Как-то, возвращаясь после очередного слета снайперов из штаба дивизии в свой полк, я проходил мимо подразделения наших минометчиков. Оно располагалось в каменном здании заводского типа справа от шоссе на Урицк. Вдруг слышу, кто-то кричит:
— Эй, товарищ снайпер! Остановись на минутку!
Я остановился, оглянулся. Ко мне подходила девушка в военной форме с санитарной сумкой за плечом. Она протянула мне свою ладошку с тонкими длинными пальцами и сказала:
— Еле догнала! Ну, теперь давайте познакомимся. Я — санинструктор Маруся Митрофанова, ефрейтор. А вас я знаю.
Мы разговорились. Оказывается, у нее есть ко мне просьба — научить ее снайперскому делу.
— Что ж, товарищ Митрофанова, пожалуйста!
Подробно о себе она мне ничего не рассказала в тот раз. А позже от знакомых ребят я узнал, что она комсомолка, ленинградка. В военкомате на фронт ее не брали — по возрасту. Но все же она добилась своего — ушла на передовые с ополченцами и успела повоевать. Где-то рядом, только в другой дивизии, бил фашистов и ее старший брат. А в Ленинграде у нее остались мать, три сестры и четыре брата. Отец умер еще в 1936 году, когда Марусе было всего тринадцать лет. В семье она была самой младшей.
— Ты не куришь? — неожиданно спросил я ее.
— Немного балуюсь, а что?
— А то, что брось! Будешь курить — не возьму с собой. Вдруг закашляешься, лежа в засаде? Пропадем тогда оба.
— Брошу!
Мария оказалась толковой ученицей. Через несколько дней она уже метко била по самодельным мишеням, посылая пули кучно в «десятку». А в первый же выход на «охоту» уничтожила сразу двух фашистов.
Особенно злой Маруся стала после того, как осколком близко разорвавшегося снаряда ее снова, в какой уже раз, ранило. Теперь ей повредило рот — нижнюю губу. Она не ушла в госпиталь, отлежалась в дивизионном медсанбате. Ей предлагали эвакуироваться, поехать в Москву, где есть специальный косметический институт, в котором отлично сделают пластическую операцию, но она наотрез отказалась:
— Некогда мне сейчас по тылам таскаться!
Губу ей заштопали в нашем медсанбате. И Маруся не выглядела от этого хуже. Только еще мужественнее стало ее лицо.
В перерывах между боями Маруся Митрофанова находила меня в полку, и мы отправлялись с ней в свободный поиск — за гитлеровцами.
— Экономь патроны, — учил я ее. — Будь хладнокровней и бей только наверняка. Чувствуешь, что не попадешь, не стреляй, иначе следующего выстрела можешь и не сделать. Немцев много, выбор большой. Но не торопись, не всегда это хорошо. Бери на прицел не просто солдата, а кого поважнее — в этом и заключается главная наша задача.
Маруся при мне уничтожила шестнадцать фашистов, а спустя недели три уже ходила на «охоту» самостоятельно. Она не боялась трудностей, но и не лезла очертя голову куда не нужно, не рисковала зря — знала цену снайперскому выстрелу.
С Марусей, давно уже не Митрофановой, а Барсковой, я переписываюсь до сих пор. Она живет в Ленинграде и ведет большую общественную военно-патриотическую работу. Сейчас она ответственный секретарь комитета ветеранов нашей дивизии. Воспитала двух дочерей, похожих на свою мать.
Комиссар полка Иван Ильич Агашин обещал мне дать рекомендацию для вступления в партию. Для беседы он вызвал меня к себе на КП полка к 15.00.
Часовой, охранявший землянку комиссара, сказал:
— Подожди, Николаев, комиссар сейчас занят. Он тебя позовет сам. Немного посиди, отдохни.
Сняв с себя плащ-накидку, я сложил ее и присел на пенек под зеленым шатром деревца, стоявшего метрах в десяти от землянки комиссара. Прошло минут двадцать. Дождь, который захватил меня в пути, прекратился, выглянуло солнце. Полковой почтальон передал мне для батальона письма. Было там письмо и для меня из Тамбова.
Я вскрыл конверт. Дома все в порядке, мама, как всегда, ждет сына домой с победой. Сразу стало теплее на душе.
Вдруг из землянки комиссара вышла девушка с пилоткой в руках. «Возможно, новая машинистка или военфельдшер из медсанбата — кто ее знает!» — подумал я. Петлиц под плащом не разглядишь.
— Что же это вы меня не приветствуете? — вдруг спросила она.
Я вскочил, натянул пилотку, вытянулся и приложил руку к виску.
— Будем знакомы. Я — Маргарита Борисовна Котиковская, военный следователь прокуратуры дивизии. — И она первой протянула мне руку.
Я догадывался, что заговорила она со мной неспроста. И немного встревожился: чем я мог заинтересовать прокуратуру дивизии?
— Научите меня стрелять из снайперской винтовки!
Я удивился. Это было неожиданно.
— Сомневаетесь во мне? Смотрите!
И она показала на телеграфный столб. На нем, курчавясь, раскачивались на ветру оборванные провода, а на железных перекладинах одиноко торчали зеленые «стаканчики». Прогремели один за другим три выстрела, и после каждого на землю зелеными брызгами осыпались осколки.
— Вот так! — проговорила Маргарита Борисовна, пряча в кобуру свой ТТ.
— Лихо! — сказал я. — Чистая работа.
То, что Маргарита Борисовна отличный стрелок, я убедился. Но, для того чтобы стать истребителем фашистов, этого мало. Выстрелить в цель может каждый. Правда, не каждый в нее попадет. Но — допустим! Однако найти цель, выследить ее — вот настоящее искусство.
И я решил обучить Маргариту Борисовну этому искусству. Она пришла на наш передний край недели через две после той памятной встречи на КП полка. Я взял запасную снайперскую винтовку, и мы отправились на передний край.
Поначалу Маргарита Борисовна только присутствовала в роли напарника, наблюдала за моей работой, присматривалась к обстановке. Огневые точки я выбирал специально для нее самые безопасные, о чем она, конечно, не подозревала. В то же время я рассказывал своей прилежной ученице, что нужно знать и уметь снайперу, как действовать в той или иной обстановке, как вести себя при любой ситуации. Схватывала она все моментально, понимала меня с полуслова.
Однако она вскоре поняла, что я только вожу ее за руку. И тогда я решил, что срок стажировки окончился и пора моей ученице переходить к практической работе.
Десятка три фашистов уничтожила только при мне эта симпатичная, отважная девушка. Сейчас она живет и работает в Ленинграде.
В гостях у кировцев
Первого мая 1942 года меня и Ивана Добрика вызвали в штаб дивизии. Еще в полку нам сказали:
— Явитесь к начальнику политотдела дивизии Матвееву.
Невысокого роста, худощавого полкового комиссара Матвеева, с выправкой старого кадрового военного, с красивыми чертами лица, умным и строгим взглядом, мы с Иваном знали давно. В полку Матвеева видели часто, у нас его уважал и любил каждый боец и командир. Он был требователен, но всегда справедлив. Был прост в обращении, любил бойцов, и они отвечали ему тем же.
— Пойдете представителями от дивизии на наш подшефный Кировский завод: вас пригласили на торжественное первомайское собрание, — поздоровавшись, сказал Матвеев. — Быть там надлежит в четырнадцать ноль-ноль. Возможно, придется выступить. Отправляйтесь сейчас же, иначе опоздаете. Там долго не задерживайтесь — время не то… О возвращении доложите. Вот ваше командировочное предписание. Николаев — старший.
За два часа нам предстояло прошагать около четырех километров, отделявших КП дивизии от Кировского завода. И путь этот был, прямо скажем, не из легких: фашисты то и дело обстреливали шоссе и все вокруг него.
Ни одна машина не обогнала нас за все время пути. Редко-редко встречался одинокий путник, направлявшийся в сторону передовой, — то были либо командиры связи, либо такие же командированные, как мы. Чаще всего мы обгоняли направлявшихся в тыл раненых бойцов и командиров, с помощью санитаров добиравшихся до медсанбата.
Чем ближе подходили мы к городу, тем чаще встречались на пути КПП — контрольно-пропускные пункты, на которых приходилось каждый раз предъявлять командировочное предписание вместе со своей красноармейской книжкой. На посту у КПП стояли бойцы и командиры в фуражках с зеленым околышем — из погранвойск НКВД. Они тщательно проверяли наши документы, а проверив, желали счастливого пути, предупреждая о наиболее опасных местах по дороге.
Не доходя метров пятьсот до знаменитого Кировского завода, мы с Иваном привели себя в порядок: сняв гимнастерки, стряхнули с них окопную грязь. Сразу же подшили и свежие подворотнички — из сложенного вчетверо куска марли, израсходовав индивидуальный санитарный пакет из моего НЗ. При помощи песка и земли, поплевав, старательно надраили ременную пряжку и пуговицы. За неимением обувной щетки травой пообтерли от пыли свои «кирзачи». И только тогда, еще раз критически осмотрев друг друга, нашли, что каждый выглядел вполне прилично.
С волнением подходили мы к проходной, через которую когда-то шли на завод и Киров, и Калинин, где несколько раз бывал великий Ленин.
Мы пришли чуть раньше назначенного времени и теперь, остановившись на противоположной стороне улицы, остывали от быстрой ходьбы, ожидая провожатого: он еще не появился.
Мимо нас, едва передвигая ноги, шла сухонькая старушка, покрытая, несмотря на теплый день, шерстяным платком, перевязанным на спине крест-накрест. Глаза ее были печальными, а лицо морщинистое, серое. Вдруг остановившись и внимательно посмотрев на нас, она спросила:
— Сынки, за что же это такие ордена красивые у вас?
— Снайперы мы: фашистов бьем, бабуся, — ответил я.
— И много ли вы их уничтожили?
— Хотелось бы больше. Вот он — сто пятьдесят два, а я — сто двадцать четыре.
Услышав это, бабуся как-то нараспев запричитала:
— Миленькие вы мои, спасибо вам! Если бы каждый солдат-то так! Тогда и мой Витюшка жив бы остался…
— Отомстим мы за вашего Витюшку обязательно, бабушка!
— Ведь, поди, и вас матери ждут домой? — спросила она.
— А как же иначе — ждут, конечно! Ну, извините нас, опаздываем!
— Что ж, счастливого вам пути и удач! — И, помахав нам на прощание, пошла своей дорогой. Мы же, закинув за спину свои снайперские винтовки, поспешили к проходной.