Фронтовые дни и недели шли своим чередом. Мы стали забывать о фанере и забыли бы, если бы нам не напомнил о ней один неожиданный фронтовой эпизод.
Ночью в первой половине марта мы узнали, что к нам вернулся после длительного отсутствия наш бывший командир роты Виктор Владимирович Круглов. Как только Зине стало известно, что он находится на КП[34], она силком утащила меня и Андреева в блиндаж Романова. Но мы не успели даже обменяться приветствием с боевым другом, как дверь блиндажа распахнулась и к нам, съежившись, в изорванном маскировочном халате влетел немец, а вслед за ним в дверях появился рассерженный чем-то Сергей Найденов. Где, когда он успел взять этого пленного – никто не знал. Немец, увидев советского офицера, что-то быстро-быстро залопотал.
– Петя, скажи ему, чтобы помолчал, – обратился Круглов к Романову. – Нужно будет, мы его спросим.
– Вот и мне он всю дорогу покоя не давал, как пулемет строчит, – буркнул Найденов.
Немец притих, втянул голову в плечи, но не без интереса ощупывал нас своими холодными голубыми глазами.
– Где вы его взяли? – спросил Круглов Найденова.
– Двое их, товарищ майор. Ползали в нейтральной зоне. Мы с отделенным командиром следили за ними, а когда они приблизились к нашей траншее, мы их и поймали. Одного сержант при себе оставил, а этого велел отвести на КП роты.
– Передайте сержанту, чтобы и другого привели сюда.
Найденов быстро скрылся в темноте траншеи.
– Петя, спроси у него, что они делали в нейтральной зоне?
– Он говорит: они пришли предупредить нас, что к ним прибыли свежие силы. Они будто готовятся к штурму города.
– Скажи ему, что эта песенка старая, пусть выкладывают все начистоту. Дай ему лист бумаги – пусть напишет, что знает.
Романов подал пленному лист бумаги и карандаш. Немец обрадовался и начал быстро строчить.
Скоро в блиндаж ввели другого пленного. Это был рыжий, с бычьей головой, рослый немец, на вид ему было лет 35–40. Толстая короткая шея распирала воротник грязного, обветшалого солдатского мундира. Большие глаза немца смотрели на нас без всякой робости. Он молча уселся на край нар, широко поставив ноги, одну огромную ручищу положил на колено, а другой тер загривок, искоса поглядывая на Найденова. Увидев своего товарища, склонившегося над листом бумаги, рыжий великан громовым басом сказал:
– Штрек, ты что пишешь? Завещание сыну или жалобу фон Леебу? Брось, Штрек, это дело. Мы влипли. Если не хватило своего ума, то знай: русские взаймы ума не дадут. Мы с тобой отвоевали, и слава богу.
Романов подошел к рыжему немцу:
– Твоя фамилия?
Пленный, увидев перед собой русского офицера, вскочил на ноги, но ответил просто, не заискивая:
– Артур Гольдрин, рурский шахтер, воюю с 1939 года. – И, помахав рукой своему товарищу, весело рассмеялся: – Я что тебе сказал, Штрек? Влипли! Но дай бог каждому так выйти из игры!
– Что вы делали в нейтральной зоне?
– Мины выуживали, расчищали проход для наших разведчиков. Но раз мы вляпались, наши не придут. – Гольдрин озадаченно развел руками и продолжил: – Надо же, четыре года ползал по нейтральным зонам, и ничего, а тут попался. Ну что ж, пускай кто-нибудь займет мою должность, а я кончил игру со смертью.
Романов, увидев, что у немца прострелена ладонь левой руки, спросил:
– Где это тебя царапнуло?
Артур Гольдрин хитровато улыбнулся:
– Было такое дело… Месяц отдыха в госпитале, да три месяца дома. Но теперь это дельце эсэсовцы пронюхали. Вместо отпуска таких солдат отправляют в штрафной батальон. А то и еще подальше…
Некоторое время никто из нас не обращал внимания на другого немца; он все еще что-то писал, прислушиваясь в то же время к разговору своего товарища с русским офицером. Романов, подойдя к нему, сказал:
– Постарайтесь припомнить, кто из ваших солдат в феврале выставлял лист фанеры на бруствер и что на ней было написано.
– Га-га-га! – прогоготал рыжий немец. – Фанера! Да это же один наш чудак вздумал над русскими пошутить. Он взял лист фанеры и написал черной краской: «Поздравляю Иванов с Днем Советской Армии». Шутник!
– Ну и что же?
– У нас таких шуток не любят. Этот солдат, говорят, за свое чудачество получил пулю в затылок. Жалко хорошего парня!
– А это правда, что к вам на оборону пришли свежие силы?
– Да какие там к черту свежие, все они давно протухли. Все вот с такими заплатками, как у меня на руке, а у Штрека на ляжке. Ха-ха!
– А много таких пришло?
– У нас теперь все надо уменьшать в десять раз. Судите сами: если пришла дивизия, сколько это будет?
Пленных стали уводить в штаб полка. Гольдрин шумно попрощался с Романовым, а в дверях обернулся и шутливо помахал всем своей ручищей:
– Будете в Германии, мой привет фюреру.
Когда немцев увели, мы окружили Круглова, наперебой поздравляли его с присвоением звания майора, просили рассказать, где он в это время воевал и как опять попал к нам.
– До ранения я был на Карельском перешейке, а из госпиталя попросился на старое место. Соскучился, – улыбаясь, скупо, как обычно, отвечал Круглов.
– Товарищ майор, а как ведут себя финны?
– Что финские фашисты, что немецкие – цена одна, одного поля ягода. Но финский солдат, так же как и немецкий, перестал верить в обещания своих командиров… И там есть вот такие Артуры Гольдрины.
Круглов подошел ко мне и спросил:
– Рассказывай, старина, как живет твой малыш?
– Три месяца не виделся с ним. Зина на днях была у Володи, говорит, что парень растет хороший.
Круглов внимательно посмотрел на Строеву.
– А как ваша семья поживает, Виктор Владимирович? – немного смутившись, спросила Зина.
– Все живы, еще летом эвакуировались на Большую землю.
Круглов помолчал.
– Ну а теперь, ребята, я принял ваш батальон. Будем воевать вместе.
Солдат торопится
К апрелю ночные заморозки подсушили стенки и дно траншеи, сделав ее настолько гулкой, что любой шорох или шаги идущего по ней человека слышались за сотню метров. В такую пору в 1942 году вечерком немцы обычно выходили из укрытий в свою траншею, громко разговаривали, смеялись, пели песни, наигрывали на губных гармониках. Весной же 1943 года смех и песни в траншее противника стали редким явлением. В поведении немцев чувствовалась какая-то скованность: они даже перестали стрелять во время наших агитационных радиопередач.
Найденова я нашел в траншее возле пулеметного дота. Он занимался своим любимым делом. У ног Сергея стоял открытый ящик ружейных гранат, а на кромке бруствера лежало несколько патронов без пуль. Сергей вынул из обоймы патрон, осторожно раскачал пулю в шейке гильзы, вытащил ее, отсыпал на ладонь часть пороха, достал из кармана кусочек ваты, шомполом крепко забил его в гильзу и зарядил винтовку. Затем он взял гранату, поставил в нее запал, надел на дуло винтовки, тщательно установил нужный для выстрела угол; после этого достал специально сделанный прут, положил его одним концом на спусковой крючок и носком сапога осторожно нажал на него. Грохнул выстрел… После каждого выстрела Сергей веселым взмахом руки провожал улетавшую гранату, приговаривая:
– Ждите, сейчас еще будет.
Или:
– Продолжение следует…
И так каждый день и каждую ночь.
Нередко случалось, что Найденов этой стрельбой приводил в бешенство немцев, и они открывали яростный минометный огонь. Тогда Сергей спокойно брал под мышку ящик с гранатами и уходил в укрытие.
– Куда ты прешься с ящиком в блиндаж! – ругались солдаты.
– Шуметь-то попусту к чему? – невозмутимо отвечал Сергей. – Оружие оставлять в траншее нельзя: чего доброго, угодит шальная мина, тогда вон сколько добра пропасть может. Кончат бесноваться фрицы, я опять пойду их забавлять.
Но на этот раз гитлеровцы повели не только минометный, но и артиллерийский обстрел. Послышались тревожные крики часовых:
– Немцы!
Пирамиды быстро опустели. Я только теперь заметил, что в пирамиде рядом с моей винтовкой не было винтовки Строевой, но не успел спросить, куда она ушла. Товарищи торопливо занимали свои места у огневых точек. Найденов и я вбежали в запасной снайперский окоп. Сергей быстро открыл бойницу и выглянул в нейтральную зону:
– Они, паршивцы, не сумели втихую забраться в нашу траншею, теперь с шумом полезли…
Сколько раз я замечал, что даже в надежном укрытии близкие разрывы снарядов и фырчанье разлетающихся осколков заставляют солдата прижиматься как можно плотнее к земле. Тело становится упругим, слух острым, глаза как-то по-особому зоркими. Ничто в эту минуту не может отвлечь внимания от боевой работы, от лица или каски приближающегося врага.
– Успели ли наши уйти с передовых постов? – вслух подумал я.
– Ушли, я видел, – бросил Сергей, не отводя глаз от окуляра оптического прицела.
Вдруг с обеих сторон орудийная пальба прекратилась. Какое-то мгновение стояла такая тишина, что было больно ушам. Потом разом загремели станковые и ручные пулеметы, вразнобой захлопали винтовочные выстрелы.
На середине нейтральной зоны из дыма вынырнул немецкий офицер: отчетливо выделялись его знаки различия. Низко нагибаясь, он что-то кричал, размахивая над головой пистолетом, но его крик заглушался шумом боя.
– Стреляй, Осип, автоматчиков, а мне отдай офицера, – умоляющим голосом попросил Сергей. – Вишь, как он, сукин сын, ловко прыгает через воронки, лучше легавой!
Найденов выстрелил и, перезаряжая винтовку, мельком взглянул на меня:
– Слизнул-таки гитлеровского офицеришку! Кормил в траншее вшей, пускай покормит червей. Туда ему и дорога!
Немцы, беспорядочно стреляя, добрались до середины нейтральной зоны и залегли под огнем наших пулеметов и стрелков. Атака их явно не удалась… Вдруг Найденов дернул меня за рукав:
– Глянь, где объявились фрицы! Хитрят…
Немцы пытались обойти нас слева, но их маневр был своевременно обнаружен. На помощь нам пришла рота автоматчиков под командованием Владимира Кулешова. Это был бесстрашный человек, но неисправимый матерщинник и любитель выпить. Бывало, когда его солдат крепко выругается, он одобрительно трепал его по плечу: «Молодец, русский язык хорошо знаешь». Но он не любил вялых, малоподвижных солдат и таким говорил: «Ты, браток, злость дома оставил, а тут она вот как пригодилась бы!»