Потом, когда немцев отогнали подальше от Москвы, я в последнее время работал в городе Клин, – находился там как бы в командировке. Там тогда строили хлебозавод. Вернее, дело было не совсем так. Там когда-то располагалась шелкомонтажная фабрика, которая почти вся сгорела и остался один только ее корпус. Так вот, на месте этого старого корпуса было решено построить и организовать хлебозавод. Это было связано с тем, что совсем недалеко от нас проходил фронт и наши сражающиеся войска надо было как-то кормить и поддерживать хлебом. Я работал на этом строительстве сначала учеником электромонтера. Однако спустя всего три месяца после этого всех наших бригадиров призвали в армию и отправили на фронт: один из них был давно военнообязанным, другой, 1923 года рождения, только-только достиг призывного возраста. И меня назначили бригадиром. В бригаде было двенадцать человек. В основном это были 12–13-летние мальчишки, присланные к нам сразу после окончания ФЗО в городе Пушкине Ленинградской области. Было также в бригаде двое парней, моих одногодок, коренных клиновских. И вот вместе с ними мы восстанавливали хлебозавод, приводили в порядок всю силовую и моторную систему. Конечно, все, что было в наших силах и возможностях, мы делали. Но какой я, по правде сказать, был тогда бригадир? Ведь я был совсем безграмотный парень всего с четырьмя классами образования! Но меня выручал главный инженер нашего управления, который приезжал специально ко мне каждую неделю, раскладывал на стене чертежи, объяснял, как и что нужно делать. Большое ему спасибо! Я ведь тогда во всем этом совсем не разбирался. А он мне буквально показывал все на пальцах. И мы делали так: неделю работали, затем этот главный инженер приезжал и принимал у нас работу. Потом снова трудились. И так продолжалось до самого призыва в армию.
А когда именно вас призвали в армию?
Это случилось уже в январе 1943 года. Там со мной одна интересная история приключилась. В конце 1942 года у нас в Клину началась военная проверка и меня, как призывника, забрали в военкомат. Но там посмотрели, что приписан я не к Клиновскому военкомату, а к военкомату Сталинского района Москвы, и отдали мне документы обратно. Сказали: не имеем права здесь вас призывать. А я пока работал бригадиром, очень крепко сдружился с двумя клиновскими парнями-одногодками. Их как раз тогда в армию призывали. Мне захотелось попасть в армию вместе с ними. Я начал слезно упрашивать военкома. На это он мне ответил: «Я не хочу за вас отвечать. Вы приписаны к Сталинскому району Москвы.
Придите туда, вас там в армию заберут». На второй раз я все же уговорил его взять меня в армию через Клиновский военкомат, но с одним маленьким условием: что я напишу заявление о том, что иду в армию добровольцем. Я написал заявление и меня сразу же призвали.
Нас, новобранцев, привезли в Москву и уже там распределили по разным воинским частям. Меня направили в 38-й учебно-снайперский полк или, как его называли не совсем официально, школа младших командиров-снайперов. Он находился под Казанью. Я там проучился пять месяцев и был оттуда выпущен в звании младшего сержанта. Оттуда я добровольцем отправился на фронт.
Тогда был у нашей молодежи очень большой патриотизм!
И я попал на Орловско-Курскую дугу, где в то самое время проходил завершающий этап боев. Это было в районе местечка Кунечье. И с тех пор воевал до самого ранения.
Расскажите, Анатолий Спиридонович, поподробнее о том, в каких условиях проходило ваше обучение в снайперском полку? Чему вас там обучали?
Ну что тебе об этом рассказать? Гоняли нас по страшному: каждый день с самого утра до ночи. При этом морозы стояли ужасные: доходило до минус 35. Мы же были почти раздетыми, ходили в обмотках. Правда, брюки на нас были теплыми, были также еще и брезентовые курточки. Но шапок-буденовок на наши головы не хватило. Вот такими были условия нашего обучения. Кроме того, наш учебно-снайперский полк состоял из четырех батальонов. На эти четыре батальона все и было рассчитано. Мы же были уже фактически пятым батальоном и были включены в состав полка дополнительно. Поэтому когда нас привезли из Московской области, не хватило даже места для нашего размещения. Поэтому стали мы жить не в казармах, а в землянках. Первое время, как и всех, нас гоняли в день по 20–25 километров, приучали переносить эти сильные морозы и учили окапываться.
Потом уже начали обучать стрельбе. Кормили нас по-страшному. Утром на завтрак для нас отваривали мороженую картошку и давали кусочек хлеба. В обед давали поллитровую кружку щей, которые сильно отдавали кислятиной. Также к этому полагалась ложка каши и кусок хлеба. На ужин давали ложку каши или картошину и еще кусок хлеба. В результате такой ужасной кормежки через два месяца в нашем полку многие стали терять рассудок, кое-кто был уже не в состоянии и ходить. И тогда было решено организовать в полку так называемый взвод слабых. Через четыре месяца во взводе числилось уже 400 человек, то есть, это были те солдаты, которые не могли ходить и чем-либо заниматься. Потом многие из нас стали умирать. В нашей роте, например, умерло два человека от истощения. Помнится, произошел такой случай: пять курсантов с нашего батальона, москвичей, чтобы не умирать с голоду, решили дезертировать. Это было в марте 1943 года. Я в этом деле, конечно, не участвовал. Они сумели добраться до дому, который находился где-то под Москвой, там накушали и наелись, после чего пришли в военкомат. Но они все равно считались уже дезертирами. Их привезли к нам в часть и устроили над ними показательный суд. Они были приговорены к различным срокам заключения: кого приговорили к восьми годам лишения свободы, кого – к пяти. Когда же суд заканчивался, судья их и спросил: «Как все это, ребята, можно расценивать? Страна напрягает последние силы, такая идет жестокая война с немцами, а вы не хотите воевать…» Тогда самый старший из них на это и ответил: «Мы не не хотим воевать, мы не хотим с голоду умирать так, как умирают наши курсанты. Отправьте нас на фронт». Ну им и заменили эти года на штрафную роту. Наверное, знаешь о том, что штрафные роты кидали на самые тяжелые участки. Но на самом-то деле и по существу пехотинцы от них почти ничем не отличались. Это я тебе как фронтовик говорю. Разве только тем, что за их спинами стояли с винтовками так называемые заградительные отряды. Это произошло после того, когда после того, как под Сталинградом случилась беда, вышел приказ Сталина № 227 «Ни шагу назад». С тех пор начали воевать штрафники. Воевали, надо сказать, в жестких условиях. Если кто из них отступал, того заградотрядчики непременно расстреливали. А так нас тоже бросали на самые тяжелые участки, не считаясь, по сути дела, ни с чем.
Вас, как снайперов, учили маскировке? Вы не маскировались в камуфляже?
Да не было у нас в то время никакой маскировки! Наша маскировка в основном была такая: зимой – снег, летом, весной и осенью – лес, ветки. А никакого камуфляжа тогда не было.
А как началась, собственно говоря, сама ваша фронтовая жизнь? Расскажите поподробнее о вашем боевом пути.
В июне 1943 года по окончании этой снайперской школы меня зачислили в 29-ю Унечскую мотострелковую бригаду. Какое-то время мы простояли в знаменитых брянских лесах на переформировке, а затем нас срочно эшелоном повезли под Киев. Но до Киева не довезли, наверное, километров 40. Эти почти 40 километров мы прошли ночью пешком. Однако Киев тогда, по существу, был уже взят. У нас там была проведена переправа на подводах через Днепр. Как только стемнело, мы через эту переправу с танками перебежали. Тогда немцы усиленно бомбили ее и обстреливали артиллерией, так как у них стояла цель: чтобы к Киеву не шли советские войска, эту единственную переправу через Днепр во что бы то ни стало разгромить. Мы как можно быстрее переправились через реку, вышли на окраину Киева и вступили там в бой с немцами, а уже к утру город был взят и освобожден нашими войсками. Возле Киева мы простояли где-то около месяца.
Потом мы прибыли на Орловско-Курскую дугу. Там уже шел завершающий этап боев. Мы там во второй линии обороны находились. А потом у нас начались снова бои. Ужасные, должен тебе сказать, это были бои. Особенно мне запомнился бой городке Фридриховка, который находился в 60 километрах от города Львова, в Хмельницкой области. Утром мы взяли этот маленький городок: он раза в три или четыре меньше, чем, скажем, наша Нарва. Но хотя городок был взят, вокзал оставался в руках у немцев. И вот тогда нам был отдан такой приказ: «Во что бы то ни стало взять вокзал!» И вот наша бригада, которая пришла сюда, как говорят, полноценная-полнокровная, численность которой составляло что-то около 3200 человек, была брошена на этот вокзал. Справа к нам еще какой-то полк подошел и был тоже, как и мы, все своей массой брошен туда. А между тем позиции у немцев были очень сильно укрепленными. В частности, с одной стороны вокзала стояли три танка «Тигр» и с другой стороны два таких же танка, а весь вокзал, подвал и окна были в амбразурах. И вот это море огня нас, как говорится, и встретило. И так «хорошо» встретило, что когда мне оставалось добежать до вокзала метров, наверное, тридцать, я почему-то оглянулся и увидел такую картину: почти никого не осталось в живых и лишь какие-то единицы бегут назад. Тогда и я развернулся и ползком по грязи попятился назад. Шлепнулся, помню, в колею, где недавно, видимо, танк проходил. И стал по-настоящему драпать. Отчета в своих действиях себе не отдавал уже никакого! Мы, чудом выжившие бойцы бригады, сумели добежать до здания какой-то школы. Со всей нашей бригады там собралось, наверное, не более, чем человек 800. Это были те, кто остался в живых, остальные все погибли. Но мы не знали, что нужно делать, так как не оставалось в живых ни одного офицера, а значит, некому было и приказа нам отдать. Короче говоря, весь день мы собирались и физически восстанавливались, а на следующий день вдруг поступил снова приказ: «Взять вокзал!» Нас спасло то, что когда мы прибыли на место, немцы ушли и вокзал освободили. Если бы они не ушли, неизвестно, чем бы все окончилось. А впрочем, этого ухода и следовало было ожидать, так как по существу эта группа немцев находилась у нас в тылу.