— Нет! — Альгейда чуть не плачет. — Когда за ним придет дьявол, я оденусь в его одежду и покажу кольцо. Тогда он заберет меня, а Робин будет жить. Я живу только для него! Уйди! Оставь меня, не прикасайся ко мне!
Вот так вот. Всего несколько фраз, и я понял, что она уже не будет меня любить, пока на моем пути есть этот мерзкий червяк. Все решится завтра. Завтра!..
…Кто смеет меня так рано будить? Чего? Какая тренировка! Прочь! Не сметь!..
Убью того, кто посмел кинуть меня на середину поляны. Робин. И что ты предлагаешь делать? Бегать? Э? А это что такое? От-жима-ние. Забавно. И что? А ведь трудно это. Достаточно трудно. Многие выдыхаются. Сколько я лестных слов слышу в его адрес. Но… с ним явно что-то не то.
Обычно он бы избил любого, кто осмелился бы сказать такое…
Что? Ты опупел? Еще бежать? Боже, смилуйся над нами!
А мужики-то уже говорят меж собой, будто сбежал Робин из самого пекла и принес нам силу и мощь. Как же. Не Роб это. Может, и был наш прошлый предводитель на рогах у дьявола, только это — не он! Может, Хэб по молодости еще себе сыночка сделал? Говорят, ходок он был. До сих пор от него наши девушки лагерные тащатся. А жены я у него и не видел. То ли родами умерла, то ли норманн какой убил. Слухи-слухи. Хотя я, пожалуй, скорее готов поверить в рогатого и нечистого, чем в этого гада, который изображает из себя Роба…
Наконец это издевательство кончилось. И к «Робину» тут же подскочила Альгейда. НЕНАВИЖУ! Чтобы не видеть и не слышать всего этого, я пошел в лес. Может, до чего-нибудь и додумаюсь. Строить коварные планы не люблю, но раз уж враг силен, придется думать…
— Энгельрик?
Я вздрогнул от неожиданности. Вот и пришел тот самый момент, когда надо поговорить и понять, кто же или что же он такое? А не получил ли он в пекле всепрощение и теперь горит желанием сочетать нас с Альгейдой законным браком? Вряд ли, скорее он меня сейчас застрелит за Альгейду и за мою любовь. Но я-то тебе так просто не дамся, слуга тьмы!..
— Энгельрик, слушать. Я хотеть тебя изготовить командир. Ты учить парни меч.
Что? Он просит меня потренировать наших, вместо того чтобы сразу дать по морде? Я правильно понял его ломаную речь? Интересно, в какую это игру он играет?
— Мне ничего не надо от тебя, колдун! — я постарался как можно грознее ответить и невзначай кладу руку на меч.
— Для что ты звать я колдун? Разве ты видеть хоть одна раз я колдовать?
По-моему, он изображает из себя юродивого. А если он не играет? Но все равно: не настоящий ты Робин! Тот бы уже хладнокровно вонзил в меня стрелу, а потом бы еще и похвалялся, как ловко прикончил «благородную шавку»!.. Так, если через минуту он не начнет хоть что-то делать, я сам его убью. Рука уже стискивает рукоять меча до тихого хруста костяшек:
— А кто же ты, если не колдун? Ты посмотри на себя! Джильберт рехнулся от горя, когда Робина повесили, и теперь готов любого, мало-мальски похожего, принять за своего сына! Но ты посмотри на себя! Какой ты Робин? Ты не умеешь говорить, ты стреляешь из лука, как сам дьявол, на тебе колдовская одежда! Кто же ты, если не колдун?!
Стоило бы добавить, что я его презираю и хочу перерезать глотку, и сам дьявол не спасет его.
— Послушать, Энгельрик. Я не быть колдун. Я быть человек, как ты или Хэб.
— Еще скажи, что ты — Робин Хэб!
— Нет. Я не быть Робин Хэб. Я быть Рьмэн Гудкхой. Я прийти далеко. Из там, — взмах руки куда-то на восход. — Там носить такой одежда, как на я. Там говорить, как я. Там мой дом. Там Лоуксцевоу.
Ах ты!.. Так вот оно что! Значит, я был прав. Это еще какой-то сын Хэба. Ну ладно. Это уже лучше. Но я тем более не отдам Альгейду какому-то проходимцу.
— Как же тебя угораздило попасть к нам, Рьмэн Гудкхой из Лоуксцевоу? Зачем ты к нам попал?
— Это очень долго говорить, Энгельрик. Я не все знать, как назвать. Сначала — много вода, потом — много земля. Долго. Много. И я быть здесь.
Кажется, он говорит честно. И… душевно как-то. Вообще, он внушает доверие, в отличие от своего предшественника. Пожалуй, прежде чем ударить его мечом, я должен дать ему хотя бы высказаться…
— Альгейда… Она знает, что ты — не Робин?
— Я-a… Алька — знать. Только она думать, я знать дьявол. Я платить за быть здесь душа, иметь лук, иметь сила, иметь уметь убить рыцари.
Ничего-ничего. Так думает весь наш лагерь. Стоп! Как ты сказал?!
— Она знает, что ты — не Робин, но все равно… с тобой?
Наверное, мои глаза выдали меня. Чувствую, как в уголках собирается крупная слеза. Стараясь не подать вида, я смахнул ее с лица, словно отогнал муху, но, должно быть, неосторожно. Он подошел ко мне и вдруг обнял за плечи, начиная что-то объяснять:
— Слушать, я не иметь обещать ты Альгейду. Она так решать, она иметь право решать. Но пусть мы быть друзья. Я не стать убивать тебя, если Альгейда решить по-другому. Если ты уметь отбить ее у я — отбить!
У меня от его слов даже рот открылся! Мерзавец! Подлец! Да как он смеет?!!
— Ты ее не любишь. Ты не должен быть с ней! — я схватился за меч, готовясь выдернуть его и пронзить этого негодяя! Пусть больше он не причинит боли и горя. Никому…
Но Робин и не думает отступать:
— Ты не понимать. Я любить Альгейда с так сила, что если с ты она быть счастье много, чем с я мало — пусть идти к ты! Если с ты счастья много, а с я — мало, пусть с ты!
Как это? А-а-а… Не может быть!.. Так не бывает!!!
Я опустил глаза. У меня не укладывалось это в голове. Не может такого быть. Я не правильно его понял…
— Ты сейчас сказал правду? — Голос предательски задрожал. — Ты любишь ее так, что ради ее счастья готов ее отпустить? Верно? — Он кивает. — Послушай, Рьмэн, ведь ты, наверное, еще не знаешь, что я — не из вилланов. Я сын и наследник сэра Ли из Вирисдэля. Я убил на поединке Франсуа Тайбуа. Племянника Гая Гисборна, знатного норманна. Люди Гисборна набросились на меня и посадили в тюрьму. Ночью мне удалось бежать, и вот уже год, как я здесь. В манор моего отца мне возвращаться нельзя — меня там сразу же схватят. Вот и брожу с молодцами старого Хэба…
— А ты дружить с настоящий бывший Робин?
Я слегка замялся. Ладно. Придется рассказать, ведь все равно узнает:
— Извини, Рьмэн Гудкхой, но… Нет, клянусь святым Климентом! Я не был его другом, как он не был моим! Он был дерзок, он с самого начала предлагал меня повесить, и потом Альгейда…
И я сбиваюсь и опять опускаю глаза. Наверное, стоило было бы уйти, чтобы не позориться, но что-то тянуло меня к этому Рьмэну.
— Я хотеть быть ты друг, Энгельрик. Ты хотеть быть я друг?
Он протягивает мне руку. Странный жест. Древний жест. Один монах, который пытался научить меня грамоте, рассказывал, что в древности, предлагая дружить или просто здороваясь, люди протягивали вперед правую руку, показывая, что в ней нет оружия. Откуда же ты, Рьмэн Гудкхой? Я прижимаю его руку к своему лбу, как принято у нас, благородных саксов, кладу ему свою правую руку на лоб и быстрой скороговоркой произношу старинную формулу дружбы, добавив в нее своего святого покровителя:
— Клянусь святым Климентом, я буду тебе верным другом Рьмэн Гудкхой! И никогда не возжелаю ничего твоего, кроме того, что ты разрешишь мне возжелать! Отныне, я — твое плечо, Рьмэн Гудкхой! Будь уверен во мне!
— И ты верить я. Я нет предать, нет бросить, нет оставить один ты. А если ты уметь дать Альгейда много счастья, чем я, и она быть с ты — пусть быть так!
Мы еще долго клялись друг дружке в вечной дружбе. А на следующий день я уже тренировал парней и общался с Робином на равных. Все-таки он настоящий Роб, а не та сволочь, которую, должно быть, уже расклевали виселичные вороны. Он не умел любить так, как Рьмэн.
И все те шутки про дьявольщину я стараюсь пресекать. Он не продавал душу, а умножил ее в себе.
Господи, помилуй его, ибо он добрый человек и явно благородного рода. Пресвятая Дева Мария, храни его, нашего Робина Гудкхоу.
Глава 7О том, что крепости, которых не могли бы взять большевики, встречаются крайне редко
Прошло еще месяца полтора — честно говоря, я сбился со счета дней после того, как оставил свой «Ролекс» в рюкзаке и он встал, — так вот по прошествии примерно полутора месяцев я решил, что пора нам на первую вылазку. Серьезную. Не пощипать купца на большой дороге, а всерьез, на чей-нибудь манор. Взять замок штурмом нам, ясен перец, не светит, но хоть посмотреть наяву, полюбопытствовать на тему слабых мест, да и попытаться прищучить какого-нибудь сёра — пусть не самого, так дружину ему подсократить.
За полтора месяца в нашем отряде произошли изменения. Десяток голодранцев, не вынеся тягот крутой армейской жизни, сдернули в неизвестном направлении. Да и скатертью дорога, уроды! Я из вас людей делал, а не хотите — так и подыхайте уродами. Зато остальные поднатаскались, подучились, подтянулись — в общем, если еще не готовые солдаты, то уж как минимум — «черпаки»[17].
Кстати, и с оружием в отряде ситуация улучшилась. Теперь у нас имеется сорок настоящих боевых копий, с которыми умеют обращаться все бойцы; двадцать три окованных железными полосами дубины — серьезное, кстати, оружие, если в умелых руках; пятнадцать настоящих боевых топоров на длиннющих — метра в полтора — древках; две алебарды и целых девять мечей, не считая трофейного ятагана, который я оставил себе. Оказалось, что тут самое дорогое оружие — меч. Он один стоит чуть ли не как все наши топоры, алебарды и копья, вместе взятые.
Поначалу меня это поразило. Энгельрик поведал мне как-то на досуге, что сделать, к примеру, хорошее копье — ой-ой-ой, сколько возни! Деревяшку из ясеня чуть не три года выдерживают, да еще клей варят и жилы… Вещь-то вроде не из дешевых быть должна. А оказалось, что меч еще дороже. Много дороже. Тут со сталью какие-то проблемы, а потому меч — сильно дорогой. Очень сильно…
Все остальное оружие, если не считать двух хороших луков, доброго слова не стоит. Простые дубинки, какие-то ножи, примитивные луки — вот, собственно, и все. А байда у нас здоровая — без малого шесть десятков рыл. Два взвода отдай и не греши.