Он подошёл к камину, чтобы отойти от неё на безопасное расстояние, но теперь вернулся и снова сел рядом с ней.
– Можете ли вы рассказать мне что-нибудь о той ночи, о ночи, когда погибла миссис Осборн?
С секунду она отстранённо взирала на него, как будто забыла, кто он такой, голова её слегка покачивалась, так что казалось, будто она вот-вот свалится с её длинной бледной шеи. Между бровями у неё пролегли вертикальные морщинки, выдающие попытку сконцентрироваться.
– Что ж, тогда, как обычно, произошла ссора, – сказала она, – и она, как обычно, была пьяна.
– Миллисент?
– Что? Да, Миллисент, конечно. Кто же ещё?
– Значит, она была алкоголичкой?
Она задумалась, скривив уголок рта.
– Насчёт этого не знаю, но напивалась она практически каждую ночь. Это ведь и значит быть алкоголичкой?
– И с кем она ссорилась?
– С Джеффри, конечно. Они вечно ссорились с шумом и скандалом. Вернее, скандалила она. Он просто сидел с несчастным видом, уткнувшись носом к себе в тарелку, а она всё пилила и пилила его. Он её немного побаивался. То есть как, вообще-то даже не то чтобы немного – да и кто её не боялся? Знаете, она была крупной женщиной с непомерно широкими плечами и огромной квадратной челюстью, как у мужчины. Одевалась всегда в самые нелепые девчоночьи наряды, как эмансипэ двадцатых годов. Её родители были очень знатными или считали себя таковыми – Эшворты из Эшвортского замка. Это на западе, на озере Лох-Корриб. Бывала я там однажды. Громадное такое уродливое здание в псевдотюдоровском стиле – зубчатые стены, круглые башни и всё такое прочее. А еда! Поразительно, как кто-то вообще решился положить это в рот. Я, конечно, даже не притронулась. Всё время, пока я была там, питалась шоколадными батончиками и печеньем, которые покупала в магазине на почте в деревне. После этого меня ужасно тошнило.
Страффорд кивнул. Он знал этих Эшвортов – однажды он и сам останавливался в замке на озере. Этих людей его отец со свойственной ему прямолинейной иронией, которую многие недалёкие люди принимали за напыщенность, назвал бы «семейкой, примечательной во многих отношениях».
– Вы, должно быть, очень расстроились, когда она умерла.
Миссис Осборн снова устремила на него свой неустойчивый взгляд. Она имела обыкновение вытягивать свою и без того длинную шею и высоко поднимать подбородок, что придавало ей вид надменного и раздражительного лебедя. Эта дама была образчиком тех гибких барышень с полупрозрачной кожей и затуманенным взором, дочерей знатных дворянских родов, в которых он влюблялся по молодости, но никогда не имел смелости даже обратиться к ним. – Я бы не сказала, что расстроилась, – задумчиво сказала миссис Осборн. – Конечно, я испытала глубокое потрясение. Даже если она была пьяна, наверно, ужасно скатиться вот так вот кубарем с лестницы, когда у вас выбиваются подвязки и всё такое прочее. Имейте в виду, рано или поздно это просто обязано было случиться – это или что-то в этом роде.
Она откинула одеяло, под которым сидела, и почесала лодыжку. Миссис Осборн была босиком и без чулок. На мизинце её ноги обнаружился обмороженный участок – нежно-розовый и блестящий, как и её ноздри. Её кожа была местами молочного оттенка, а местами – оттенка клубники, раздавленной в молоке.
– К этому времени я уже, конечно, её возненавидела. Она держала меня при себе в качестве своего рода бесплатной дамы-компаньонки, заставляла наполнять ей ванну, гладить её вещи и выполнять для неё различные поручения. Каждую субботу мне приходилось ездить на автобусе в лавку Уокера в Уэксфорде, чтобы пополнить для неё еженедельный запас джина. А ещё прибираться за ней: она имела привычку бросать свои тряпки как придётся. Честно говоря, она была жуткой свиньёй. Однажды утром я пришла её будить, а её, – Сильвия поморщилась, – вырвало ночью прямо в постели, настолько она была пьяна.
Она вздрогнула, сказала, что замёрзла, и сунула руки в карманы кардигана. И вдруг просияла:
– Смотрите-ка! – Она вынула правую руку из кармана и с торжеством подняла единственную смятую сигарету. – Нашла! Будьте любезны, принесите мне спичку, ладно? Несколько штук лежат на каминной полке.
Он нашёл коробок восковых спичек и вернулся к дивану.
– Проклятье, – сказала она, показывая ему сигарету, – переломилась ровно посередине! Почему сигареты вечно делают такими ломкими? Придётся выкурить её в два захода.
Она осторожно разделила обе половинки и вставила одну в рот. Он чиркнул спичкой, и она склонилась к огоньку, подняв при этом глаза на него.
Дженкинс! Он совсем забыл о Дженкинсе. Он задавался вопросом, вернулся ли тот уже оттуда, куда бы ни запропастился. Может, Хэкетт был прав, может, он зашёл куда-нибудь в паб – да хоть в тот же самый «Сноп ячменя», – чтобы уберечься от непогоды и согреться. Но на самом деле Страффорд так не думал. Нет, всё было вовсе не так. Он почувствовал первый приступ настоящей тревоги, холодной, как снежинка, приземлившаяся ему на лоб возле дома архиепископа.
– Забавно, что она умерла именно так, – задумчиво сказала Сильвия Осборн. – Знаете, раньше у меня возникала фантазия на тему того, чтобы столкнуть её с лестницы, – это правда, так и было. Я прямо-таки видела, как подбегаю к ней сзади, на цыпочках, беззвучно, кладу руки ей на лопатки и просто толкаю её, не сильно, но решительно. – Она даже разыграла для него соответствующую пантомиму, роняя сигаретный пепел на грудь кардигана. – Представляю, каково было бы наблюдать, как она падает. Впрочем, я воспринимала это не как падение, а скорее как прыжок, медленный и грациозный, как прыгают ныряльщики, опустив голову и вытянув руки перед собой: вот она описывает дугу, а затем ударяется о плитку в коридоре на первом этаже, как птица об оконное стекло… – Она смолкла, моргнула и посмотрела на него, вытянув шею. – Разве это не ужасно?
Он подумал было взять её за руку, ту, в которой не было сигареты, но не решился.
– Должно быть, она была очень несчастна, – предположил он. – Это правда?
Она всё так же неподвижно взирала на него, слегка подёргивая головой на тонком стебельке шеи.
– Не знаю, – сказала она, – никогда об этом не думала. Полагаю, так и было. Некоторые люди делают страдание смыслом всей своей жизни. И, конечно же, делают несчастными всех вокруг. Наверное, это начинается как своего рода игра, способ развеять скуку или что-то в этом роде, а потом это поведение просто как бы закостеневает и становится образом жизни, и вы уже не замечаете, что с вами происходит. – Она прервалась, тупо глядя перед собой. – Когда живёте за городом, делать-то особо и нечего.
– Да, – сказал он, – я знаю.
Она зажгла вторую половину сигареты от тлеющего конца первой, которую раздавила в пепельнице. Снова сунула руки в карманы кардигана и криво улыбнулась ему. Он заметил, что её левый глаз посажен ниже правого. Именно это придавало её лицу такой несколько перекошенный вид. Ему вспомнилось, что греки отвергали симметрию и считали красивыми только те предметы, которые отклонялись на градус-другой от прямого угла. Миссис Осборн не была красавицей, это точно, и всё же…
– По-моему, вам хочется меня поцеловать, – внезапно сказала она, прервав поток его мыслей. – Это правда?
– Миссис Осборн, я…
Она вынула сигарету изо рта, преодолела на четвереньках неширокий диван и припала губами к его губам. Её губы были холодны. Он почувствовал мимолётное прикосновение острого кончика её языка. Она отодвинулась, но на мгновение осталась на четвереньках, пристально всматриваясь в него и хмурясь, – Страффорд подумал, что она похожа на анестезиолога, который ожидает, пока подействует анестетик. Затем Сильвия Осборн отползла, снова села и натянула одеяло на колени.
– Попробуйте раздуть огонь, а? – сказала она. – А то я совсем окоченею.
Он присел на корточки перед очагом и принялся ворошить уголья. Снаружи те были серыми и рассыпчатыми, но внутри всё ещё сохраняли алый жар. Он нашёл несколько щепок для растопки и затолкал их поглубже в мерцающую золу. Сел на пятки.
– Сейчас разгорится, – пообещал он, – я так думаю.
Следовало бы обнять её и поцеловать как следует – разве она не этого хотела? Женщины никогда не целуют вас без ожидания ответного поцелуя. Он был безнадёжен – неуклюж и неумел. На секунду ему ясно представился пренебрежительный взгляд отца.
Сильвия Осборн сжала окурок половины сигареты кончиками большого и указательного пальцев и высосала из него остатки дыма.
– Знаете, – рассуждала она, – думаю, мы с вами очень похожи. Ни один из нас понятия не имеет, кто мы на самом деле. Вам так не кажется? Я примеряю версии своей личности так же, как примеряю платья в магазине.
– Да, я заметил, – сказал он.
– Правда? Ой! – Сигарета обожгла ей пальцы, и она бросила окурок в пепельницу и стала наблюдать, как из неё поднимается высокий прямой столб серо-голубого дыма. – А что насчёт вас? Разве у вас не то же самое?
– Насчёт меня? Что ж, полагаю, я нашёл предпочтительную версию себя – или, по крайней мере, ту, которая, как мне кажется, наиболее всего подходит к текущему моменту. В смысле, – он улыбнулся, – пока не появится какая-нибудь более подходящая.
Она сделала кислое лицо:
– Везёт вам. – Она подняла руку и внимательно пригляделась – может, была близорука? – к маленьким серебряным часикам, пристёгнутым к её запястью. – Где же эта чёртова Лэтти с моим лекарством? – Миссис Осборн посмотрела на Страффорда, стоящего у огня. Щепки внезапно вспыхнули, и вверх взметнулось бледное пламя. – Подойдите и поцелуйте меня ещё раз, хорошо? – сказала она. – Первый раз как-то не вполне получилось.
Только потом, выйдя от неё, он вспомнил все дальнейшие вопросы, которые собирался задать, в частности, о её брате, паршивой овце Фредди Харбисоне. Не приезжал ли тот в ночь смерти священника? Если так, то впустила его именно она. Он чувствовал, что должен повернуть назад и задать ей вопрос ребром, но так и не смог заставить себя возвратиться в эту душную комнату, так похожую на коробку шоколадных конфет.