– Они скорее нас забросают гранатами в этой яме да, чего доброго, утащат к себе в траншею.
– Черта с два, – горячилась девушка. – Я оставлю одну гранату для себя!
– Зачем рисковать, у нас есть выход: когда они подползут ближе, с короткой дистанции подсунем им под нос пару «лимонок». Те, кто позади, подумают, что передние наткнулись на минное заграждение. Наши тоже услышат.
Строева одобрила мое предложение, и мы приготовились к встрече.
Впереди ползли трое. Вот они приблизились к нам метров на пятнадцать. Плотно прижимаясь к земле, я наотмашь бросил «лимонку». Взрыв, за ним второй – это бросила гранату Строева. С нашей стороны короткими очередями открыл огонь ручной пулемет, потом бабахнуло несколько винтовочных выстрелов. Пули взрыхлили землю рядом с нашей воронкой. Я осторожно высунулся из укрытия, чтобы проследить, куда девались немецкие разведчики, – но они словно растворились в тумане.
Зина, прижавшись к моему уху, спросила:
– Что будем делать? Уходить или ждать, когда начнет обстрел их пулемет?
– Обождем, возможно, они лежат в нейтралке, могут нас заметить.
С нашей стороны вело огонь несколько станковых и ручных пулеметов, трассирующие пули били о кромку воронки; высунуться из укрытия было невозможно.
– Ну и охота сегодня! – протирая глаза от песка, сказала Строева.
В ту ночь мы не смогли погасить огонь вражеского пулемета. Уничтожить его мы сумели лишь следующей ночью.
На обломках перекрытия
На восходе солнца я вышел из разрушенного двух-этажного кирпичного дома на окраине Урицка, на участке обороны комбата майора Огурцова. Здесь на обломках перекрытия второго этажа у нас было устроено снайперское гнездо для наблюдения за траншеей противника. Стреляли мы с этого места только по крайней необходимости.
Выйдя из траншеи, я быстро зашагал к развилке дорог, как вдруг раздалась пулеметная очередь. Пули забором ложились по краю лощины, преграждая мне путь. Я прыгнул в воронку, чтобы скрыться с глаз немецкого наблюдателя. Здесь, в воронке, мне пришлось пролежать больше часа. Солнце пригревало, и я незаметно уснул, а когда проснулся, солнце стояло в зените. Стрельба прекратилась. Откуда-то, словно из-под земли, доносились звуки девичьей песни. Осторожно выглянув из воронки, я увидел: на дне лощины, у ручья, на кустике лозы развешано чье-то выстиранное солдатское белье. На берегу ручья, опустив ноги в воду, сидит женщина в солдатской гимнастерке. Немцы ее здесь видеть не могли. Это она и напевала вполголоса. Чтобы лучше ее разглядеть, я снял чехол с оптического прицела и посмотрел в окуляр: это была Зина Строева, которая, напевая, что-то шила или вязала. Рядом, на противогазной сумке, лежал ее автомат.
Встреча с Зиной была для меня неожиданностью. С неделю назад ее вызвал к себе комбат, и с тех пор я ее не видел. Шли слухи, что Зина «приглянулась» начальству и ее оставили при штабе. Что же заставило Зину прийти сюда? Я продолжал наблюдать за ней. Вот неутомимая! Я не раз видел, как, выпустив из рук оружие, она принималась за стирку, штопку, вязанье… Зина отложила в сторону шитье, достала из кармана гимнастерки письмо и начала читать. Потом закрыла лицо ладонями, и ее узенькие плечи судорожно задергались. Зина плакала, и я знал причину ее слез: она оплакивала гибель любимого человека.
Я быстро встал и зашагал в хозяйственный взвод, чтобы не мешать ее горю. Но не успел я пройти и ста метров, как услышал позади быстрые шаги.
– Эй ты, бездомный! – окликнула меня Зина. – Куда шагаешь? Ты что, злишься?
– На тебя? Ты что, рехнулась? Я иду к ребятам поснедать. Очень рад, что встретил тебя!
Зина, глядя мне в глаза, укоризненно покачала головой:
– Зачем ты врешь? Я ведь все вижу. Ты думаешь, что девушке на фронте куда лучше сменить снайперскую винтовку на автомат и стать телохранительницей своего фронтового мужа… Жить в надежном укрытии, стучать на машинке, ведь это куда спокойнее, чем бить из винтовки по немецким стрелкам. – Строева схватила меня за руку, в ее глазах блеснули слезы. – Неужели ты, единственный человек, которому я верю, как себе, мог так обо мне подумать?!
– Успокойся, Зиночка, я ни минуты не думал о тебе плохо. Ты солдат и выполняешь приказ командира… А в чувствах своих ты сама разберешься.
– К черту философию. Один раз я послушалась своего сердца, а теперь очередь за рассудком. Я прошу тебя, дай мне винтовку.
– Зачем?
– Да ты что, ничего не знаешь? Ведь с утра немецкие снайперы закрыли доступ к передним постам роты лейтенанта Морозова. Троих наших убили. Нужно найти и прикончить этих снайперов, а то весь взвод перестреляют… А ты где-то гуляешь! Прихожу к тебе на перекрытие, а твой след простыл…
– Нет, Зина, винтовку не проси – не дам. Сам их найду.
Я быстро зашагал к траншее. Строева пошла за мной, наспех рассовывая по карманам платки, шитье и еще что-то.
– Все равно от тебя не отстану. Одного я тебя не отпущу, – дернув меня за рукав, сказала девушка. – Подожди меня здесь, пока схожу в свой блиндаж, а то мы больше не друзья. – Строева быстро побежала к штабному блиндажу, и не успел я свернуть самокрутку, как она вышла из укрытия со снайперской винтовкой в руке.
– Идем, – решительно сказала Зина, поравнявшись со мной.
Я мельком увидел, как выглянул из блиндажа майор Огурцов и нырнул обратно. Странный он был человек: даже спал, не снимая с головы стальной каски. Бойцы его не любили, считали трусом. Комбату явно не хотелось встречаться со мной. По приказу командира полка мне из-за ранения был в категорической форме запрещен доступ к траншее переднего края. Но в данном случае, когда взводу бойцов угрожала гибель от немецких снайперов, майор делал вид, что меня не замечает.
Когда мы вошли в траншею, нас догнал связной командира батальона и передал Зине приказ:
– Строева, срочно к комбату!
– Подожди, Иосиф, я сейчас.
Я присел на пенек. Мне вспомнилась рота Круглова, которую мы покинули с такой неохотой. Вспомнился майор Чистяков с его скупой улыбкой. Стало грустно…
Часто и глубоко дыша, ко мне подбежала Строева. Ее красивое лицо, раскрасневшись от быстрого бега, выражало твердую и какую-то злую решимость.
– Зачем тебя вызывал комбат?
– За неподчинение посулил штрафную – вот зачем.
Я посоветовал Зине вернуться.
– Никогда! Ты что, не понимаешь? Я снайпер и им останусь. Для этого и пошла на фронт…
Я уже успел изучить характер Зины. Строева не всегда бывала одинаковой. Иногда часами ходила задумчивая, молчаливая, а то начинала смеяться, шутить, петь, плясать. Нередко она часами просиживала, не поднимая глаз и не шевеля бровью, – и эта молчаливость сменялась каким-то бесшабашным настроением. Я любил видеть ее такой, когда в ней просыпалась настоящая русская удаль. Бывало, подойдет вплотную, прищурит глаза да так улыбнется, что кровь в жилах закипит. А только захочешь обнять ее – ускользнет, да еще пальцем погрозит… И вот снова рядом со мной стоит девушка, русский снайпер, строгий, отважный боец, готовый вступить в опасный поединок с врагом. За последний месяц мы как-то душевно сблизились. Я вспомнил, как однажды утром, когда мы приводили в порядок жилье, к нам в блиндаж пришла Зина. Она взяла меня за руку: «Осип, я была в Ленинграде, зашла к твоему сыну. Он очень хороший мальчик, и как обрадовался мне! – Она стояла рядом со мной, не поднимая глаз. – Ты знаешь, Володя принял меня за свою мать. Забрался ко мне на колени, обнял за шею и стал целовать: «Мама, ты теперь будешь ко мне приходить?» И я не могла отказать ему. А когда собралась уходить, Володя сказал: «Мамочка, принеси мне сахару». И я обещала…»
С этого дня Строева старалась как можно больше быть одна. При встрече со мной она опускала голову и стояла молча. Однажды утром, когда я зашел в снайперский окоп, там уже была Зина. Сидя у перископа, она распускала большую шерстяную варежку и вязала маленькие детские носочки. Каждую свободную минуту она что-нибудь мастерила Володе…
Прежде чем добраться до своего снайперского гнезда, нам пришлось проползти незамеченными по открытому месту метров сто пятьдесят. У западной стены разрушенного дома торчали к небу изогнутые взрывной волной железные балки, на которых и было устроено наше снайперское гнездо. Мы знали, что этот объект находится под непрерывным наблюдением противника. Если немцам удавалось заметить наше движение не только в развалинах дома, но даже вблизи его, они тут же начинали бросать мины, а иногда вызывали и артиллерийский огонь.
Я влез в гнездо первым, прикрыл амбразуру плащ-палаткой и до половины открыл стрелковую бойницу, затем подал руку Строевой. Зина быстро установила перископ, и мы тщательно осмотрели каждую складку местности: лощинку, бугорок, даже прутик, брошенный немцами на бруствер траншеи.
– Где же они? Ничего не видать. Откуда же они стреляют? – ворочаясь с боку на бок, проговорила Зина.
– Не спеши, скоро их не найдешь. Ведь сама знаешь, какие они дотошные, все делают без лишнего риска. Будем искать.
– Но в данном случае им без риска не обойтись, – усмехнулась Зина. – Они прекрасно знают, что безнаказанно стрелять в спины ползущих по дну траншеи русских долго не придется, встреча с нашими снайперами неизбежна.
Нейтральная зона казалась нам голой, как степная дорога. Висевшее над землей знойное марево мешало видеть на дальнее расстояние. Строева, повернувшись на спину, приподняла левую, а затем правую руку, пошевелила онемевшими пальцами и, морща лицо от боли, сказала:
– Отсюда нам их не найти.
– А ты еще раз поищи место, с которого они только и могут увидеть дно нашей траншеи на повороте. Не видя дна траншеи, немцы не могли бы убить наших.
Зина бросила на меня быстрый взгляд и припала к окуляру перископа. Затем аккуратно подобрала под себя ноги и притихла.
– Иосиф, посмотри на березку вблизи их траншеи, с теневой стороны. Не немцы ли это лежат?
Много раз я видел эту березу, вырванную с корнями из земли взрывной волной. Под лучами солнца ее корни высохли и шевелились на ветру, будто ища в воздухе опору. Но не успел я как следует осмотреть березу, как над нами с пронзительным скрежетом один за другим пронеслись несколько снарядов; к небу взвились столбы черного дыма и земли, закрыв от наших глаз расположение противника. Это наши артиллеристы пришли на выручку пехотинцам.