капут» вспомнили, – сказала Строева, вытаскивая из подвала дома вражеского пулеметчика.
Мы устремились к Старому Петергофу, но вскоре вынуждены были залечь: к немцам подошла подмога. Весь день наш батальон вел бой, сдерживая контратакующего противника. Лишь с наступлением полной темноты бой утих.
Командный пункт роты расположился на окраине города в полуразрушенном кирпичном здании школы. Ульянов и я устроились на краю нар, а за столом склонились над раскрытой картой старший лейтенант Круглов и только что прибывший к нам командир батальона морской пехоты капитан Ушаков. Они тщательно изучали подступы к Старому Петергофу. Наша рота и батальон Ушакова по приказу командования должны были провести ночную разведку боем и выяснить силы противника на этом участке фронта.
Капитану Ушакову было лет тридцать пять. Среднего роста, плотный, неторопливый, в разговоре он всегда улыбался. Его большие серые глаза смотрели на нас доверчиво. По мере того как перед ним раскрывалась картина предстоящего боя, он все более внимательно прислушивался к каждому слову Круглова, как будто прощупывал ногами почву, на которую предстояло ступить. Морская форма капитана была совершенно новенькой и, как положено, тщательно отутюжена. Он впервые вступал в бой на суше[17].
Круглов сложил карту и, чувствуя на себе взгляд капитана, рассматривавшего его ватную куртку, из которой торчали пучки ваты, быстро провел рукой по небритому лицу:
– Этими делами займемся после операции, ну а если убьют, не поминайте лихом. – Потом Круглов посмотрел на часы: – Начнем, товарищ комбат, артподготовки не будет. Приказано атаковать внезапно.
Все вышли в траншею. Шел сильный дождь. Солдаты и командиры, прикрываясь плащ-палатками, до боли в глазах всматривались в темноту ночи, стараясь увидеть траншеи противника. Но темнота скрывала расположение немцев. Все знали, что мы идем в атаку, и были готовы к ней, ожидая команды. При свете молнии и ракет я взглянул на Ушакова. Его лицо было совершенно не похожим на то, которое я видел в землянке: улыбка исчезла, взгляд стал острым. Капитан заметно волновался. Это было мне понятно: Ушаков впервые в своей жизни вел батальон в атаку, и притом ночью, когда каждый боец должен работать с точностью часового механизма. А ведь он не успел еще по-настоящему и познакомиться с людьми своего батальона!
Круглов же чувствовал себя спокойно. Он отдал командирам взводов последние указания, затем подошел к молодому моряку, вооруженному ручным пулеметом, и спросил:
– Впервые идете в атаку?
– Да, товарищ командир.
– Держитесь к нашим стрелкам поближе: они десятки раз были в бою, научились бить фашистскую сволочь и днем и ночью.
К дружеским словам командира прислушивались и другие наши новички.
– Вы, товарищи, подскажите, – обращались они к нам, – где и как действовать, а то, чего доброго, испортим все дело.
– Не торопитесь, – послышался из-под плащ-палатки спокойный голос Ульянова. – Вам сказано: поближе держитесь к нам, а как стрелять, вас учить не надо. Только не вздумайте жалеть свои новенькие гимнастерочки и бушлаты, к земле прижимайтесь поплотнее. Ну а если будет команда «Вперед!», так уж бегите не оглядываясь назад, – вот и весь вам мой совет.
В небо взвилась одна, за ней другая красная ракета. Наша рота и батальон моряков бесшумно ринулись к рубежам противника. Наш бросок был настолько стремительным, что гитлеровцы не выдержали и побежали. Мы ворвались во вражескую траншею и, прикончив тех, кто пытался оказать сопротивление, устремились дальше. Но вскоре нас встретил сильный пулеметный и минометный огонь. Это и был основной рубеж противника. Выбить врага из укрытий лобовой атакой было невозможно: силы немцев превосходили наши в несколько раз. Круглов приказал мне найти «морского капитана» и сказать, чтобы он вывел своих людей из-под огня, после чего, отойдя в сторону насыпи железной дороги, начал обход немцев с фланга. Я быстро отыскал Ушакова и передал приказ Круглова, но Ушаков сделал вид, будто не слышит меня, и продолжал вести лобовую атаку под сильным огнем. Тогда Круглов, пользуясь темнотой ночи, вывел свою роту из-под обстрела, и мы, укрывшись за насыпью железной дороги, стали обходить противника с правого фланга. В короткой схватке мы перебили передовые посты и с громким «Ура!» бросились в траншею немцев.
На улице поселка тоже началась стрельба. Немцы вели огонь из пулеметов и автоматов через окна и двери. Стреляли они во все стороны, по-видимому считая, что русские атаковали их не только с фронта, но и с тыла. Самое мучительное в бою, когда видишь схватку двух человек и в темноте ночи не можешь различить, кто свой, а кто чужой. Оба в грязи, душат друг друга, слышится не крик, а придушенный хрип. Для того чтобы спасти жизнь товарищу, остаются секунды. Такой случай в эту ночь произошел со мной. Я с силой дернул за ногу одного из сцепившихся в смертельной схватке людей, разорвал сплетенные руки и на обоих навел дуло автомата. Один из них стал тереть шею руками и вертеть из стороны в сторону головой, а другой резким ударом ноги попытался выбить из моих рук автомат, бормоча что-то не по-нашему. Я отскочил в сторону и влепил короткую очередь во врага, а затем помог встать на ноги товарищу. Он протянул мне руку:
– Спасибо, браток, что пособил, а то он, боров, крепко вцепился мне в шею!
Вдвоем мы побежали к станковому пулемету немцев, который все еще не прекращал огня. Но кто-то из товарищей опередил нас: раздался взрыв гранаты и вслед за ним длинная автоматная очередь. Пулемет умолк.
На улице поселка валялись трупы немцев, из окон домов торчали стволы станковых и ручных пулеметов. Мы выполнили боевое задание, но ряды нашей роты и батальона морской пехоты капитана Ушакова заметно поредели. И все-таки мы радовались нашей небольшой победе. Она свидетельствовала о том, что и мы можем наступать. Каждый из нас втайне мечтал о новом наступлении, о том, чтобы погнать немцев от стен Ленинграда. Жаль, что силы все еще были неравными.
Утром нам пришлось сдерживать яростные контратаки немецкой пехоты и танков. Пять суток бой не утихал ни днем ни ночью. Гитлеровцы прилагали все усилия, чтобы сохранить клин, вбитый ими в наше расположение, и не дать нам возможности соединиться с ломоносовской группировкой советских войск. От ломоносовской группировки нас отделяли 2–3 километра, но соединиться с ней мы все-таки не сумели; пришлось отступить к Новому Петергофу.
В 7 часов утра 21 сентября противник бросил в атаку крупные силы пехоты, действия которой поддерживались самоходками, танками и авиацией. Наши войска не смогли выдержать этот массированный удар и стали отходить к станции Заводская, а к исходу дня мы вынуждены были отступить к Стрельне, где и закрепились.
На следующий день с восходом солнца противник возобновил атаку, но мы встали насмерть. Спустя некоторое время мы услышали слева от нас, в районе Красного Села, грохот канонады, которая все время приближалась. Как я потом узнал, это 2-я бригада морской пехоты[18] и подразделения народного ополчения перешли в наступление на гитлеровцев, направив свой удар на Новый Петергоф. Вражеские войска оказались разрезанными на две части. Одна из них, в составе не менее двух дивизий, была прижата к берегу Финского залива и полностью уничтожена, а другая поспешно отступила. Мы вторично заняли Новый Петергоф, но удержаться в городе опять не сумели. Враг ввел в бой свежие танковые части, и мы вынуждены были еще раз отступить.
Немцам удалось потеснить наши войска к станции Горелово и одновременно возобновить атаки на Стрельну. С новой силой разгорелся бой на берегах Финского залива. Наши войска находились в крайне невыгодном положении: узкая полоска земли, на которой мы находились, подвергалась непрерывной бомбардировке с воздуха и сильному артиллерийскому обстрелу. Для того чтобы сохранить силы, нам было приказано оставить Стрельну и отойти к Урицку. Здесь нам на помощь подошли 6-я бригада морской пехоты[19] и батальоны ополченцев. Тысячи ленинградцев днем и ночью шли в эти дни на фронт. Среди них были рабочие, инженеры, профессора, врачи, учителя – люди всех профессий. Фронт и Ленинград стали неотделимы друг от друга.
В первых числах октября противнику удалось еще раз потеснить нас и овладеть Урицком и станцией Лигово. Теперь уже до Ленинграда оставалось 8 километров. Смертельная опасность нависла над городом Ленина. Линия фронта на нашем участке проходила в пятистах метрах от шлакобетонных домов поселка Клиново. Нейтральной зоной была лощина, которая с восточной стороны огибает Урицк и уходит в сторону Горелова. В расположении противника непрерывно гудели моторы танков и самоходной артиллерии. Немцы подтягивали новые силы, готовясь к решающему штурму Ленинграда. Пехотные части обеих сторон стояли на исходных рубежах, но в бой не вступали. Корабли Балтийского флота и наша наземная артиллерия непрерывно вели огонь по скоплению вражеских войск[20].
Наступила ночь. На некоторое время все затихло. В наших траншеях и блиндажах было многолюдно. Шли последние приготовления к предстоящей битве. Когда Васильев и я зашли в командирский блиндаж, народу там было полно. У края нар стоял невысокий пожилой мужчина в штатском костюме с винтовкой в руке. Он рассказывал бойцам, как его отправляла на фронт жена. Я застал окончание этого рассказа:
– Ну вот и справьтесь с характером русской женщины! Я ей одно, что у меня броня, что завод не отпускает на фронт, а она мне говорит: «Да какой же ты мужчина, когда держишься одной рукой за броню, а другой за женину юбку? Ведь война идет, немец у Ленинграда, он хочет забрать наш завод, убить наших детей…» И вот, дорогие товарищи, жена моя, Мария Степановна, достает из-под кровати вот эту сумку, подает ее мне в руки и говорит: «Счастливого пути, Степан Васильевич, буду ждать». Я хотел еще раз напомнить жене о заводской