Профессор медленно вел карандашом вдоль пунктирной линии. Он хорошо знал этот путь. Сейчас майор спустился по первой галерее. Мелодия, которую он насвистывал, зазвучала яснее, отчетливей… Профессор догадался, что Косоуров идет узким коридорчиком. Теперь поворот направо и… Насвистывание внезапно прервалось. Почти в то же мгновение приемник донес возглас, шум удара или падения.
— Напали! — воскликнул Ржевский, рванув за плечо Строева.
Но вновь послышался спокойный голос Косоурова:
— Черт побери! На этих ступеньках можно шею сломать…
Профессор вспомнил: в этом месте, сразу же за поворотом, лестница со сбитыми ступеньками. Он ослабил галстук, расстегнул воротник, потом вытер холодный пот, выступивший на лбу.
Косоуров дошел до конца подземелья. Оставался только низкий подземный ход, вырытый одной из старых экспедиций, и теперь наполовину завалившийся. Ход этот — длиной метров в тридцать — имел в плане форму полукруга. Когда майор вступил в подземный ход, Строев, прильнувший к приемнику, услышал тяжелое дыхание.
— Да, здесь не посвистишь, — донесся голос Косоурова. — На четвереньках приходится ползти. Что такое… интересно… ну-ка…
Радио замолчало. До боли сжав кулаки, профессор смотрел на шкалу настройки. Ему хотелось крикнуть: «Ну, говори же, говори!» Но приемник молчал.
— Георгий Владимирович, нужно бежать в крепость!
Строев отрицательно покачал головой.
— Рано. Мы условились, что в случае прекращения связи пойдем в крепость через пять минут.
Профессор хотел что-то сказать, но сдержался и только махнул рукой.
Строев поглядывал то на часы, то на приемник.
— Пора, Георгий Владимирович!
— Нет, еще три минуты.
Ржевский хотел закурить, но не мог сообразить, куда исчез портсигар. Тогда он начал смотреть на часы.
Секундная стрелка ползла удивительно медленно, казалось, нехотя покинув одно деление, она только после некоторого раздумья переходила на другое.
— Время, товарищ Строев!
Строев повернулся, чтобы ответить, но в этот момент из приемника послышался голос Косоурова:
— Так… Ну, теперь домой.
Профессор налил воды из графина и жадно выпил. Только теперь он увидел, что портсигар лежит на столе, на самом видном месте…
Косоуров вернулся в палатку с обломком прогнившей доски.
— Алексей Петрович, — нетерпеливо спросил Ржевский, едва майор переступил порог, — почему вы замолчали, когда вошли в подземный ход?
Майор удивленно посмотрел на Ржевского.
— Разве связь прервалась? Я все время насвистывал или говорил. Возможно, что-нибудь случилось с передатчиком.
— А это что такое? — спросил Строев, показывая на обломок доски.
— Я нашел ее в подземном ходе, — спокойно ответил Косоуров. — Видимо, когда рыли, ставили деревянные рамы для крепления. Скажите, профессор, вы знаете, когда был прорыт ход?
— Одной из дореволюционных экспедиций. Впервые раскопки здесь были начаты в девяносто третьем году. Вторая экспедиция работала летом девятьсот второго года. Третья — начиная с тринадцатого года.
— А можете вы сказать, сколько лет пролежал в земле этот обломок?
Ржевский внимательно осмотрел доску и после некоторого колебания сказал:
— Лет тридцать — сорок — не больше.
— Значит, подземный ход вырыт последней экспедицией?
— По-видимому, так, — согласился профессор.
— Экспедицией Штромберга? — уточнил Строев.
— Да, — снова подтвердил профессор. — Однако я не понимаю, какое это имеет значение…
— Я осмотрел всю крепость, — осторожно перебил Косоуров, — но в подземном ходе до конца пройти не удалось. Там обвал. Сейчас это единственное место, оставшееся в пределах подозрений. А то, что ход этот вырыт экспедицией Штромберга, только усиливает наши сомнения. Прежде всего, неясно, зачем понадобилось рыть ход?
— Чепуха, — махнул рукой Ржевский. — Штромберг несерьезный человек. Он искал клады, сокровища. Поэтому и рыл землю наугад.
— Тридцать метров наугад? — не то шутя, не то серьезно спросил Косоуров.
— Тридцать, сорок — какая разница? Рыли рабочие, сам Штромберг сидел в палатке. Нет, молодые люди, это несерьезно. Вы забыли, что собака не обнаружила следов Серебрякова в подземелье. Ливень мог смыть их снаружи, а в подземелье — если бы Серебряков туда спускался — следы должны были остаться.
— На Серебрякова могли напасть наверху, — возразил Строев, — а потом унесли его вниз.
— Бездоказательно! — профессор прищурился, ехидно посмотрел на Строева. — Где доказательства? Мы зашли в тупик. Смотрите, как бы не пришлось возвращаться к моей версии…
— Владислав Юрьевич, — осторожно перебил Косоуров, — я вас попрошу завтра, когда вернутся сотрудники, — все-таки начать расчистку этого хода.
Глава 4
Военная карьера Антона Николаевича Гурьянова начиналась блестяще. В конной армии Буденного он, тогда двадцатитрехлетний парень, командовал полком. Но после Гражданской войны Гурьянова назначили председателем военного трибунала — и на этом его продвижение по служебной лестнице закончилось. Он стал военным юристом, потом экспертом-криминалистом. Постепенно Антон Николаевич потерял боевую выправку, подтянутость, словом, полностью утратил воинский вид. Китель Гурьянов носил наподобие гражданского пиджака, постоянно терял звездочки с погон. Многие офицерские патрули, которых немало было в Москве в военные годы, лично знали Гурьянова. Правда, иногда они просто старались обойти его: не сделать ему замечания было совершенно невозможно, а делать — неловко и бесполезно.
В тысяча девятьсот сорок шестом году подполковник Гурьянов вышел в отставку, но по-прежнему — уже служащим Советской Армии — продолжал работать в качестве эксперта-криминалиста. Антон Николаевич стал типичным кабинетным работником, и никто не сказал бы, что он был когда-то лихим воякой. Только в тиши кабинета, наедине, когда ничто не мешало сосредоточиться, Гурьянов мог работать в полную силу. И это была настоящая сила! Гурьянов не напрасно считался одним из лучших экспертов-криминалистов, а по отдельным специальным вопросам — и самым лучшим. Сотрудники звали его «кудесник», подтрунивали над его рассеянностью, но любили за доброту и отзывчивость, а главное — за умение решать, казалось бы, неразрешимые задачи.
Однако на этот раз задача, поставленная перед Гурьяновым, действительно могла считаться неразрешимой. Дело в том, что по приказу генерала Славинского один из сотрудников побывал в Публичной библиотеке имени Ленина и просмотрел журнал «Природа и люди» за тысяча девятьсот тринадцатый год. В журнале, действительно, была статья Штромберга, но последний лист с окончанием статьи был вырезан. Кому мог понадобиться этот лист? Сотрудник Славинского выписал по учетному листку фамилии и адреса тех, кто за последние десять лет пользовался этим журналом. Получился длинный список в двести сорок четыре фамилии. Тогда Славинский и поставил перед Гурьяновым задачу: определить, когда именно был вырезан лист. Это позволило бы сразу же выделить из громадного списка всего несколько человек и, тем самым, намного ускорить расследование.
Журнал доставили в Комитет государственной безопасности, и «кудесник» принялся за работу.
Славинский не рассчитывал на особый успех, и когда на вторые сутки Гурьянов не появился с докладом, решил, что «кудесник» на этот раз бессилен.
Вечером генералу доставили из Ленинграда другой комплект журнала «Природа и люди» с полностью сохранившейся статьей Штромберга. Славинский прочел окончание, не обнаружил ничего сколько-нибудь интересного, но решил, на всякий случай, показать журнал Гагарину.
Ночью перечитывали статью Штромберга вдвоем. Когда закончили, Гагарин задумался на мгновение, посетовал:
— Черт его знает, кому понадобилось вырезать?!
Славинский не успел ответить. Адъютант Гагарина доложил, что пришел Гурьянов и хочет видеть генерала. Это было в манере Антона Николаевича: запросто явиться в кабинет заместителя председателя Комитета и, не считаясь ни с чем, сказать: «мне надо». Представления Гурьянова о воинской субординации были весьма неопределенны.
— Проси, — махнул рукой Гагарин.
Гурьянов вошел в кабинет, на секунду остановился, щуря близорукие глаза, потом приветливо поздоровался.
— Здравствуйте, Роман Платонович. Здравствуйте, Аркадий Степанович.
Воинских званий для Гурьянова не существовало.
— Что-нибудь есть, Антон Николаевич? — спросил Славинский.
— Да вы присаживайтесь поближе, — показал на кресло Гагарин.
Гурьянов уселся, положил на стол журнал «Природа и люди».
— Решил я эту задачу, — просто, как будто речь шла о чем-то обычном, сказал он, — лист вырезан девятого сентября прошлого года.
Гагарин и Славинский переглянулись.
— А как вам это удалось определить? — с сомнением спросил Гагарин и, не желая обидеть Гурьянова, добавил: — Ведь трудновато было…
— Не трудновато, а хлопотно, — поправил Гурьянов. — Да вот, извольте посмотреть сами.
Гурьянов раскрыл журнал и протянул его генерал-лейтенанту Гагарину. Но как ни всматривались Гагарин и Славинский, они не увидели ничего примечательного.
— Извольте обратить внимание: здесь пятнышко, — показал Гурьянов.
На срезе действительно было небольшое желтое пятнышко.
— Ну, так что же?
— Как это — «что же?» — повторил Гурьянов, явно удивленный такой непонятливостью начальства. — Резали-то лезвием! А новое лезвие всегда смазано маслом. И, заметьте, каждый завод свое масло использует. Так, что по анализу можно точно сказать, где и кем выпущено лезвие. А это масло совсем особенное. Мне химики анализ делали: таким маслом смазываются польские лезвия «Краков».
— Ну, а дальше? — нетерпеливо спросил Славинский, все еще не улавливая нити размышления Гурьянова.
— Дело в том, что такие лезвия начали выпускать только полтора года назад, — ответил Гурьянов, — а у нас в продаже они появились впервые девятого сентября прошлого года. Я специально справку наводил.