Где-то вдали, над полем послышался звон церковного колокола.
– А миссис Р., надо думать, вы приглянулись, – сказала Пегги.
– Почему это?
– Велела мне выдать вам свежие простыни. Обычно-то я просто глажу те, что лежат на кровати, и меняю их раз в неделю, сколько бы грязных старых пердунов на них ни дрыхло.
Он рассмеялся. Пушок у неё на руках был таким же мягким, как её дыхание.
– О-о, Пегги, – сказал он.
Она мелко подрагивала.
– Слушайте, – прошептала она, – а у вас нет этих самых… ну вы поняли, о каких штуках речь.
– О каких штуках?
– Господи, ну вы и правда безнадёжны! Ну о резинках же!
– Ой. Боюсь, что нет. Простите.
Презервативы были в Ирландии вне закона, и даже если бы дело обстояло иначе, у него бы их с собой не водилось. Весёлых и сговорчивых девушек вроде Пегги было ещё поискать, по крайней мере, на его жизненном пути такие попадались редко.
– Тогда не мечтайте, что получится потыкать в меня своим прибором. – Она крепче зажала его ногу между своими. – Да не волнуйтесь, снять шкуру с кошки способ найдётся!
Она снова поцеловала его в губы, не переставая смеяться.
Позже они зажгли свет, Пегги надела джемпер, и они сели, скрестив ноги, рядом на кровати, накинув одеяла на плечи.
– Что ж, кошку эту несчастную мы всё-таки ошкурили, – объявила Пегги со счастливым вздохом – и принялась играть в камешки жемчужинами из своего ожерелья, нить которого во время их импровизированных телодвижений в какой-то момент оборвалась. Ей пришлось научить Страффорда правилам игры.
– Начнём с единичек, – сказала она. – Подбрасываешь все пять камешков (давай представим, что жемчужины – это камешки) и ловишь как можно больше из них тыльной стороной ладони. Затем подбрасываешь один камешек и подхватываешь остальные один за другим – понятно? Когда все пять у тебя в кулаке, ты выигрываешь этот раунд, а затем мы перейдём к двоечкам.
Однако искусственные жемчужины не годились, потому что упорно скатывались с тыльной стороны их ладоней, так что в конце концов они бросили игру и снова легли рядом.
– А знаешь, что в Монголии тоже играют в камешки? – спросила Пегги. – Или это в Тибете… Короче, где-то там. Это я в журнале вычитала. Правда же, удивительно: так далеко отсюда, а дети играют в одни и те же игры. – Она замурлыкала себе под нос какую-то мелодию. – Хотелось бы мне съездить куда-нибудь в таком духе, в Индию там или в Китай. Куда-нибудь далеко-далеко…
– Возможно, когда-нибудь так и будет.
– Ага, конечно! А пока что слушай внимательнее, авось где-нибудь на горе рак свистнет.
Некоторое время они молчали, затем Страффорд повернулся на бок и стал рассматривать её профиль. У неё начинал намечаться пухленький двойной подбородок.
– Спасибо, – сказал он.
– За что?
Он наклонился вперёд и поцеловал её в плечо, погружая губы в его молочный глянец.
– За… всё.
– Ах, ну не оставлять же тебя одного в канун Рождества, правда ведь? – Она смолкла. – А этот твой друг, который пропал, – вы с ним давно знакомы?
– Дженкинс? – Он снова перевернулся на спину и вперил взгляд в затенённый потолок. – Да нет, недавно. И я бы не сказал, что он был мне именно другом. Работаем вместе, да и всё.
Теперь уже она повернулась и посмотрела на него.
– Одиноко тебе, – заметила она.
Он удивленно взглянул на неё:
– Одиноко? Почему ты так решила?
– Да потому что это так и есть, по лицу же видно. – Кончиком пальца она провела по контуру его носа, губ, подбородка. – У тебя должен быть кто-то свой. Ты ведь неплохо выглядишь, даже если немного костлявый. Ну и ногти на ногах ещё обстричь бы. Но мне нравится, как у тебя волосы спадают на лоб. Ты от этого похож на маленького мальчика. Только брось барабанить ногтями по зубам. От такого у любой девушки и у самой зубы сведёт.
Как он вскоре обнаружил, она храпела. Он не возражал. Пегги тяжело привалилась к нему, подёргивалась и бормотала во сне. Он выключил лампу и долго лежал, глядя на иссиня-чёрную ночь и небо, усыпанное звёздами. Он так долго жил в городе, что забыл, на что похоже ночное небо здесь, в деревне. Забыл и о тишине, которая почему-то била по ушам сильнее ночного гула города.
В прогнозе погоды говорилось, что снег больше не пойдёт, но прежде чем наступит оттепель, ещё несколько дней будут стоять морозы, а реки и дороги будут скованы льдом.
Снежное Рождество.
Посреди ночи Пегги рывком села на кровати и что-то настойчиво залопотала. Страффорд коснулся её плеча, и она снова легла.
– Я не понимала, где нахожусь, – сказала она сонно. Снова провела кончиками пальцев по его лицу, едва касаясь его, подобно тому как ощупывают предметы слепые. – А ты нежный, – сказала она. – Нежный мужчина.
Он вздохнул. Именно так говорила ему в своё время Маргарита, ласково, но не без некоторого сожаления: нежность не считалась столь уж красящим мужчину качеством. Впрочем, это было задолго до той ночи, когда она плеснула в него вином. К тому времени она обнаружила в нём сторону, которая вовсе не была столь приятной.
Пегги снова села и зажгла лампу. В складках её подмышек виднелись комочки детского жира. Он залюбовался мягким отблеском лампы на её обнаженной спине. Тоже сел. Она принялась надевать блузку.
– А теперь, – вздохнула она, – мне пора возвращаться в свою холодную постель.
Он поцеловал её в затылок, от чего она вздрогнула.
– Можно с тобой? – спросил он.
Она посмотрела на него через плечо.
– Нет, что ты, – рассмеялась она. – Шутишь? Мне и на одну ночь хватило риска. – Она как раз наполовину натянула джемпер, а теперь прервалась и посмотрела на него через вырез на шее. – Святый Боже, – сказала она, – я ведь только что поняла, что даже не знаю, как тебя зовут!
– Как меня зовут?
– В смысле, по имени.
– А-а, – сообразил он. – Ну да, не знаешь, точно.
– Ну так что, собираешься ты мне его открыть или нет?
– Моё имя Сент-Джон.
– Синджен? – не поняла она. – Что ещё за имя такое?
– Пишется «Сент-Джон», а произносится «Синджен».
– Как так?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Традиция.
– О, что правда, то правда, – лукаво усмехнулась Пегги. – У вас, протестантиков, куда ни плюнь, какая-нибудь традиция.
Ей пришлось встать, чтобы натянуть юбку.
– Обнимемся, – сказала она, – а потом я пойду отсыпаться в этот треклятый холодильник.
Через некоторое время он сказал:
– А вот архиепископ Мак-Куэйд сказал мне, что протестантизм – это вообще не религия.
– Тогда что же это такое, если не религия?
– Реакция против религии. По словам архиепископа.
Она рассмеялась.
– А-а, ну конечно, это же старый мистер Остывшая Котлета!
– Остывшая Котлета?
– Это я его так называю. У него всегда такой видок, будто его на всю ночь оставили на морозе, такое вот, знаешь, серое лицо с маленькими глазками-бусинками. Как это у тебя дошло до разговора с ним?
– Он прислал мне вызов – у него резиденция недалеко от Гори, – чтобы сообщить мне, что Церковь ожидает от каждого человека, особенно от меня, выполнения своего долга.
– Выполнять свой долг и ничего не говорить о том, что же на самом деле случилось с отцом Томом, так?
– Какая ты проницательная, Пегги.
– Когда ты девушка, за такими, как его святейшество Джон-Чарльз, глаз да глаз нужен, это уж точно. Как-то неохота мне оказаться рабыней где-нибудь в прачечной, чтобы я стирала руки до костей, а на меня покрикивали монашки. – Она оттолкнула его, хоть и не без некоторой нежности. – А теперь мне пора идти, сочельник там или не сочельник.
Она встала, поправила юбку и провела рукой по волосам.
– Это был очень милый рождественский подарок, – сказал Страффорд. Он лежал на боку, подложив руку под щёку. Она наклонилась и поцеловала его в лоб.
– В следующий раз обязательно захвати с собой резинку, – напутствовала она, – а тогда уж кто знает, что принесёт тебе под ёлочку Дедушка Мороз!
25
Утром он встал поздно. Миссис Рек, сонная, в шерстяном халате и пушистых розовых тапочках, пожелала ему счастливого Рождества и приготовила завтрак. Он проголодался и съел два варёных яйца и четыре ломтика поджаренного хлеба.
Он думал о Дженкинсе. У него внутри сформировался кристалл ледяного ужаса, который не могли растопить ни тосты, ни чай, ни поздравление с Рождеством, ни даже знаки внимания от милой Пегги. Через окно он увидел, что облака разошлись. Как непривычно было видеть небо чистым, пудренно-голубым, голым – нет, даже нагим – после нескольких дней, в течение которых его заволакивали слои грязной ваты!
Он позвонит сержанту Рэдфорду. Им придётся собрать ещё одну поисковую группу. Рождественским утром вытащить людей повторно будет непросто.
Из кухни вперевалку вышел пёс по кличке Барни. Увидев Страффорда, остановился. На нём был надет сползший на левое ухо конусообразный праздничный колпак из малинового картона, присыпанный искусственным инеем; колпак ненадёжно удерживался на собачьей голове с помощью эластичной завязки под горлом. Собака и человек смотрели друг на друга, причём собака явно пыталась вызвать у человека приступ смеха.
Когда Страффорд покончил с завтраком, миссис Рек положила возле его тарелки бесформенный свёрток, упакованный в папиросную бумагу и перевязанный бечёвкой. Внутри оказалась пара серых шерстяных перчаток.
– С Рождеством, – сказала она. – Надеюсь, они придутся вам впору. Я сама связала их для Его Величества мистера Река, но он, гад такой, не желает их носить.
Страффорд поблагодарил хозяйку и сказал, что сожалеет, что ему нечего подарить ей взамен. Она покраснела.
– Ой, чуть не забыла, – спохватилась она, – тут же для вас ещё кое-что от мистера Харбисона. – Она порылась в кармане фартука. – Вот, пожалуйста.
Она протянула ему пробковую подставку под пиво с рекламой эля «Басс». На обороте детским почерком было выведено карандашом: