чтожили. Едва ли он стал бы стрелять, хотя у него и другое отношение к ним было. Если бы он стал в них стрелять – если бы это стало известно – его могли бы самого расстрелять.
Потому что в этом отношении – во всяком случае, в нашей части – был очень строгий порядок.
На марше вы передвигались вместе с отделением?
Нет. Я вообще не помню, чтобы шла вместе с отделением. Всегда вместе с какими-то ребятами, которые то вещмешок мой несли, то винтовку помогали нести… все-таки все мы на мужчин опирались. Это же жуткий был переход, мы же тогда километров пятьдесят-шестьдесят за раз прошли! До сих пор помню ощущение, как на мне все мокрое, что я вся в воде. Знаете, мне казалось, что даже деревянный приклад весь насквозь промок: вот такая была промозглость, сырость. Март, снег рыхлый, под ним вода… Привал объявят – мы ложимся в этот снег хоть на немножко. Что с нами было! Конечно, там мужчины держали все.
Тогда было еще вот что. Вы знаете немецкие фургоны? Большие такие, покрытые тентами, как цыганские повозки. И – в них запряжены тяжеловозы. Я таких лошадей больше нигде не видела. И они шли и шли нам навстречу. Мы – на запад, а они – на восток. Мужчины, женщины – в цивильном платье все… что это было, я не знаю. И чех какой-то подошел и сказал, что среди них много переодетых гитлеровцев с оружием. Ну что я – пойду проверять? Да я еле шла. Что потом делали, я не знаю. Только единственное могу предполагать: они же шли к нам в тыл, и, когда нас окружили – может быть, они тоже в этом участвовали, а может быть, и нет.
Вы знаете, сколько нам навстречу народу шло? И те, кто при приближении Советской армии эвакуировался (как мы говорили – «бежал»), а потом, когда увидел, что мы освободили их местности и не безобразничаем, стали возвращаться. И немцы тоже. Но больше всего это были те, кого немцы угнали: и французы, и итальянцы, и югославы, и русские, и кого там только не было. Потоками шли! С ручными тачками, с телегами, с узлами, просто безо всего… И мы так очень спокойно на этот обоз смотрели. Ну, я, по крайней мере. Помню, даже мысли не допускала, что это может быть что-то другое. А может быть, уже от усталости соображать перестала. Но после войны на одной из встреч кто-то про это рассказывал, а мы с нашими девчатами рядом стояли.
Цитата из вашей книги: «…на подступах к Ландсбергу разгорелся тяжелый затяжной бой. Мы понесли крупные потери». Что-нибудь про этот бой можете добавить?
Ничего не могу сказать. Наверное, потому, что, когда мы брали Ландсберг, снайперы в атаку не ходили. По бесполезности, очевидно. И слабосильные все, и снайперская винтовка без штыка.
Тот бой был что-то долго, что-то все там кричали, стрельба – в общем, это потом уже мы узнали, что он был тяжелый, с большими потерями с обеих сторон. И потом же я узнала, что Ландсберг был очень важный стратегический пункт для немцев, там сходились железная дорога и шоссейная. Мне было восемнадцать лет, я ни во что это не вникала.
Когда мы были в окружении – я оглянулась в окопе, посмотрела налево, направо: никого нет. Наши ушли в атаку, а я осталась одна в траншее первый раз. Меня такой ужас обуял! Мне казалось, что меня все бросили и что сейчас немцы сюда хлынут и заберут меня в плен. И я от отчаяния, от ужаса поднялась и побежала с нашими. Ну, хорошо – кто-то увидел, что я бегу…
По боям вообще мне нечего добавить. Во-первых, не везде может добавить даже тот, кто сам шел в атаку и дрался. А у нас могли быть какие-то конкретные задания. Может быть, и были, я уже не помню. У снайперов все-таки особое положение. Мы же не участвуем непосредственно в таких сражениях.
Какие лично у вас на фронте складывались отношения с мужчинами?
Из моих рыцарей я очень симпатизировала Василию Столкову. Хотя у меня и не было уж такой влюбленности. Но я не могла показать даже того, что я ему симпатизирую. Потому что, если бы я показала это – все тридцать парней, которые жили со мной в одной комнате, меня извели бы. Они бы меня просто изничтожили! Они бы меня презирали и постоянно демонстрировали бы мне свое презрение. Когда много девчат в одном месте – это одно, а когда ты один, когда ты один – и все…
Когда однажды капитан пришел и раздвинул эти мои занавески, я говорю: «Ну, товарищ капитан!» На следующий день Петя Чирков выходит следом за мной – и говорит: «Ну, товааарищ капитан!» Вот такая интонация. Представляете, что было бы, если бы я что-нибудь себе позволила?!
Кому было сложнее: вам в восемнадцать – или тем девушкам, кому было лет двадцать пять и более?
Вы знаете, я думаю – дело не в возрасте. Дело в характере. Конечно, в восемнадцать лет, может быть, сложнее в том смысле, что еще жизненного опыта никакого нет, и сразу – в это вот, в этот омут. А в двадцать пять – сложнее в том смысле, что уже более реально понимаешь, что ты можешь потерять. Я помню, у меня тогда даже жизненных планов никаких не было. В каждом возрасте – свои проблемы, свои трудности.
На одной из послевоенных встреч разговаривали с девчатами. Я-то думала, что у нас все добровольцы, а мне одна и говорит: «В нашем отделении была только одна такая дурочка – это ты». А одна девушка на встрече узнала, что я и институт после войны закончила, и что у меня так все хорошо сложилось – и говорит: «Так я не удивляюсь: ты же у нас была самая правильная».
Я делала свое дело. И многого поэтому, наверное, не помню. Я правда видела войну сквозь оптический прицел снайперской винтовки. А все, что по бокам – меня не касалось. Наверное, так не правильно…
Ну, почему? Это – позиция.
После взятия Ландсберга мы в доме обнаружили подвал. И от пола до потолка – полки, и все заставлено банками: вареньями, соленьями, маринадами. Мы ни банки не били, ничего не портили. Взяли столько, сколько могли съесть – и все. Нас тогда поразило такое изобилие. Но – не безобразничали, а взяли две или три штуки. Варенье, еще что-то – и огурцы. Такая высокая банка, огурцы разрезаны на дольки, расположены так стоймя. И они какие-то необыкновенно вкусные, сладковатые такие были! Может быть, это был маринад – не знаю. Я не знала, что так маринуют. И мы с ними пошли на хутор отдохнуть. Мы ели – эти огурцы хрустели.
Всего-навсего.
Зачем же они полезли к нам, если так жили?
Нам объясняли, зачем они к нам полезли. По тем временам – во-первых, это что Гитлер хотел завоевать весь мир и, во-вторых, уничтожить славянские народы. Кстати, Гитлер сам об этом говорил. Я перечитывала эту книгу, Полторак написал: «Нюрнбергский процесс» называется.
Интервью: А. Драбкин
Лит. обработка: А. Рыков
Романенко Александр Николаевич
Расскажите, пожалуйста, о своем детстве, о семье, учебе и предвоенных годах.
Мы жили в Сталинградской области, в Красноармейском сельском районе, сейчас это Красноармейский район города Волгограда. Жили в Больших Чапурниках. Там был центр этого района, а когда немцев выгнали из Сталинграда, то этот район Чапурников не стали восстанавливать. Был он разрушен здорово! И всё это передали в Светлоярский район.
Когда немец подходил уже к Сталинграду, то всем нам, молодым, и родителям нашим, местные руководители предлагали уходить за Волгу. Был приказ – уходить всем за Волгу, и мы эвакуировались. Когда немцев окружили и погнали отсюда, то переехали уже в Светлый Яр.
Почему немец пошел именно на Сталинград, а не на Москву? Когда немцы подошли к Москве, то их там наши войска остановили и отогнали на 100–150 км. Гитлер был очень злой на Сталина. Он дал команду идти на Сталинград и, как прямо написано в его приказах, уничтожить этот город, чтобы он никогда не был восстановлен!
С кем вы эвакуировались?
С родителями. У меня отец был, мать и младшая сестренка Тамара, она несколько лет как умерла.
Брат Василий, который старше меня на 2 года, был уже на фронте. Погиб он 20 апреля 1945 года под Берлином. Был подполковником в танковых войсках, заместителем командира танкового корпуса. Мой брат похоронен в Германии. Нам прислали лишь извещение, а отец долго везде писал после войны, хотел знать, что случилось с сыном. Наконец, ему прислали ответ: оказывается, их танки прошли вперед, а на штаб командования корпуса совершила нападение небольшая немецкая часть, которая осталась в нашем тылу. Спаслись всего три человека, они смогли спрятаться, а остальных немцы уничтожили, и документы все тоже.
В какой школе вы учились?
Я успел закончить 6 классов. Потом, уже после войны, здесь заканчивал вечернюю школу. Учился заочно 5 лет в техникуме ещё.
В нашей Чапурниковской школе я занял 1-е место по стрельбе, почему я и попал в снайперы. И хоть война уже шла вовсю, но все равно занятия у нас были, с молодежью плотно занимались. Стреляли из малокалиберных винтовок.
Потом занял 1-е место по всему району, из 16 школ соревновались со мной ребята. Я даже очень этому сам удивился, чтобы из 50 выбить 50 очков. За это был награжден значком «Ворошиловский стрелок».
…И вот когда мы из-за Волги возвратились в Светлый Яр, то нам объявили, что идет призыв 1925-го года. А мы все были 1926-го года рождения, в первом полугодии как раз. Я сам родился 25 февраля 1926 года, недавно мне было 93 года…
Мы собрались с друзьями, и пошли в военкомат. Решили сказать, что мы с 1925-го года. Пришли в военкомат, а там искали-искали нас в списке и говорят: «Да нет, ну нет вас тут. Ещё молодые! Идите-идите, успеете навоеваться. Будут документы, тогда не имеем права вам отказать».
Что нам делать? Предложил попробовать ещё один вариант: тогда мода у пацанов и девчонок была колоть на груди всякие безделушки. Перед войной это началось. И мы решили наколоть с товарищами на руке «1925 год». Сделали наколки себе, подождали дней десять и пошли опять в военкомат. А военкома как раз не было, он в Сталинград уехал. Пошли тогда к его заместителю. Пришли и молчим, что уже были у них. Он посмотрел опять документы и говорит, что нас нет. Как нету?! «Так и нету. А вы хотите? Давайте документы», – снова повторяет. «Какие документы? Все документы пропали в эвакуации. Вот, смотрите, у нас наколото ещё до войны – 1925 год», – мы ему поясняем. Он улыбнулся и говорит: «Вы что, действительно хотите?» А мы поясняем, что если бы не хотели, мы бы не пришли. Дает нам тогда бумаги и образец, чтобы написали по образцу заявление. Мы написали, и прошло несколько дней, как пришла повестка из военкомата. Военком устроил нам первую встречу, рассказал, что через несколько дней поедем и что надо взять с собой – одежду какую, на три дня еды…