— Ты что творишь, святой отец?
— Как что, сын мой? Помогаю тебе ручей перейти.
И он двинулся вперед, смело идя по воде. Я поднял над собой лук и стрелы и помолился на тему «Да не оступится нога перевозящего»! Падать в мокрую и холодную воду одетым совершенно не хотелось. Монах дошел до середины. Вода стала ему по грудь, и монах остановился. Тряхнул плечами, и я плюхнулся в воду. Почти.
Чего-то подобного я ожидал, а потому стиснул его бычью шею ногами:
— Блин! Курва в ботах!
Святой отец забился и забрыкался подо мной, как норовистая лошадь. Ну это мы проходили. Вот тебе, шаман, в бубен…
Ой! Монах резко присел и перевернулся на спину. Так, это чего, меня топят, что ли? Ну, раз так… Команде покинуть судно!
Весь мокрый, я выбрался на берег. Благо хоть лук и стрелы у меня не размокают. Ну, держись, святой папаша! Начинаем урок хороших манер!
Сбросив с себя мокрый балахон, стеснявший движения, я остался в одной футболке:
— А поди-ка сюда, смиренный ты мой. Поговорить с тобой охота…
— Сыне, как не совестно тебе? Ты бы еще палку с земли поднял… А у меня нет ничего, кроме слова божьего да четок?..
Опа! Заболтал меня, да как грамотно! Еле увернулся! Монах неожиданно махнул своими четками, которые оказались прилично длиннее и, кажется, здорово тяжелее, чем смотрелись на первый взгляд. Что-что ты там говорил про палку?..
Подхватив с земли порядочную дубину, я махнул, примеряясь. А ну-ка… Во монах! Во дает! Тут же смотал свои четки-кистень и уцапал дубинку, еще побольше моей. Ну-с, посмотрим…
Я прыгнул на здоровяка, орудуя палкой и стараясь его побить. Но толстяк грамотно укорачивался или отбивал мои выпады. Палка, которая сперва показалась очень даже неплохой, разлетелась после первого десятка ударов. Теперь настал мой черед бегать от монаха.
Вот это да. Ай да монах! Пожалуй, за такие удары я сохраню тебе жизнь и рясу.
Я сделал перекат и, схватив лук, быстро натянул его, направляя в ту сторону, где мгновение назад был монах.
Оп! Если бы я не отодвинулся — носить бы Альке траур! Святоша врезал, да так, что его дубина тоже развалилась на миллион кусков. Ну вот и все, любезный. Приплыли…
Стрела смотрела ему в лицо…
— Ну что, святой отец? Будем еще шалить?
Он оглядел остаток палки в своих руках:
— А ведь ты тот, кого я искал, сын мой. Я — фриар Благодатный, причетник из аббатства Риптона!
Судя по всему, я должен знать это имя, но хоть убейте меня — знать не знаю, кто это!..
В лесу заголосила кукушка, прокуковав долгую жизнь каждому из нас. А монах меж тем прогулялся к дубу и… Мать моя женщина! Монах вышел в железном колпаке, с мечом при бедре и со щитом в руках:
— Здравствуй, Робин в капюшоне. Низкий тебе поклон…
Блин, да дался им этот капюшон!..
— Ух… — только получилось сказать. — Хвалю. Молодец. Обдурил. Пожалуй, сохраню я тебе за это одежду и вещи какие ни есть. Но ты это, осторожнее. Стоит мне крикнуть, сюда прибудет дюжина моих бойцов. И думаю, тебе не до смеху будет!
— Зови своих молодцов, добрый Робин! Ибо у меня есть не только эти игрушки, но и три бочонка испанского, которые я прихватил из аббатства Святой Марии.
Так он что — к нам просится? А что… У Робин Гуда, помнится, тоже был аббат Тук… Или не аббат? А хрен с ним! По мне, так хоть Гайавата! Бойцы мне нужны. А тут и боец, и замполит… Кстати, может нас с Алькой повенчать…
Глава 3О том, что советский сержант в огне не горит и в воде не тонет, или Море зовет!
Утро встретило меня ярким солнечным светом, трелями птиц, мягкой зеленью леса… и дикой головной болью. Вчера мы отловили целый торговый караван: два десятка телег с полусотней купцов, приказчиков и слуг.
Плюс — три десятка солдат в качестве конвоя. Всего — примерно в полтора раза больше, чем бойцов в моем отряде. Только это им мало помогло…
Наш замполит говорил, что то ли Маркс, то ли Энгельс — настоящие, разумеется, те самые, классики — когда-то высказывался в том смысле, что дисциплинированные солдаты могут лупить недисциплинированную орду и в хвост и в гриву, даже если этих недисциплинированных обормотов — вдесятеро![25] Дисциплина — великая сила!
Орда торгующего и охраняющего народа ползла через лес, производя при этом шум, сопоставимый по громкости со звуками, издаваемыми танками гвардейской Таманской дивизии на параде. Разве что не грохотали траки и не рычали дизеля, зато вовсю скрипели колеса, орали возницы, ржали лошади, переругивались купцы и галдели солдаты. В этом вселенском хаосе никто как-то и не заметил, что вдоль дороги крадется взвод Энгельса, сопровождая обоз аккурат к месту встречи со взводом Маркса…
И встреча состоялась. Бурная и радостная. Статли со своими оболтусами не подкачали — первым же залпом положили три четверти конвойников и обеих лошадей, запряженных в переднюю телегу. А в этот самый момент я отправил на тот свет возницу последней подводы. И тут же бойцы взвода Энгельрика положили тыловых солдат, обрубили постромки у этого транспортного средства, после чего на дороге организовалась классическая «пробочка». Что называется: подходи, кто хочешь, и бери, что хочешь. А попробуешь сопротивляться…
Граждане потерпевшие обладали достаточно живым воображением и острым умом, чтобы сообразить: сопротивление ни к чему хорошему не приведет. А потому под прицелом трех десятков луков и угрозой десятка мечей быстро согласились отдать нам половину товаров и наличности. Собственно, они были даже в какой-то мере благодарны мне, потому как уже приготовились потерять все. И оставление пятидесяти процентов было для них неожиданным подарком судьбы.
Исключение составили две подводы, принадлежавшие какому-то епископу — я так и не сумел, несмотря на все старания, воспроизвести его имя и должность, — в которых перевозился сундук с деньгами и целая куча всякого церковного барахла. Их я велел забрать полностью, как и телегу, на которой были денюжки, собранные в качестве налогов. Выдав, с претензией на историческую фразу, навроде: «А это король леса забирает себе в качестве дани с короля соседней державы», я приказал собрать добычу, и, сделав терпилам ручкой, мы растворились в лесу.
То, что потом происходило в лагере, не поддавалось не только описанию, но и сколько-нибудь здравому объяснению. Гранд-пьянка с переходом в оргию, карнавал в Рио и празднование Победы в сорок пятом в одном флаконе. Единственное, что я успел сделать, — расставил часовых, а больше — ни фига! Дальше все завертелось в каком-то чокнутом хороводе, из которого всплывали разрозненные картины, никак не желавшие складываться в нечто единое целое. Смутно вспоминался, например, наш бравый политрук аббат Тук, отплясывавший некий феерический танец посредине поляны в голом виде. Потом он еще вроде утешал зазнобу покойного батьки Хэба… или это был не он? Ни хрена не помню… Даже не помню: осталось чего на опохмел или нет?
Нет, надо завязывать с пьянкой. Так ведь и мозги пропить недолго… О, а вот и бледно-зеленый Энгельрик выпадает из кустов. Интересно, может, он знает: есть чего для поправки здоровья или придется окунать башку в ручей?
— Энгельс!
— У-у-у?!
— У нас выпить чего осталось? Эй, ты куда?!
При слове «выпить» Энгельрик из бледно-зеленого стал просто зеленым, согнулся пополам и рванул к солдатскому сортиру. Судя по звукам, он принялся растолковывать какому-то незримому собеседнику маршрут до Риги. А может Ихтиандра звал?..
— Энгельс, как закончишь — все-таки скажи: выпивка осталась?
— Не-а… — хо! А вот и Маркс!
Статли был того же нежно-салатового цвета, что и Энгельрик, но глаза смотрели чуть более осмысленно. Он встряхнул гудящей головой, словно застоявшаяся лошадь, и постарался сфокусировать взгляд на мне:
— Ты ж сам сказал, Робер, что мы в пираты пойдем и вина еще скока хошь наберем. И сам секирой последние шесть бочонков разбил…
Чего? Я что, сам заначку на опохмелку раздолбал?! Бл…! Мать!..
Видя, что я сомневаюсь в правдивости рассказа, Маркс дополнил историю леденящими душу подробностями:
— Ну да, ты как за секиру схватился, так и заорал… — он страдальчески сморщился и как сумел воспроизвел: — «Pianstvu — boy, a blyadstvu — girl!». Вот. А потом орал, что мы все пойдем в пираты! Даже пел чего-то, только не разобрать. По-франкски, что ли… Вы еще с Энгельриком договорились, что вместо флага Альгейдину юбку поднимете…
— А ты что?
— А я чего? Я согласен…
— Блин горелый, хоть бы один бочонок остался… Остановили бы меня, что ли…
— Ага, — Статли ехидно хмыкнул. — Остановишь тебя, как же! Малыш Джонни тут же рядом встал и как заорет, что, мол, все слышали, что командир решил?! И что, мол, если кто не согласен — пусть уматывает, а кто согласен — пусть готовится к походу в Старборо[26]. Там, значит, кораблей до хрена, какой-никакой и умыкнем… — Он вздохнул и продолжил: — Орет-то орет, а дубинку свою над головой крутит, что твоя мельница… Остановишь тебя, ага!..
Ага… Интересно было бы знать: кроме Маркса кто-нибудь еще помнит, что я собирался повторить путь капитана Блада? Может, еще удастся отвертеться от морской романтики?
…Не удалось. Оказалось, что идея выйти на морские просторы, в общем, народу понравилась, так что, полечив гудящие головы оленьим бульоном и холодной водичкой, мы принялись собираться в далекий путь. Где-то в Деналаге имелся город-порт Старборо, чье название вдруг навело меня на размышления о славянских корнях деналагцев. Типа «Старый бор» — нормальное название для города, нет? Может, тут раньше славяне жили?..
После долгих препирательств было решено, что вместе со своим бравым шкипером — со мной, если кто не понял! — в море отправятся сорок два бойца из тех пятидесяти восьми, которые у меня имеются. Остающиеся должны охранять лагерь, семьи и добро, припрятанное в разных тайниках нашего зеленого массива. Правда, жизнь внесла некоторые коррективы в мои планы… Выяснилось, что большая часть бравых мореходов собирается отправиться на пиратский промысел вместе с любимыми женщинами, киндерами и изрядной частью своего скарба. Безобразная сцена, которая разыгралась при осмотре отбывающих, не поддается описанию. Я орал, ругался на двух языках — родном и деналагском, набил четыре морды, по трем спинам прошелся мечом плашмя, а одного — наиболее непонятливого — препоручил увещеваниям Малыша Джонни, известного своими красноречием и педагогическим талантом. Короче говоря, выступить в тот день нам не удалось. В путь мы отправились только на следующий, да и то — ближе к обеду…