Жизнь неумолимо идет своим чередом, и, чтобы отдаваться личным переживаниям, у нас сейчас не было времени. В тот же день, 13 января, как только сгустились сумерки, батальон майора Круглова, соблюдая все меры предосторожности, подошел к передовой линии фронта и занял позиции вблизи станции Лигово.
Счастливый день
7 часов утра 16 января 1944 года… На востоке загорелась заря. Ночная перестрелка затихла, все реже и реже звучали ружейные выстрелы и пулеметные очереди. Но никто из солдат не покидал своего места в траншее, чтобы уйти в блиндаж выпить кружку горячего чая, согреть застывшие на морозе руки. Все чего-то ждали, не сводя глаз с обороны противника.
Найденов и я зашли в снайперский окоп вблизи насыпи железной дороги Ленинград – Лигово. Я открыл бойницу, Сергей стал разжигать в печурке дрова. В условиях обороны мы разучились ценить эти минуты затишья. А как они дороги человеку в затяжных боях!
К нам в окоп пришли Романов и Строева:
– Здорово, снайперы! Какие новости?
– Хвастаться нечем. Ни одна фашистская морда не высовывается, – ответил Найденов, поднимаясь, чтобы уступить место на скамейке гостям.
Строева молча тронула меня за руку, я уступил ей место у перископа. Романов достал из кармана вышитый бархатный кисет:
– Закурим, ребята.
– Кто это вам, товарищ командир, такой шикарный кисет смастерил? Ты, Зина? – спросил Сергей. Строева отрицательно покачала головой.
– Одна незнакомая сибирячка подарила…[40]
Найденов бережно взял кисет, осторожно запустил в него два пальца, достал щепотку табаку и, возвращая подарок командиру, осторожно провел пальцами по темно-голубому шнурку, на концах которого висели две розовые кисточки. Казалось, что он гладил натруженной солдатской рукой нежную девичью руку. Не обращаясь ни к кому из нас, он сказал:
– Доброе сердце у русских женщин, спасибо им за все.
Вдруг Строева предупреждающе подняла руку:
– Слышите? – Напряженно вслушиваясь, она склонила голову набок.
Мы насторожились, уловив отдаленные орудийные выстрелы. Я думал, что это очередной обстрел Ленинграда, но разрывов в нашем тылу не было. Романов взглянул на часы:
– 08.20. Это форты береговой обороны Кронштадта проводят очередную «дезинфекцию» тылов противника.
Командир роты заторопился уходить:
– Заговорился я с вами, ребята, а мне еще нужно заглянуть к пулеметчикам, все ли у них в порядке. Сергей, проводи меня.
Это была уловка Романова: он уводил с собой Найденова для того, чтобы оставить Зину и меня наедине. Строева тоже это поняла. Когда мы остались одни, она тихо сказала:
– Иосиф, прости меня, если можешь; у меня не хватило сил сразу, как узнала о гибели Володеньки, сообщить тебе об этом.
– Что ты, Зина, могу ли я на тебя обижаться?
Тихонько утирая слезы, Зина села на скамейку возле печурки и стала греть руки. Я занял ее место у перископа и продолжал наблюдать за траншеей немцев. Понаблюдав некоторое время и не видя ничего подозрительного, я оглянулся на затихшую Зину. Ярко горели в печурке дрова, а Строева сладко спала на скамейке, положив под голову обе ладони.
Я не мог оторвать глаз от родного мне лица, с которого стерлись черты горя. Черные длинные ресницы ее сомкнувшихся по-детски век вздрагивали…
Чтобы не нарушить минуты отдыха подруги, я на носках осторожно отошел от бойницы и стал греть руки у огня. Теперь уже ясно была слышна орудийная канонада в направлении Ломоносова.
Это и было началом разгрома немецких войск под Ленинградом. Первые выстрелы, возвестившие о начале полного изгнания гитлеровцев из-под Ленинграда, были предоставлены ломоносовской группировке, а спустя несколько минут началась общая артиллерийская подготовка наступления. В эту торжественную и суровую минуту я не мог не разбудить Зину. Мне хотелось, чтобы и она увидела ту силу огня, с какой обрушилась на противника советская артиллерия. Глаза Зины заискрились радостью.
– Наступление!.. – порывисто крикнула она. Мы вдвоем выбежали в траншею.
От передовой линии фронта до Ленинграда все поле было окутано дымом от орудийных залпов. К нам подбежал Найденов:
– Ребята! Началось! Когда же наш черед будет? Как бы нам не прозевать танки!
– Увидим, Сережа, мимо нас не пройдут.
Один за другим красноармейцы выходили из укрытий. Все они, как по команде, глядели сначала в сторону Ленинграда, а затем на траншеи немцев, над которыми все выше поднимались к небу волны дыма. Был здесь и пулеметчик Гаврила. Солдаты любили его за мужество и острую шутку. В пулеметном расчете он заменял теперь Максимова, раненного в ночной перестрелке. Хотя Гаврила и хорошо ориентировался в обстановке, он все же спросил:
– Интересно, почему немцы не стреляют?
Сергей удивленно взглянул на него:
– Да ты никак очумел? Не видишь, что ли, как оглушила их, чертей, наша артиллерия? Подожди, очухаются – начнут.
– Тогда, чего же мы ждем, не идем в атаку?
– У ротного командира спрашивай.
Над нашими головами совсем близко проносились снаряды. Приходилось двумя руками держать шапку-ушанку, чтобы ее не сорвала с головы воздушная волна. Земля судорожно встряхивалась и звонко гудела.
– Идем к пулеметчикам в дот, – предложила Зина. – А то здесь, чего доброго, осколком пристукнет.
Но в это время через линию фронта совсем низко пролетели наши штурмовики; повыше в небе появилась добрая сотня бомбардировщиков, сопровождаемых большим числом истребителей. Небо гудело, озаряясь вспышками разрывов снарядов. Бомбовозы летели не торопясь, словно любуясь суровой панорамой боя наземных войск, высматривая какую-то важную для исхода боя цель.
Где-то совсем близко послышались сильные взрывы. Со стенок траншей откалывались кусочки мерзлого грунта, падали на дно. В ушах стоял сплошной шум, едкий дым мешал дышать, а чтобы устоять на одном месте, нужно было за что-то держаться. В дыму мы добрались до дота, и пулеметчики встретили нас возгласами:
– А-а! Сергей привел своих снайперов на подмогу!
Они играли в карты.
– Сергею у нас не везет: не успеет сесть, опять в штрафники попадает. – По условиям игры проигравшая пара товарищей не имела права садиться, а стоя выжидала своей очереди, чтобы еще раз сразиться.
Солдаты всячески старались отвлечься от грохота, заглушить душевное волнение в азарте игры. Они смеялись, подтрунивая друг над другом, хотя бледные лица и дрожащие руки выдавали их волнение.
Вдруг взрывная волна сорвала в тамбуре дверь с петель и ударила о стенку дота. Карты, словно галки, взлетели на воздух, а затем попадали на пол. Но карты собрали с пола, дверь была навешена, словесная перестрелка кончилась, и игра возобновилась. Время – 11.10. Где-то рядом с дотом разорвался снаряд, с потолка посыпался песок. Теперь земля больше не звенела, а, словно тяжело больной человек, протяжно стонала.
– Фу ты, какие неосторожные люди эти артиллеристы: моей даме запорошили глаза, – сказал Гаврила, стирая рукой пыль с карт.
Зина, усевшись на коробки с пулеметными лентами, пришивала пуговицу на полушубок. Рядом с ней сидел пожилой солдат в гимнастерке, густо дымя самокруткой. На его лице застыла глубокая задумчивость. Зина пришила пуговицу, завязала узелок, затем быстро перекусила нитку зубами:
– На, надевай, а то ходишь с распахнутыми полами.
– Спасибо, Зиночка. Глядя, как ты шьешь, я дочь вспомнил. – Солдат надел полушубок, застегнул его на все пуговицы и взял в руки автомат.
Вдруг в дверь дота просунулась голова часового:
– Ребята! На Пулковских наши пошли в атаку.
– Хе-хе! Братцы, вот оно, веселье, началось, а ты, Сережа, скучаешь! – вскакивая с места, прокричал Гаврила. – Пулемет к бою!
Сталкиваясь друг с другом в узком проходе двери, солдаты спешили выйти в траншею. Каждому из нас хотелось скорее пережить волнующие минуты атаки, к которой мы так упорно и долго готовились. Но увидеть что-либо даже в непосредственной близости от места атаки было невозможно – мешал дым. Слышался все нарастающий гул человеческих голосов и ружейно-пулеметная стрельба. В дыму стайками, как бы обгоняя друг друга, проносились огненные стрелы. Это наши гвардейцы-минометчики вели огонь по тылам противника.
– Гвардейцы Масленникова пошли в атаку! – послышался чей-то восторженный возглас.
Каждому хотелось запечатлеть в памяти эту торжественную, долгожданную минуту. Никто из бойцов не обращал внимания на близкие разрывы снарядов и мин. Все как зачарованные смотрели в сторону Пулкова, где, по-видимому, уже шла рукопашная схватка.
До позднего вечера мы простояли в траншее в ожидании приказа для атаки, но его не последовало, и бойцы и командиры, разочарованные, разошлись по укрытиям.
– Черт возьми, что же это получается? Мы тут отсиживаемся, а соседи дерутся?! – в недоумении воскликнул Найденов, доставая из кармана кисет.
– Они гвардейцы, вот им первым и поручили начать атаку, – ответила Зина, разливая по кружкам чай.
– Что же, по-твоему, гвардейцы не такие люди, как мы? Им – честь и слава, а мы – подожди?…
– Командованию лучше знать, кому и где начать атаку. Зачем спорить?
– Обидно, Осип, ведь мы тоже готовились.
– До Берлина еще далеко! – заметил на это Гаврила.
Найденов, не отвечая товарищу, держал в своих ручищах кружку и, шумно хлюпая, пил. Глаза снайпера поблескивали недобрым огоньком. Он торопливо допил чай, молча сунул кружку в вещевой мешок, взял из пирамиды винтовку, сунул в противогазную сумку несколько гранат-«лимонок» и ушел в траншею.
– Вот еще дал бог мне беспокойного ребеночка, того и гляди, один на фрицев полезет, – сказал Гаврила, уходя вслед за Найденовым.
Во второй половине ночи 17 января вражеская крупнокалиберная артиллерия прекратила обстрел наших рубежей. Продолжали вести огонь лишь мелкие пушки и пятиствольные минометы[41]