им боком, то другим, то осаживал его назад, то подавал немного вперед. Казалось, что конь сам решает, куда ему шагнуть в следующий момент, но я-то знала — он чувствует крепкую десницу моего возлюбленного!
Внезапно мой избранник перекинул обе ноги на одну сторону, прыжком соскочил с седла и замер, точно вкопанный. Я почувствовала, как у меня кровь приливает к щекам. Конечно! Он догадался, что я смотрю на него! Вот и красуется своим умением, которому наверняка обучился в Святой Земле…
Рядом с ним спешились еще несколько всадников: толстяк-епископ в тиаре, которую он чуть сдвинул на лоб, молодой рыцарь в латах, но без шлема, девица в дорогом платье — не иначе супруга этого рыцаря… Меня словно огнем обожгло: епископ! В парадном облачении! Мой избранник и его спутники, одетые в свои лучшие одежды, и вместе с ними — епископ! Они… он… о боже… он привез с собой епископа, чтобы… чтобы обвенчаться?..
А в чем же я пойду под венец? У меня же ничего не готово!..
Нет, это невозможно! Вот так, сразу, не дав мне даже дня на то, чтобы подготовиться… Почему он не подумал об этом?! Как он мог? Хотя, что с него взять — мужчина… Разве мужчины думают о платье для своей невесты и прочих подобных вещах? Да для мужчин невеста и без платья хороша! А если верить рассказам Матильды, то без платья — даже лучше! И тут же подумала не без дрожи: сдается мне, что скоро и я испробую сарацинского меда…
— Батюшки святы! — всплеснула руками Эмм. — А прибрать-то вас я и не успела!
Да, времени почти не оставалось… Я сорвала с себя скромный домашний наряд, не дав служанке толком развязать шнурки, вытащила из сундука дорогую шелковую тунику, натянула ее, а поверх — свое самое лучшее, самое богатое платье из оксамита[56], затканное золотыми узорами из диковинных цветов. Ткань на него пошла столь дорогая, что в первый раз мне даже страшно было его надевать. Помнится, наряд этот сшили к приезду принца Джона в наш Нотингем. Кстати, именно в нем меня и увидел де Бёф, который, как оказалось, потом сватался… Может, и на Плантагенета платье произведет впечатление?
Еле дождалась я, когда Эмм закончит, но наконец она застегнула на моей шее подаренное принцем ожерелье, и тут в комнату ворвалась Бетси. Запыхавшаяся служанка поведала нам о том, что в лесу была страшная битва, и Робер Плантагенет лично убил несколько сот врагов, а остальных прикончила его верная дружина; и что Гай Гисборн убит, то есть — не убит, а пропал, словно и не было, и, должно быть, его утопили в каком-нибудь болоте; и епископ благословил десницу моего возлюбленного, а тот сразу же приказал седлать коней и помчался ко мне во весь опор…
И тут в комнату вошли моя дорогая матушка и перепуганная Нектона. Матушка была бледна и нервно теребила в руках концы пояса:
— Марион, послушай меня. К нам приехал этот самый… — она запнулась, подыскивая слово, но не найдя его, продолжила: — Робер, сражающийся под стягом Святого Георга. Я боюсь за тебя. Тебе нужно срочно бежать и укрыться в городском зале, где тебя смогут защитить воины гарнизона…
Она хотела сказать еще что-то, но я уже не могла больше терпеть:
— Ах, матушка, простите меня, но я никуда не побегу! Он любит меня, а я… я всем сердцем люблю его, и вот это, — я показала на ожерелье и перстень, — его подарки… Он — суженый мой перед Господом, и я разделю с ним его судьбу, какова бы она ни была!
— И то верно, — вмешалась нянюшка. — Любит он голубку нашу, прямо голову потерял. Ну, совсем как сэр Ральф, когда тебя увидал…
Матушка замерла в изумлении, но не потеряла присутствия духа:
— Мы еще вернемся к этому разговору, но если так — ступай за мной, да поживее, потому что он уже здесь.
И она, гордо подняв подбородок, вышла из комнаты, а я поспешила за ней…
Я сидела, поглядывая то на матушку, то на моего дорогого возлюбленного, и кусок не лез мне в горло. Разве можно думать о еде, когда с минуты на минуту будет объявлено о нашей свадьбе? А вокруг все делают вид, будто ничего особенного не происходит… Но, должно быть, обед не слишком удался, ибо я видела, что любимый мой не проявляет особого интереса к поданным кушаньям. Конечно, он был вправе ожидать большего, ведь он, должно быть, привык к изысканным блюдам придворной кухни… Но и на матушку гневаться не стоило: она же не ожидала, что к ней приедет принц крови, паладин и граф Иерусалимского Королевства, ибо где еще может располагаться Христова Гора?..[57]
Но мой сердечный друг воздал должное батюшкиным винам, которые имелись в достойном количестве. Он осушал кубок за кубком, при этом не отрывая от меня своего пронзительного, горящего взгляда, от которого меня бросало то в жар, то в холод. Я даже боялась представить: о чем он думает, глядя на меня? Возможно, он уже видит наших наследников или будущую коронацию? А может, представляет себе, как наш первенец, возвратившись из похода, сообщает нам о славной победе, и он, усмехаясь украдкой, позволяет мне встать и обнять нашего сына?.. Которого будут звать Роланд… нет, Артур!., нет, Ланселот! Или Ричард? В честь деда! Конечно! А второго — Ральф, уж я уговорю его! Дам ему столько сарацинского меда, что он даже и не помыслит о том, чтобы возразить мне! Как там у него в письме? «Сгорю за вас и утоплюсь…»? И я решаюсь:
— Ваше высочество… — О! С каким вдохновением он смотрит на меня! — Ваше высочество, я прошу оказать нам милость…
Разумеется, он кивает. Еще бы! Любовь заставляет мужчину быть покладистым! Я попросила его спеть, и он тут же запел какую-то нежную и томную балладу. К сожалению, она оказалась на готском языке, и я дала себе слово обязательно изучить это красивое и напевное наречие. Но славный епископ тут же растолковал нам, о чем поет мой дорогой. Оказалось, что он пел о гибели отважного рыцаря, который предпочел смерть бесчестью своей возлюбленной…
И тут я перехватила взгляд, что неизвестная мне миледи, которую мне в суматохе так и не представили, бросила на моего возлюбленного. И он мне ужасно не понравился. Так смотрят… так смотрят… Так только я имею право на него смотреть! Наверное, она — его любовница… была, пока он не встретил меня! Ведь не мог же он… Даже думать об этом не хочу!..
И тут вдруг принц перешел на понятный язык. Наверное, ему было сложно говорить на английском языке, ведь он провел свое детство вдали от Англии, но он очень старался. Из этих слов я поняла, что он сомневается в моих ответных чувствах и интересуется: должен ли он таиться в лесах и дальше или может открыто и уверенно объявить о своей любви?..
— Ваше высочество, господин мой! — Я и не заметила, как вскочила из-за стола и встала перед ним. — Вам нет нужды скрывать свою любовь, ибо перед вами та, что пойдет следом, куда бы вы ни направились!
Он уже собирался ответить мне и, должно быть, ответить на мои чувства, но тут внезапно вмешалась матушка. Святые угодники, что она такое наговорила! И что ему надо прятаться, и что отец не виноват, что он только вынужден повиноваться принцу Джону, что он с радостью изменит присяге, что он перейдет на его сторону! Мама, мама, да что же ты такое говоришь?! Кому нужен предатель?..
— …Я прошу пощадить моего супруга, ваше высочество…
Господь моя защита! Матушка встала перед ним на колени!
— Поверьте, что он искренне заблуждался и что он…
— Успокойтесь, леди! — гордо и просто произносит мой суженый. Вот он — истинный Плантагенет!
Он встал и легко поднял матушку на ноги — ведь он не потерпит, чтобы благородная женщина унижалась! А потом мой дорогой заверил ее, что он не питает ненависти к батюшке, честно исполняющему свою вассальную присягу. И что он понимает честного и благородного человека, который, несмотря ни на что, остается верным своему сюзерену. Он благороден, как… Нет! Он просто благороден — как и полагается принцу крови…
— …Что? Он хочет погулять со мной в саду? Один? Но это же… Нет! Я не могу!..
— Марион! Марион! — отчаянный шепот матушки. — Иди! Иди немедленно!..
А он уже стоит около меня и — о боже! — берет меня под руку… Матушка, шепни… ну, хоть намекни — что я должна делать?..
Мы медленно спустились по лестнице и вышли в сад. И он тут же повлек меня по усыпанной песком дорожке, безостановочно говоря мне нежные слова, которые становились еще приятнее из-за его странного акцента. В другое время или в другом месте я была бы в восторге от его поэтических сравнений. Принц говорил, что розы — наши милые вьющиеся розы — склоняются передо мной, уступая первенство в красоте, что деревья приветствуют меня шелестом листьев, словно римляне — овациями, признавая во мне королеву красоты… Конечно, мне было лестно услышать, что он назвал меня королевой. Значит, он действительно желает взять меня в жены, но… Но к чему же он тогда тащит меня в самую глубь сада?! Разве он не может дождаться брачной ночи?!!
— Ах, Марион, Марион, — теперь он смотрит на дуб, увитый плющом. — Взгляните, как это растение обвивается вокруг своей опоры, как нежно обнимает ее. Сколько долгих бессонных ночей я мечтал о вас, так же как этот плющ мечтает о своем дереве…
И с этими словами он погладил меня по руке, настойчиво задержавшись у локтя! Пресвятая заступница, Пречистая Дева, к твоим стопам припадаю! Да что же это — он хочет овладеть мной прямо здесь?!!
Меня бросило в жар, потом — в холод, и снова — в жар. Мой принц, мой возлюбленный!.. Нет, это невозможно, этого не должно быть, это просто снится мне! Он приобнял меня за талию и слегка прижал к себе… Господь моя крепость! А если он действительно пожелает этого прямо здесь, на дорожке?! Может быть, там, в Святой Земле, он так обходился с какими-то пленницами-магометанками, что и теперь, в окружении этих цветов, ему кажется, что он снова в чертогах иерусалимских?!! Но я-то не какая-нибудь палестинская невольница! …А что будет, если я стану сопротивляться?..
Я представила себе, что пытаюсь оттолкнуть его, но не смогла. Во-первых, он намного сильнее меня — я видела, как он смирял своего скакуна. А уж меня ему скрутить — что мушку отогнать! А во-вторых, я люблю его! Очень сильно! И если он прикажет, то я, разумеется, подчинюсь, хотя и буду потом сожалеть…