег, привезешь другого. Чувствую, что твоим ребятам вообще очень нравится, когда им щекочут пятки… Ладно, так и быть. Посижу где-нибудь в уголочке. В крайнем случае, не понравлюсь, — ты уж, будь добра, тихонько распорядись где-нибудь на кухне, как принято у нас в России, покормить шофера, я не обижусь…
— Ох и злыдня же ты, — очень мягким, почти материнским тоном сказала Мари.
— Я не злыдня, Мари, просто я — другой, — уточнил Андрей.
Человек может верить во что угодно, считал Андрей, лишь бы эта вера не приносила хлопот и прямых огорчений близким. И не стоит разбивать чужие убеждения лишь по той причине, что ты сам их не разделяешь. Тот, кто первый сказал, что истина рождается в жарком споре, не был мудрецом — он был опытным провокатором. Ибо всякий спор безраздельно убежденных в чем-то своем противников только углубляет и углубляет пропасть, имя которой — непримиримость. Для чего же плодить врагов, сотрясая воздух аргументами, которых никто все равно не слышит?
Так Андрей примерно и рассуждал, сидя в мастерской Эрделюака, привыкая к обстановке и стараясь до поры ни во что не вмешиваться.
Его внезапному приходу не удивились. Мари коротко представила Городецкого как своего коллегу по работе в агентстве «Лоуренс Монд», назвала имена присутствующих. Впрочем, Андрей каждого и так узнал — по коротким характеристикам, которые Мари давала друзьям в машине. Все были в сборе, за исключением журналиста Хьюза.
— Арри звонил из какой-то кошмарной телефонной будки, — сказала хозяйка дома, Николь, подчеркнуто обращаясь к одной Мари. — То ли он опоздает, то ли не явится вовсе, я так и не поняла. А поскольку и ты, Мари, опоздала, председателем собрания мы избрали сегодня Веру.
Вера Хестер слегка зарделась, одернула складки черного закрытого платья, видимо чуть смущенная этой почетной ролью. Затем сказала:
— Я клянусь, Мари, они чуть ли не силой заставили меня занять твое кресло. Председатель я никакой. Оказалось, я лишь способна предоставить слово тем, кто желает высказаться. То есть просто как стрелочник…
— Миссис Хестер не права, Мари, — тут же вмешался полный молодой человек, который минуту назад был представлен Андрею как поэт Фредерик Арбо. — Она скромно умаляет свою роль, говоря о стрелочнике. Потому что на самом деле действует на всех нас, как, к примеру, грозный диспетчер Центрального лондонского вокзала, да еще в период, когда пора отпусков в разгаре.