Миссис Осборн сидела на небольшом высоком диване, обитом жёлтым атласом. На ней было платье из тёмно-синего шифона с глубоким вырезом, узкой талией и широкой юбкой, которая очень аккуратно и симметрично расходилась по обе стороны, так что её складки напоминали створку раковины, на которой скользит по водной глади Венера с картины Боттичелли. На бледную шею она повязала нитку жемчуга, а к переду платья приколола изумрудную брошь в форме скарабея. Перед ней стоял небольшой столик, накрытый к послеобеденному чаю. Там были кувшины, серебряные графинчики, чашки из костяного фарфора, ножички, вилочки, ложечки. На изящных тарелочках были разложены кусочки разнообразных пирожных.
Страффорд окинул всё это взглядом, и сердце его ёкнуло. Блик отражённого света на боку чайника как будто злобно подмигнул ему. Он почувствовал прилив смущения при воспоминании о тех порывистых эмоциях, которые испытал во время прогулки. Любишь меня, так люби и мои милые безделушки.
– Вот вы где! – воскликнула миссис Осборн, обнажив в улыбке два ряда мелких и ровных зубов; на двух верхних передних виднелись следы помады. Она была вся в кружевах и оборках, как и столпившиеся вокруг неё вещицы, глаза её сверкали, а щёки пылали. Сердце Страффорда провалилось ещё глубже на целую сажень.
Миссис Осборн похлопала по месту на диване рядом с собой, приглашая его сесть. Он сделал вид, что не заметил. Вместо этого раздобыл стул, поставил его перед чайным столиком и флегматично опустился на него. Хозяйка на мгновение нахмурилась, недовольная таким отказом, но затем снова изобразила сияющую, но решительно безумную улыбку.
– Да, конечно, – пробормотала она, – конечно, так мы сможем смотреть друг другу в глаза. Так гораздо душевнее.
Ему подумалось, что эта женщина не то что «немного не в себе», а очевидно не дружит с головой.
Её волосы, которые с утра вяло висели и не завивались, теперь были уложены в изысканную причёску в духе восемнадцатого века. Надо лбом, подобно диадеме, пролегла толстая коса, а по бокам струились пучки кудрей, прикрывающие уши. Пятка носка Страффорда в туфле всё ещё была мокрой. Теперь влага стала тёплой, и это оказалось хуже, чем тогда, когда она была ледяной. Хотелось снова очутиться на улице, в сырой ночной темноте. Где угодно, только не в этой неправдоподобной комнате, где всё понарошку, а со всех сторон обступают всевозможные безделушки-побрякушки. Инспектор чувствовал себя Белым Кроликом.
– Позволите мне побыть вашей мамочкой? – спросила миссис Осборн и, не дожидаясь ответа, принялась разливать чай. – Один кусок или два?
– Не надо сахара, спасибо.
– Молока?
– Нет, спасибо.
– А-а! Вы предпочитаете чай без добавок. Прекрасно, я тоже. Вот, пожалуйста.
Она передала ему чашку, и та слегка задребезжала на блюдце. Он установил её на колене, пока не притрагиваясь к чаю.
– Миссис Осборн, – сказал он, – мне нужно поговорить с вами о вчерашней ночи.
– О вчерашней ночи?
– Да. Или о сегодняшнем утре – я имею в виду время, когда вы нашли отца Лоулесса. Ваш муж сказал, что вам не спалось и…
– Ох, – воскликнула она с оттенком горького веселья, – мне никогда не спится!
– Жаль это слышать. – На мгновение Страффорд замолчал, облизывая губы, а затем продолжил: – Но именно сегодня ночью, насколько я понимаю, вы были очень… очень обеспокоены – и поэтому спустились вниз. Расскажете мне, что именно произошло?
– Что произошло? – посмотрела она на него с видимым недоумением. – Что значит «что произошло»?
– В смысле, когда вы нашли отца Лоулесса, – терпеливо сказал он. – Хотелось бы узнать, зажигали ли вы свет?
– Свет?
– Да, электрический свет, – указал он на светильник над головой. Тот был снабжён розовым абажуром, размалёванным розами. – Включили ли вы его, когда зашли в библиотеку?
– А почему вы спрашиваете?
– Потому что мне интересно, насколько ясно вы видели тело – тело отца Лоулесса.
– Не понимаю, – пробормотала она, хмурясь и мечась туда-сюда, словно ища просветления в обоях или в какой-нибудь из своих фарфоровых статуэток.
Страффорд вздохнул.
– Миссис Осборн, сегодня рано утром вы спустились на первый этаж и нашли отца Лоулесса в библиотеке. Так? И он был мёртв. Вы это помните? Помните, как нашли его? Вы включили свет? Видели, как он умер? Видели кровь?
Она сидела неподвижно, молча, всё ещё в недоумении озираясь по сторонам.
– Наверно, так и было, – проговорила она неуверенно, слабым, словно откуда-то издали доносящимся голосом. – В смысле, если там была кровь, я, наверное, её видела, – внезапно она повернулась и уставилась прямо на него, – так ведь?
– Я вас как раз об этом и спрашиваю, – сказал инспектор. Ему казалось, что он пытается слой за слоем развернуть какую-то хрупкую вещь, обёрнутую неожиданно прочной папиросной бумагой. – Можете вспомнить?
Она покачала головой из стороны в сторону, как ничего не понимающий ребёнок, и при этом по-прежнему глядела на него. Затем встряхнулась и села очень прямо, откинув плечи назад и моргнув, как будто только что вышла из транса.
– Хотите пирожное? – спросила она, снова натянув на лицо прежнюю сияющую улыбку, словно карнавальную маску. – Это миссис Даффи испекла – я её специально попросила. – Её взгляд потемнел, и она внезапно надулась. – Уверена, они вышли очень вкусными, – раздраженно сказала она. – Пирожные у миссис Даффи всегда очень вкусные. Она, миссис Даффи, славится своими пирожными – о них говорят все, всё графство только и говорит, что о пирожных миссис Даффи!
Жирные переливающиеся слёзы навернулись у неё на глазах и, дрожа, зависли на нижних веках, но не упали. Страффорд, поддерживая чашку и блюдце одной рукой, протянул другую через стол, и женщина, сидящая перед ним, с по-детски торжественной нерешительностью подняла свою руку и вложила в его. Он почувствовал холод её ладони, ощутил под кожей тонкие косточки. Костяшки её пальцев были синими от стужи. Никто из них не говорил ни слова, оба лишь сидели и смотрели друг на друга, охваченные общей растерянной беспомощностью.
Дверь открылась со звуком, показавшимся Страффорду выстрелом, и вошёл полковник Осборн.
– Ах вот ты где! – сказал он, широко улыбаясь жене. – Я искал тебя повсюду, – он прервался, глядя на то, как они двое молча глядят на него, не разрывая рук. – Всё… всё в порядке? – спросил он, уже и сам сбитый с толку.
Страффорд отпустил руку миссис Осборн и поднялся со стула. Он собирался что-то сказать, не зная сам, что именно, но его прервала миссис Осборн.
– О, ради Христа, – резко выпалила она каким-то новым, жёстким голосом, – почему вы все никак не оставите меня в покое!
Потом она вскочила с дивана, смахнув непролитые слёзы основаниями ладони, прошла мимо мужа и исчезла.
– Простите… – начал Страффорд в тот самый момент, когда полковник Осборн простонал:
– О Боже!
11
Её пронизывал обжигающий холод, но ей было наплевать. Она пробиралась по склону холма среди деревьев и вовремя заметила, как Страффорд выходит из вагончика и направляется сквозь те же деревья прямо к ней.
Она отошла вбок, в сторону от тропы – это была её тропа, она протаптывала её месяцами, а больше по ней никто не ходил и даже не знал, что она там есть, – и спряталась среди купы берёз. Свободное пальто совпадало по цвету со всем, что её окружало, и она надеялась, что оно её замаскирует. Но что, если он её уже выследил? Что, если его специально обучили искать скрывающихся людей? Он казался ей сыщиком самого бесталанного сорта, но внешность бывает обманчива, и она это прекрасно знала.
Однако если он её всё-таки заметил, притаившуюся здесь, среди деревьев, что ей сказать, какое оправдание подобрать тому, что она от него прячется? Она могла бы сослаться на то, что отец послал передать что-нибудь Фонси, что-то насчёт лошадей, а она испугалась, увидев, как по склону холма прямо к ней лезет фигура в чёрных сапогах и широкополой шляпе. Но он не поверит, она знала, что он не поверит.
И вообще, чего она прячется? Что мешает ей просто гулять в лесу? В конце концов, у неё на это куда больше прав, чем у него.
Она бы всё равно развернулась и побежала обратно в гору к дороге, но было уже поздно, он уже находился на полпути к склону. Хотя он и не нашёл тропу, – её тропу, – она видела, что он пройдёт совсем рядом с тем местом, где, согнувшись в три погибели среди бледных тонких стволов берёз и едва осмеливаясь дышать, стояла она.
Отчего сердце билось так быстро – от страха или от волнения? По обеим причинам, предположила она. Ведь она была взволнована и напугана, хотя в этом и было нечто приятное – в том, чтобы думать, что вот, вероятно, он заметит её, подойдёт и… и что же?
Возможно, в том-то и дело. Может быть, ей хотелось, чтобы её поймали, может, ей страстно желалось, чтобы её поймали – не только здесь и сейчас, на этом заснеженном склоне холма, но всегда и везде. В детстве Доминик порой позволял ей поиграть в прятки с ним и его друзьями, а когда игра начиналась и она забиралась в шкаф, за вешалку с мамиными платьями, которые пахли потом и затхлостью, или лежала под кроватью в задней спальне, вдыхая пыль и стараясь не чихнуть, где-то внутри неё вздымалось что-то вроде мощной горячей волны – это было немного похоже на то подкатывающее ощущение, которое испытываешь, когда тебя вот-вот вырвет, – и она не знала, боится ли, что её укрытие обнаружат, или надеется, что её поймают и вытащат с позором на всеобщее обозрение.
Однажды один из мальчиков постарше, по имени Джимми Уолдрон – она до сих пор видела его таким, каким он был тогда, с криво торчащими зубами и сальными волосами, – наткнулся на неё, когда она забилась за открытую дверь уборной на втором этаже. Вместо того, чтобы крикнуть остальным, что нашёл её, он затолкал её обратно в уборную, запер дверь, запустил руку ей под платье, попытался её поцеловать и не отпускал, пока она наконец не прикусила ему губу и оттуда не пошла кровь.