Его мать умерла в это же время года, в комнате на нижнем этаже, очень похожей на эту, где диван превратили для неё в импровизированное ложе. Она могла часами наблюдать за птицами на лужайке: за певчими дроздами, чёрными дроздами и малиновками. Особенно её восхищали сороки – своими странными стрекочущими криками. Она расплывалась в улыбке и объявляла, что все они прожорливые попрошайки, особенно малиновки. «Представь себе, что ты червяк», – говорила она пронзительным голосом (рак неуклонно разъедал ей пищевод) и качала головой, сочувствуя всем братьям нашим меньшим, и летучим, и ползучим.
Страффорд вспомнил запах лекарств, витавший в комнате, удушающую жару, наглухо закрытые окна и воздух, густой и клейкий, как мокрая вата. Она то и дело просила его принести ей из буфета в столовой графин с бренди, завёрнутый в газету. К этому моменту ей разрешили выпивать столько бренди, сколько физически в неё влезало, хотя ей нравилось притворяться, что это их маленький секрет – её и его.
Он выпрямился в кресле, смахнув нахлынувшие воспоминания обратно в глубины памяти. Какие же они прилипчивые, эти покойники, подумал он.
– Расскажете мне о прошлой ночи, ладно? – попросил он, прочистив горло.
Доминик пожал плечами:
– А что здесь рассказывать? Уверен, вы уже слышали всё, что можно было услышать.
– О, уверен, что это не так. Так или иначе, мне хотелось бы узнать вашу версию.
После паузы молодой человек заговорил.
– Я приехал из Дублина послеобеденным поездом. Мэтти одолжил у Реков фургон, чтобы забрать меня со станции…
– Мэтти?
– Прошу прощения. Мэтти Моран. Работает, если можно так выразиться, в «Снопе ячменя». Мой отец время от времени нанимает его то подстричь живую изгородь, то распугать крыс – словом, для разного рода случайных поручений. Если вы остановились в «Снопе», то обязательно встретите его, поскольку он, можно сказать, живёт там в баре. Общение с ним доставит вам удовольствие. – Он вдруг опустил уголки рта, скорчив гримасу, похожую на грустную маску. – Боюсь, Мэтти – «местный персонаж» Баллигласса. Один из многих.
– Когда вы приехали, отец Лоулесс был здесь?
– Да, он, кажется, заглянул к нам на ужин, а потом не смог вернуться из-за непогоды.
– Он проводил здесь много времени? Я имею в виду – вообще.
– Ну как же, мы держим его лошадь у себя в конюшне…
– Да, знаю, – перебил Страффорд, стараясь не выказывать нетерпения. Он всегда находил это утомительным занятием – добывать информацию у тех, кто был слишком невнимателен или отвлечён, чтобы выдавать её без наводящих вопросов. Болтливы бывали только виновные. – Значит, он бывал у вас довольно часто, так?
– Да, полагаю, он был здесь более-менее постоянным гостем. Почему? А это важно?
– Не знаю.
– Ему здесь нравилось. Так почему бы и нет? Бесплатные стол и кров, цивилизованные люди, с которыми есть о чём побеседовать, если не считать моей сестры. Не думаю, что ему вообще стоило становиться священником. Он для этого не подходил.
Это было сказано с насмешливым пренебрежением. Почему этот молодой человек решил, что священнику не стоило принимать на себя сан? Столько вопросов нужно было задать, столько камней перевернуть в поисках того, что может выползти из-под одного из них…
Некоторое время они молчали, прислушиваясь к шипению и потрескиванию огня. Затем Доминик нарушил молчание.
– Давайте поговорим о вашей работе, – сказал он. – Вот что мне любопытно. Должно быть, это похоже на попытку собрать особенно сложную головоломку, сопоставить её части, найти закономерность и так далее?
– В каком-то смысле, полагаю, так и есть, – ответил Страффорд. – Проблема в том, что кусочки не стоят на месте. Они склонны передвигаться, создавая собственные закономерности или то, что кажется закономерностями. Всё обманчиво. Вот вы уже думаете, что нашли мерило всего сущего, а тут бах – и всё меняется местами. По сути, это больше похоже на просмотр пьесы, сюжет которой переписывается по ходу постановки…
Он прервался и отстучал бодрую мелодию, барабаня ногтями по передним зубам. Да, подумал он, да, именно это не давало ему покоя с того момента, как он впервые прибыл в Баллигласс-хаус. Казалось, будто каждый надел на себя костюм и загримировался согласно требованиям исполняемой роли. Они походили на актёров, слоняющихся за кулисами и ожидающих выхода на сцену. Вот, скажем, полковник Осборн – он, наверное, провёл битый час перед зеркалом, изображая из себя того, кем был или кем хотел казаться, – помещика, героя Дюнкерка, всё ещё красивого, несмотря на преклонные годы, честного, открытого, грубовато-прямодушного и надёжно-незамысловатого. А вот его сын, старающийся выглядеть, как отец, – одетый в твид и трикотин, коричневые туфли и клетчатую рубашку, с волосами, по-военному зачёсанными назад. Или возьмём Лэтти – когда Страффорд впервые познакомился с ней, она была одета в кавалерийские шаровары и куртку для верховой езды, хотя ни разу в жизни не садилась на лошадь. А ведь была ещё и миссис Осборн, которая до сих пор играла как минимум две роли: сначала – стереотипную «безумицу на чердаке», а затем, во время этого абсурдно-фарсового чаепития – юную и дерзкую венценосную особу с жемчужным ожерельем, как у королевы Елизаветы, в синем платье и сдавливающую гласные звуки.
Да что там говорить, ведь даже яблочнощёкая миссис Даффи, вполне вероятно, играла роль шаблонной служанки!
Но для кого они старались добиться такой убедительности, что, подобно даже лучшим из актёров, не вполне убеждали? И кто же созвал их вместе и назначил им роли в представлении этого театра теней?
Или ему всё это лишь казалось? В его работе всегда существовала опасность увидеть то, чего на самом деле не было, обнаружить закономерность там, где её не существовало. Полицейский настаивает на наличии умысла. Однако сама жизнь действует неумышленно…
И всё же здесь был убит человек, и ведь кто-то же убил его! Как минимум это точно произошло. А лицо, совершившее сей поступок, скрывалось где-то здесь, на виду.
Доминик заговорил, прерывая мысли детектива:
– Можно спросить вас кое о чём?
– Конечно.
– Почему вы решили стать сыщиком?
– Почему? – Страффорд отвернулся, внезапно смутившись. Это был вопрос, который он больше всего не любил и на который ему было труднее всего ответить, даже когда он задавал его самому себе. – Не знаю, смогу ли я вспомнить, – проговорил он уклончиво, глядя на огонь. – Не уверен, что так решил я; не уверен, что в этой жизни вообще кто-то что-то решает. По-моему, мы просто плывём по течению, а все наши решения принимаются задним числом. – Он прервался. – Вот вы, например, почему решили изучать медицину?
Теперь настала очередь молодого человека отвести взгляд.
– Не знаю, так же, как и вы. Наверно, я не продержусь до конца. Не могу представить, как я сижу в белом халате, прописываю пустышки и заглядываю людям в задний проход.
– Чем бы вы тогда предпочли заниматься?
– Ох, право, не знаю. Предпочёл бы валяться на пляже где-нибудь на острове, где угодно, лишь бы не здесь. – Он оглядел освещённую лампами комнату с затемнёнными углами. – В этом доме водятся привидения, вы об этом знали?
– Да, мне рассказала ваша сестра. И что же у вас за привидения?
– Самые обыкновенные. Это всё ерунда, разумеется. Мёртвые не возвращаются в мир живых – с чего бы им? Определённо, где угодно будет лучше, чем здесь.
Он потянулся за книгой, лежащей на полу. Страффорд понял намёк.
– Извините, – сказал он, собираясь встать, – видимо, мне стоит оставить вас наедине с вашей учёбой.
– Ах, да, моя учёба, – сардонически рассмеялся молодой человек, больше похожий в этот миг на свою сестру, чем ему хотелось бы.
Страффорд уже был на ногах, но пока медлил, засунув руки в карманы. Собака в полудрёме немного приподнялась и посмотрела на него, затем с глухим шмяком упала головой на ковёр.
– Последний вопрос, Доминик, если не возражаете. Я же могу называть вас Домиником?
– Как вам угодно. И давайте, спрашивайте что хотите.
– Кто был здесь, в этом доме в ту ночь, когда умерла ваша мать? Сможете вспомнить?
Молодой человек коротко взглянул на него и озадаченно нахмурился.
– В ночь, когда умерла моя мать? Зачем это вам? Это было много лет назад. Я был ещё ребёнком.
– Да, я знаю, – кивнул Страффорд, изобразив то, что считал своей самой обезоруживающей улыбкой. – А можете вспомнить, кто находился тогда в доме?
– Да кто мог здесь быть? Папа, моя сестра – ей было всего, не знаю, семь или восемь лет…
– Миссис Даффи?
– Да, думаю, она тоже была дома. А ещё у нас тогда были две горничные, жили в комнатах на чердаке. Не припомню их имена.
– И это всё? Больше никого?
Наступила тишина, а затем снаружи, из темноты, послышался слабый, мягкий звук скольжения. Наверное, подумал Страффорд, с крыши съехал кусок снега. Неужели наступила оттепель? Значит, будет слякоть – первый враг сыщика в поисках улик.
– Она, по-моему, тоже была здесь, – сказал Доминик.
– «Она»?
– Мисс Харбисон, как её тогда звали. Моя будущая мачеха.
– Ваша мачеха? – испуганно переспросил Страффорд. Он снова почувствовал, будто что-то соскользнуло и сорвалось вниз, но на этот раз не за окном. – Она была здесь, когда ваша мать… Не понимаю.
Из зала донёсся приглушённый, гулкий звук ударов бронзового гонга.
– Да, – сказал Доминик, пожав плечами. – Она была подругой моих родителей. Разве вы этого не знали? То есть во всяком случае, подругой моей матери, осмелюсь предположить. Кстати, это был гонг к ужину. Откушаете с нами? Честно говоря, я бы не советовал – вы ведь уже знакомы со стряпнёй миссис Даффи?
Страффорд ничего не сказал, только улыбнулся. Он думал о пудинге с говядиной и почками.
13
Нет, он не собирался оставаться. Полковник Осборн уже приглашал его отужинать, но Страффорд отказался, сославшись на то, что ему пора в «Сноп ячменя», поскольку время позднее, а с наступлением ночи дороги сделаются ещё коварнее. Спустившись по парадной лестнице, он остановился, чтобы обозреть искрящиеся поля. Небо прояснилось, и в бездонной бархатной тьме засверкали звезды. Далеко в лесу лаяла лисица. Ледяной воздух обжёг ему лицо. Он устал, очень устал. День уже, казалось, длился дольше обычного, и завершится, вероятно, ещё довольно нескоро.