– Осип, ротный велел тебе и мне со своим расчетом идти в штаб дивизии.
– Хорошо, Максимыч, ты иди, я вас догоню.
…В землянке дежурного офицера штаба дивизии меня встретил молоденький лейтенант. У него было румяное лицо, еще не тронутое лезвием бритвы, он изо всех сил старался казаться бывалым фронтовиком, но это ему плохо удавалось – ломающийся голос выдавал его. Но на груди лейтенанта поблескивал эмалью комсомольский значок, а ниже красовались два боевых ордена и медали «За отвагу» и «За оборону Ленинграда». Он встретил меня почтительно, как старшего по возрасту, подал мне приказ по дивизии генерал-майора Трушкина и добавил:
– Столоваться будете при комендантском взводе. Время и место занятий указаны в приказе.
К приказу по дивизии были приложены условия соревнований. От каждой дивизии выставлялся стрелковый взвод в полном составе. Для усиления взвода ему придавалось: по одному расчету станкового и ручного пулеметов, два ротных миномета, две противотанковые пушки и восемь снайперов. Взвод должен был пройти 5 километров по пересеченной местности, выйти на исходный рубеж и «атаковать противника». Время для выполнения задачи – один час; пушки, пулеметы идут вместе со стрелками в боевой готовности; выбывших из строя во время пути заменять не разрешается. На уголке этих условий соревнования красным карандашом было написано:
«Ответственным за огневую подготовку назначаю мастера стрелкового спорта Пилюшина И., командиром взвода лейтенанта Грудинина Ю., майору Абрамовичу В.В. проверить готовность взвода к соревнованию и доложить мне.
Трушкин.
23 августа 1943 г.».
– Где мне найти лейтенанта Грудинина? – спросил я.
– Будем знакомы, я – Грудинин.
Мы тепло пожали друг другу руки.
– Сколько дней дается на тренировку, товарищ лейтенант?
– Пять.
Нужно было не только пристрелять оружие, но и рассчитать каждую минуту, продумать, как сохранить силу бойца для завершающей атаки «противника». Ведь люди, долгое время находясь в обороне, отвыкли от быстрых и продолжительных переходов, тем более с выкладкой. Для фронтовика, походившего два года по траншее, пройти 5 километров за один час в полном боевом снаряжении по пересеченной местности не так-то просто.
Один день с восхода до заката солнца снайперы вели пристрелку оружия. Стрелял также из своего станкового пулемета сержант Максимов. Я видел, с какой точностью он прицелился и с какой осторожностью нажал на спусковую скобу. Но что это? Пули легли далеко в стороне от мишени. Пораженный этим, Максимыч проверил установку прицела, протер кулаками глаза, еще раз проверил наводку, затем взглянул на меня. В его глазах я увидел страх. Чтобы успокоить товарища, я прилег рядом с ним и проверил наводку.
– Все правильно… Вот только ружейный мастер передвинет немного мушку, и все будет нормально.
Максимов побледнел:
– Да ты, братец мой, понимаешь, что говоришь? Ведь я два года стрелял из этого пулемета!.. Два года! Выходит, я понапрасну тратил патроны?..
Мне было искренне жаль Максимова, но я ничем не мог ему помочь, только сказал:
– Видишь, как важно своевременно пристрелять на полигоне оружие!
28 августа ровно в 6 часов утра наша команда в полном составе уже была на стрелковом полигоне. Перед глазами простиралось огромное, поросшее мелким кустарником торфяное поле с макетами танков, орудий, минометов, станковых и ручных пулеметов, с мишенями, изображающими стрелков в движении.
– Осип, где мне лучше пристроиться со своим пулеметом? – спросил Максимов.
– На любом фланге. Твоя задача – своим огнем прикрыть наступление стрелков. Не сумеешь этого сделать – мы проиграем соревнование. Сам знаешь, что под огнем пулеметов противника в атаку не пойдешь.
– Там-то я знаю, а вот как тут?
– Забудь, что перед тобой мишень, помни одно: из-за каждой мишени выглядывает фашист, а с ним-то ты знаешь что делать.
– Еще бы…
Товарищи, сидя на обочине шоссейной дороги, с жадностью осматривали каждую мишень, каждую складку местности: мысленно они уже шли в атаку. Я знал, что люди, впервые участвующие в соревнованиях, заметно волнуются, хотя все необходимое учтено во время тренировки.
Майор Абрамович, старый, опытный спортсмен, участник множества соревнований, и тот заметно волновался. Прищурив свои карие азиатские глаза, пошмыгивая коротеньким носом, играя носком сапога с камешком, он прохаживался по дороге. Абрамовича я знал с 1941 года, когда он был командиром взвода и частенько по ночам наведывался к нам на передовую со своими автоматчиками. Затем он командовал ротой, одно время работал в штабе полка, а теперь был заместителем начальника первого отдела[36] дивизии. Мы дружили в течение всего этого времени, несмотря на ранги: как спортсмен со спортсменом.
К 8 часам все участники соревнования были в сборе. По жеребьевке наша команда шла второй: мы сели на машину и уехали на заданную дистанцию. Командир взвода Юрий Грудинин стоял на подножке кабины. Он задорно встряхнул кудрями и запел:
Вспомним о тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу…[37]
Дружный хор подхватил песню.
Машина шла по проселочной дороге, переваливаясь с боку на бок. Слева и справа шпалерами раскинулись огороды ленинградцев. Где бы ни доводилось нам встретиться с жителями Ленинграда, в памяти тотчас оживали месяцы страшного голода, пережитого ими… Сейчас женщины и подростки убирали урожай. Увидев нас, они выпрямляли натруженные спины и, опершись на лопаты, приветливо махали руками. Одна молодая женщина ловко забросила в кузов машины большой пучок моркови. Она что-то крикнула, но шум мотора поглотил ее слова.
Когда мы прибыли, на месте нам был зачитан приказ, и команда 109-й дивизии вышла на старт дистанции. Спустя два часа к нам прикатил мотоциклист. Он коротко передал:
– 109-й приступить к выполнению задачи! – И укатил.
…Я еще издали увидел бегущих по полю с лопатами женщин, мужчин, подростков. Они стали зарывать ямы на нашем пути. Одна сухонькая, маленькая старушка принесла ведро воды и, протягивая каждому из нас полную кружку, приговаривала:
– Сыночек, выпей холодной водицы, легче будет тащить это окаянное орудие.
Навьюченный станком пулемета, Максимов бежал впереди меня. Поравнявшись со старушкой, он смахнул рукавом пот со лба, взял кружку из ласковых рук и залпом осушил ее. Затем осторожно обнял старушку за худенькие плечи и поцеловал:
– Спасибо тебе, родная, за помощь.
Наша команда заняла первое место в соревновании. И в этом помогли нам ленинградские женщины, – как и во всех наших боевых успехах на рубежах обороны.
Неизвестный гость
На закате наша команда покинула стрелковый полигон. Машины шли по улицам города не торопясь и увеличили скорость, только выйдя на Краснокабацкое шоссе. Все мы смотрели на любимый город, который особенно красив в сумерки. По берегам покрывающейся легким туманом Невы к небу лениво подымались столбы дыма заводских и фабричных труб. По улицам, позванивая и разбрасывая искры, шли трамваи. В этот час ленинградцы возвращались домой со своих огородов. Они останавливались на улицах и на обочине шоссе, молчаливым взглядом провожая нас туда, где в воздухе появлялись и исчезали ракеты. Наша машина круто повернула налево и, уменьшив скорость, пошла к линии фронта.
Первым, кого я встретил в передовой траншее, был Сергей Найденов. Он шел навстречу мне улыбаясь, подтянутый, посвежевший, его чисто выбритое лицо дышало здоровьем, из-под стоячего воротника новенькой гимнастерки виднелась узенькая белая полоска, окаймлявшая загорелую шею. Сергей держал новенький карабин с облегченным оптическим прицелом. Подойдя ко мне, он молча взял меня за плечи и поднял на руках, словно трехлетнего мальчугана:
– А ну, учитель, определяй пригодность ученика к строевой.
– Пусти, чертяка, кости поломаешь.
– Письмо отдашь – пущу! Ребята сказали, что оно у тебя, Осип. Не мучь, душа изболелась!
Я отдал Сергею письмо, переданное мне для него в штабе дивизии. Он осмотрел со всех сторон и осторожно вскрыл конверт. Глаза жадно забегали по строчкам листка, исписанного карандашом. Листик бумаги слегка дрожал в его сильной руке. Сергей несколько раз перечитал письмо, затем опустил руки, глубоко вздохнул всей грудью и стал смотреть вдаль, забыв о моем присутствии.
– Что пишут из дому?..
– На, читай.
«Здравствуй, родной ты наш. Вчера получили от тебя письмо. Читаю, а сама смеюсь и плачу от радости, что ты жив и здоров… Отец как ушел воевать, два письма прислал и больше не пишет. Я с Костей работаю в колхозе, а Надюшка дома. Она в этом году пойдет в школу. Вот радости будет! Часто берет она твою фотографию, ставит ее посредине своих игрушек и все-то с тобой разговаривает. Ложится спать, а карточку кладет себе под подушку. Сама задует лампу, обнимет меня за шею и скажет: «Мамочка, спи, мы с Сережей уже спим». Отца она не помнит. Сынок, мы каждый день и ночь живем мыслями и сердцем с вами».
Далекий, но живой голос чужой семьи сильно взволновал меня. Я снова пережил всю глубину своего горя. В эту минуту мне страстно захотелось увидеть сына, побыть с ним вместе хоть одну минуту…
– Осип, я лежал в одном госпитале с Андреевым.
– Как он себя чувствует? Скоро ли вернется?
– Плохо. Иной раз узнавал меня и говорил нормально, а другой раз вроде и смотрит на тебя, а говорит разную чушь. Крепко его гады стукнули по голове, никак не может прийти в себя…
– А Зина?
– Я ее встретил в канцелярии, когда выписывался. – Сергей подал мне угольничек от Строевой. – Она просилась на выписку, но врач ее задержал: с ногой у нее все еще неладно.
Найденов досадливо махнул рукой, взял под мышку ящик гранат и ушел в глубь траншеи. Я же отправился в блиндаж, лег на нары и пролежал с открытыми глазами до утренней зари.