Он сказал Розмари Лоулесс, что стал полицейским, лишь бы освободиться от того, на что обрекло бы его данное ему воспитание. Однако в итоге превратился в стороннего наблюдателя. Разве это свобода? В Баллиглас-хаусе он казался сам себе призраком того человека, которым мог бы стать. Он не принадлежал ни этому месту, ни этому времени и мог бы служить живой иллюстрацией для выражения «отрезанный ломоть».
Он подошёл к нише за занавеской и снова повернул рукоять телефона, и снова с ним заговорила телефонистка, женщина с усталым голосом, страдающая от сильного насморка. Он дал ей номер полицейского участка на Пирс-стрит, и после долгого ожидания его соединили со старшим суперинтендантом сыскной полиции Хэкеттом. Который был не в лучшем расположении духа.
– Самое время, – проворчал Хэкетт. – Я звонил два часа назад – где вы пропадали?
– Я ездил навестить сестру священника.
– И? Что же она вам рассказала?
– Немногое. Вы знали, что её отцом был Джей-Джей Лоулесс?
– Хотите сказать, что вы были не в курсе?
– А кто бы мне об этом сообщил? Выуживать информацию из этих людей – не знаю, с чем сравнить, но это очень сложно.
– Я думал, вы хорошо знаете тамошнюю местность и её обитателей. Именно поэтому я и привлёк вас к этому делу.
На это Страффорд ничего не сказал. Он постепенно учился ходить по тонкому льду настроения шефа. Хэкетт был порядочным человеком, выполняющим тяжёлую работу, Инспектор уважал его и даже в какой-то степени любил. Прошло совсем немного времени с тех пор, как Хэкетта повысили до старшего суперинтенданта сыскной полиции – столь напыщенное звание смущало его, – и в первые дни на новой должности ему менее всего хотелось иметь дело с убийством, особенно с убийством священника. Теперь он спросил:
– И это всё, что смогла рассказать вам эта сестра, – что её отцом был Джей-Джей Лоулесс?
– Да. Как вы понимаете, она была подавлена. Ясно стало, что отношения между её братом и его отцом были далеко не такими тёплыми.
– Вот как? Что ж, невелика новость. Да известно ли вам вообще хоть что-нибудь об отважном Джей-Джее Лоулессе? Лоулесс[27] – подходящая фамилия, даже если он и заработал состояние, занимаясь правом. Во время Гражданской войны он убивал людей выстрелом в лицо. Это был его фирменный почерк.
– Я этого не знал, – сказал Страффорд.
– А ещё упёк свою жёнушку в сумасшедший дом. Ох и жёсткий был мужик, этот самый Джей-Джей.
– Сестра сказала, что его подвергали мучениям.
– Кого, Джей-Джея или священника?
– Она имела в виду своего брата.
– Было бы примечательно, если бы его не мучили, учитывая семейную историю. Да и вообще, среди духовных лиц нормального человека днём с огнём не сыщешь – только не говорите, что я так сказал. Кстати говоря, именно об этом я хотел вам сообщить, когда звонил ранее. Вас вызвали на аудиенцию к его преосвященству архиепископу.
– К архиепископу?
– К самому доктору Мак-Куэйду – к кому же ещё? В тех краях у него есть имение, недалеко от Гори, на побережье. Как говорят, это его летняя резиденция. Так сказать, – Хэкетт хохотнул, – его Кастель-Гандольфо[28]. Сейчас он там, хотя, видит бог, в такую погоду там должно быть весьма прохладно. Возможно, он предаётся уединению и размышляет о спасении души. В любом случае, вам придётся съездить к нему в гости.
– Зачем?
– Откуда мне знать?
Страффорд вздохнул. Он чувствовал себя так, словно его вызвали на беседу с самим великим инквизитором Торквемадой.
– Я видел статью в «Айриш пресс», – сказал он.
– Я тоже. Ну и как она вам?
– Полагаю, пресс-релиз исходил из дворца?
– Мы свой тоже выпустили, но в газетах его проигнорировали. Церковные дела – не наше дело.
– Даже если речь идёт об убийстве?
Хэкетт молчал.
– В газете сообщалось, что он упал с лестницы, – сказал Страффорд.
– И?
– А ведь он не падал ни с какой лестницы.
– Это уже детали.
– Вовсе нет.
– Вечно эти репортёры всё переврут, – устало проворчал Хэкетт. – Да и кому какая разница, как именно он скатился по лестнице? Могли бы написать, что он съехал по перилам, по сути-то ничего бы не изменилось.
– Этого человека убили!
– Не кричите на меня, инспектор.
– Я не кричу!
Страффорд неловко топтался в тесном пространстве ниши. Трубка в руке нагрелась и, казалось, дышала ему в ухо, словно чей-то рот. Его нервировали телефоны и то влажное чувство близости, которое возникало при разговорах по ним. Даже самое вежливое и бесхитростное замечание звучало по телефону как инсинуация.
– Результаты вскрытия уже пришли? – спросил он.
– В них нет ничего, чего бы мы и так не знали, – ответил Хэкетт. – Смерть наступила от болевого шока и потери крови – вот вам и наука, Гарри Холл и его прихвостни в самых изощрённых своих проявлениях. Имело место «яростное нападение», как выразились бы журналисты.
– Да, если бы они об этом знали, – сказал Страффорд.
Хэкетт решил притвориться, будто ничего не услышал.
– Кстати, – сказал шеф, прочистив горло, – на брюках священника нашлось ещё одно пятно, помимо кровавого.
– Ого! Что же это было?
– Сперма.
Инспектор забарабанил ногтями по зубам.
– Только сперма? – спросил он. – Больше ничего? Никаких следов женских выделений?
– Нет.
Некоторое время они молчали, затем Хэкетт снова заговорил.
– Съездите к Мак-Куэйду. Это будет обычный пустой разговор: конфиденциальность превыше всего, необходимо во что бы то ни стало сохранить доброе имя Церкви и спасти репутацию сына одного из самых выдающихся героев родной Ирландии. Скажите ему то, что он хочет услышать. Вы встречались с ним раньше?
– Нет.
– Тогда смотрите в оба. Он вкрадчив и неглуп – отнюдь не глуп, что бы вы про него ни подумали. Да, и вот ещё что, я бы не стал рассказывать ему… ну, вы поняли, о пятне на брюках священника.
– Скажите мне, шеф, я должен раскрыть это дело или нет?
Хэкетт откашлялся, издав сердитое урчание, которое прозвучало из трубки приглушённым раскатом грома.
– Как вы думаете, для чего я вас туда послал?
– Мне кажется, если бы всю эту историю оставили в покое, все были бы только рады. Это и собирается донести до меня архиепископ в своей вкрадчивой и неглупой манере?
– Просто съездите и поговорите с ним, ясно, инспектор? Сможете? Я был бы вам за это признателен, правда, весьма признателен.
Хэкетту никогда не удавался сарказм.
– Есть, сэр, – отчеканил Страффорд, в свою очередь, не удержавшись от сарказма. – Съезжу туда завтра.
– Сегодня, дружище. Сегодня.
– Так и быть. Выдвигаюсь прямо сейчас.
Инспектор повесил трубку. Ухо пульсировало от давления, а фоновый шум на линии оставил ощущение гудения в голове. Он отодвинул занавеску – запах пыльного бархата был ещё одним отголоском детства – и шагнул в холл. На мгновение почувствовал головокружение. Окружающее пространство дома вдруг показалось лабиринтом, из которого, куда бы он ни повернулся, не было выхода.
Да, ему следовало бы стать юристом. Страффорд не был создан для работы в полиции. Теперь уже поздно что-либо менять. Он чувствовал себя одновременно до смешного незрелым, каким-то чудовищным ребёнком-переростком, и в то же время безнадёжно старым.
Дублинское шоссе, когда он на него выбрался, оказалось почти очищенным от снега, и ехать по нему было легче, чем по просёлочным дорогам, по которым он путешествовал с тех пор, как прибыл в Баллигласс. Он включил обогреватель на максимальную мощность. Когда попытался настроить радио, то услышал лишь помехи – более сильные, чем шум на телефонной линии.
Движение было очень незначительным. Несколько ворон, чернее чёрного, одиноко кружили над полями, занесёнными чистым снегом. На грязном пятачке голой земли под пологом облетевших деревьев стояло стадо пегих коров.
На мосту в Эннискорти чью-то машину занесло, она встала поперёк дороги, и пришлось ждать, пока её отбуксируют. Двигатель Страффорд оставил работать. Должно быть, в выхлопной трубе возникла трещина, потому что вскоре машина наполнилась дымом, и в конце концов он был вынужден выключить зажигание. В тишине, нарушаемой тиканьем, наблюдал за тем, как под низкими арками моста бурным тёмно-серебристым потоком бежит река. Он попытался выявить повторяющиеся закономерности в том, как она текла, но не преуспел. Дальше, там, где река получала пространство для разлива, вода замедляла ход, и на поверхности плёса образовывались водовороты – образовывались, а затем поглощали сами себя. Снег, заканчивающийся по краям берегов с обеих сторон, подворачивался, подобно толстому шерстяному одеялу.
Он вспомнил телефонный разговор с Хэкеттом. Шеф и правда хотел, чтобы дело было раскрыто? Или же его отправили в Баллигласс просто для того, чтобы он провёл формальное расследование убийства священника, не пришёл ни к какому определённому выводу и после нескольких дней бесплодного труда вернулся в Дублин, составил рапорт и благополучно забросил его на самую верхнюю полку, где тот и будет храниться в покое и забвении, пока страницы не пожелтеют, а уголки картонной папки не истреплются? В жизни всё не так, как в кино, напомнил он себе, и большинство убийц так и не удаётся поймать. Может, ему стоит просто собрать вещички и ехать домой? Единственной, кого по-настоящему затронула смерть священника, была Розмари Лоулесс. Даже её скорбь со временем рассеется.
Но нет – существовала такая вещь, как служебный долг, даже если его исполнение было бесполезным. Ему поручили вести дело, и он обязан вести его до тех пор, пока не достигнет решения или не потерпит неудачу. Может, Гарри Холлу и его прихвостням, как их называл Хэкетт, и плевать, кто убийца, а сам суперинтендант пусть сколь угодно опасается последствий раскрытия тайны. Но он-то не Хэкетт и уж точно не Гарри Холл. Да, ему ставят палки в колёса. Архиепископ погрозит пальцем, приложит его к губам и посоветует соблюдать конфиденциальность, но Страффорду уже осточертели требования конфиденциальности. На человека было совершено жестокое нападение (это только в благопристойных детективных романах жертва оказывалась на полу библиотеки, не пройдя перед этим, хотя и ненадолго, через ад подлинной агонии и страданий) – и человек погиб. Он заслуживал большего, нежели несколько лживых заметок в газетах.